Ольга Андреева

Ольга Андреева

Золотое сечение № 35 (563) от 11 декабря 2021 года

Как рыба для полёта

* * *

 

управляем каждый третий –

я, наверное, вторая,

но с поправками – на ветер,

несговорчивость баранью,

на слабо и на обиды,

недоверчивость и страхи,

утром – церковь, днём – коррида,

вечером – … делить на страты

звуки строки, смс-ки

с дребезжащим тембром блюза,

бессистемно, неуместно,

медленно – так шар до лузы

не докатится, иссякнет

и впадёт в свою нирвану,

где китайским артефактом

капает вода из крана.

 

чувствую себя не очень –

сквозь песок ли, через воду,

через этот хвост павлиний –

не расслышать, душат маски.

там, внутри подкорки, точно –

я бессмертна и свободна,

там ликует мой Эль Ниньо

тихопсихоокеанский.

 

Мантры

 

Выбрить тонзуру,

солнцу подставить,

демоны, сгиньте.

 

Всё по наитью,

собственно, сдуру,

не по уставу.

 

Киньте нас оземь –

мы не заметим,

крылья поднимут.

 

Смерть – просто осень,

не бесконечны

белые зимы.

 

Небезупречны,

глупо смешливы,

неистребимы,

 

тонем в наиве,

пленники речи.

Демоны, мимо…

 

Нет, не терновый –

солнечный венчик,

не по уставу,

 

вспоят гипофиз

первоосновы –

солнцу подставить.

 

Сокодвиженье

в мире очнётся

и заструится

 

в острых, солёных,

вечнозелёных

листьях и лицах,

 

скорбных главою

вечноживою –

демоны, сгиньте.

 

Дальние гимны,

кроны секвойи,

вольному – воля.

 

* * *

 

В резиновом автобусе веселье.

Ты пробку, давку сам себя прости.

В своих больших, распахнутых и серых

всего и не пытайся уместить.

 

С тех пор, как люди изгнаны из рая,

вот так и ездим – а кому легко?

Младенцы с крокодилами играют,

и Ромул пьёт волчицы молоко.

 

Как правду режут – в украинских, в русских –

на лживые газетные листы –

в своих весёлых, чёрных, умных, узких –

не фокусируй, сплюнь, перекрестись.

 

В своих зелёных, влажных и раскосых

не отражай чужого торжества,

ведь каждый мелкотравчатый философ

тут состоит из антивещества.

 

Не красота спасает мир, а зрячесть,

не слушай – просто жми на тормоза,

пока не отразилась сверхзадача

и счётчики кровавые в глазах.

 

Ливень в Ботаническом

 

Вот так рождаются потоки –

взбухают вены, искривляясь,

по кочкам, впадинам, прорехам –

им всё понятно от рожденья,

безукоризненная точность

иных путей не оставляет:

по хаотичному рельефу –

куда диктует притяженье.

 

Мы здесь взрослее ясных линий,

шестого чувства, интуиций,

перешибаем обух плетью –

когда на миг снисходит точность

прозрачной тайны Метерлинка,

потоку не остановиться,

и судорога междометий

рождает вязь корявых строчек.

 

Такое в жизни сплошь и рядом,

я не поддамся, буду гадом

осклизлым слизывать с ограды

Твоё пролившееся млеко,

меня подхватит – в эту реку,

и конь – сквозь грохот – чёрно-синий.

Восходят на свою Голгофу

кресты высоковольтных линий.

 

* * *

 

Функция этих балконов –

беречь старину,

смысла иного в них нет,

да они и не ропщут.

Так налетевшему ветру

былинку – струну

не отдаёт

в пух и прах разорённая роща,

так остаются на память

слова без корней,

только из суффиксов

с ролью утраченной неги,

так исчезают просветы вверху,

в глубине,

непроницаемо плотной

до первого снега.

 

Точку поставить – успеется.

Точка ловка,

зла и конечна –

щелчок на замке сундука,

выстрел контрольный –

растаю, сверну лепестки,

просто исчезну в рассвете

к исходу строки.

 

Апрельское

 

Не делая культа

из трели-капели,

не слушая лепета

и щебетанья,

вбирая всю прану

исхода недели

большими глотками,

часов не считая –

сбежать в воскресенье

сухого асфальта,

луча на затылке

и пышного бреда

в иных головах,

не усвоивших факта –

вхождения заново

в новую реку.

 

Еврейская пасха

и похолоданье –

к цветенью черёмухи.

Мир закольцован

опять на себя же.

Так будет годами,

в апреле прохлада,

в июле плюс сорок.

 

Я в будущей жизни

хочу быть индейцем,

чувствительным

к шорохам,

звукам, оттенкам

способным к предвиденью

с раннего детства,

неслышно, как тигр,

проходящим

сквозь стенку.

 

Апрель. Как в раю,

как дитя в колыбели,

как птица в гнезде,

как песчинка в пустыне,

как взгляд – сквозь очки –

видит мелкие цели

в подробной ненужной

избыточной сини.

 

Я в реку войду

и приму христианство –

зарок бесполезности,

высшего смысла

смирения в этом

трёхмерном пространстве,

надежды проникнуть

в нездешние числа,

 

и камень смутится,

задет за живое.

Не делая культа

из пульта и компа,

сквозь библиотоки

в пространство кривое

уводит апрель

игнорируя компас.

 

* * *

 

Я – то, что слепит парикмахер

с его критерием «красиво»,

я – то, что думает философ

и то, что скажет телевизор,

с патриотическим размахом

жжот диктор – что твоя крапива,

и доктор задаёт вопросы

и пульс считает с важным видом.

 

Чума на оба ваши сайта.

Трезвею. За окном светает.

Как пахарь, битва отдыхает,

аптека на углу закрыта.

Угрюмый дворник из горсада

сказал незначащую фразу,

и я его узнала сразу –

японский Фауст Ёсихиде.

 

Так дышат углекислым газом,

так совершают харакири,

так окончательно и сразу

выводят – дважды два четыре,

когда кончается кассета –

и нервно щуришься от света…

 

* * *

 

Утешься, без эмоций.

Что ж, лучше не бывает.

Волна придёт и смоет,

и камни обкатает

китайским крепким чаем

с мелиссой, с мятой, с мёдом.

А человек для счастья –

как рыба для полёта.

 

Хотел сказать красиво –

а вышло гениально,

но ты ж неприхотливый,

тебя не баловали.

Тут каждый лбом о стену

себе на радость бьётся.

Он знает себе цену.

Она не продаётся.

 

Как нитка за иголкой,

как драка за обмолвкой,

по зеркалу дороги –

в калейдоскоп заката.

С кем изменяет память?

Утешься пустяками.

Ты помнишь слишком много.

И так трещит башка-то.

 

* * *

 

Невысокие, гладкие мшистые глыбы,

кашемир синеватый и в зелень – парча,

я скучаю по вашим курчавым изгибам,

как по ямочке ниже родного плеча.

 

Гравицапа жень-шеня закончилась рано,

волосатых деревьев безлиственный лес

из Австралии… Лето вернёт бумерангом

всё, что осенью брошено в прорву небес,

 

без встревоженных птиц, опустевших и горьких.

Этот запах – из памяти, из глубины -

где тут химия, где чудеса из подкорки –

отчего мы листвою больны и странны,

 

что за притча – усталым, живущим в железе,

покорителям, рвущим на новый виток –

как в слепой и безжалостной зелени леса

тает тихий и трепетный синий цветок.

 

* * *

 

Абонент вне зоны действия земного притяжения,

на запястьях водяные знаки вен неровной сеточкой,

очень важно жить, бежать, не останавливать движения,

говори, гляди, дыши, не опускай ресницы, деточка.

 

Болевой порог твой устремился к бесконечности –

избавляет стылый космос от ненужного страдания –

иногда. А мы остались, захлебнувшись поздней нежностью,

о которой – что ж молчали, кто мешал сказать заранее…