Ольга
Андреева

* * *

Пять вечера. Локальная свобода

и, кажется, весна. Кислей лимона

косит светило из-за крыш хрущёвок.

Сегодня отдохни на мне, природа.

Мир оказался густонаселённым –

гляди, нехарактерный для Ростова

прохожий непохожий чернокожий

по витамину Д скучает тоже.

Языческий призыв «Весне дорогу!»

бессилен, хоть дороги все открыты.

Что ж я пишу темнее Гераклита?

Троллейбус мой ползёт – и слава Богу.

Будь проще – завещал великий Дарвин.

Мы снова под собой страны не чуем –

такая уж страна. И не врачуют

на длинных ножках хищные тюльпаны –

пространство деформируют бездарно,

и даже дождь не смоет грязь с экрана.

Как хорошо, что есть ещё мобильник,

немногословный, но любвеобильный.

А то бы день рассыпался, наверно,

во всю шизофрению постмодерна.

Короткое дыхание свободы –

но в гоблинском корявом переводе…

* * *

Помнишь сок фейхоа? Монастырской деревни прохлада

и цитата из Чехова, словно открытка из дома,

недозревшие киви в ажурной листве винограда,

дегустация – не для меня. Вожделенно, искомо –

этот сок, золотой и зелёный, медовый, прозрачный,

с ароматом жасмина – в горах он едва расцветает,

а в долине плюс сорок. Апсны – край души. И удачней

не назвать и ребёнка. Апсны. Отражение рая.

* * *

Не проклюй мне висок – он ещё пригодится

нам с тобой, моя нетерпеливая птица,

по калибру колибри, фламинго по сути,

мне фламенко твоей нестихающей сутры

так понятно и близко – да на сердце пусто,

тут гори-не гори – всё равно не отпустит,

несжигаемый стержень внутри оперенья

неохотно поддерживает горенье –

сталактитом пещерным, колонной античной,

черепашкой без панциря – ах, неприличной,

Крейзи Грант по волнам, по барханам медовым

на порог болевой – восходи, будь, как дома.

Этот свет золотых и пустынных оттенков

так неровно дрожит – видно, скоро погаснет,

я приму это easy, не бейся об стенку,

не коси этот камень в висках мне – напрасно,

разве я человек? Я всего лишь апостол,

и моё отражение – только витрина

всех моих заблуждений. Ты думаешь, просто

пред учителем встать с головою повинной,

не найдя никакого решенья задачи?

Спи, глазок, спи, другой – а про третий забуду,

он не даст мне соврать – так жила, не иначе –

и потащат вину караваны верблюдов.

И пускай в мою честь назовут новый комплекс,

только ты – улетай с нехорошей квартиры.

Где твои амулеты? Надёжен ли компас?

Я тебя отпущу в Благовещенье – с миром.

* * *

Под насыпью, во рву некошеном…

Александр Блок

А снег так и не выпал. Он кружил

над городом в сомненье и смятенье,

носился над землёй неверной тенью,

но не упал. Лишь холодом до жил

ночь пробрало. Жестокая звезда

бесстрастно щекотала гладь бетонки,

а снег, потупясь, отлетел в сторонку

и выпал в Нальчике. Чужие поезда

вдруг осветили – человек лежит

в кювете. Но такому контингенту

не вызвать «скорую», как будто чья-то жизнь

отмечена печатью секонд-хенда.

Я откуплюсь от нищих и бомжей,

всем – по монетке. Спи, больная совесть.

Сам виноват. Смеркается уже,

пора домой, пока есть дом. А повесть

его проста. Сам виноват. Не я.

Перед собой. А я – не виновата

перед собой? Тащить-тяжеловато.

Невыносима лёгкость бытия*.

А снег нас не прощает. Наши сны

не смяты ни виною, ни любовью.

Он где-то засыпает – до весны –

и ангел засыпает в изголовье.

---

*«Невыносимая лёгкость бытия» –

роман Милана Кундеры.

* * *

Узнаю тебя, жизнь, принимаю…

Александр Блок

И кризис, и холодная зима –

но есть БГ. Семь бед – за все отвечу.

Наушники не стоит вынимать –

без них так страшно. Нелогичен вечер,

негармоничен – этот лязг и визг

недружественный, слякоть, оригами

двумерных ёлок, плоских, грузовик

наполнивших рядами, штабелями,

и радио в маршрутке. Стёб да стёб

кругом. И кризис бродит по Европе.

Бьёт склянку колокол. И музыка растёт

в наушниках. Свободна от оброка

произнести, не применяя ямб,

тот монолог, что сам в меня вселился.

Мороз крепчал – надёжный старый штамп,

мороз крепчал – и Чехов веселился.

Её материал – сплошной бетон,

а ты в него вгрызаешься зубами,

пока не разглядишь, что небосклон

не над тобой уже, а под ногами,

вокруг, везде… И призраки мостов

встают в тумане. Встречных глаз унынье.

Звезда над филармонией. Ростов –

сверхперенаселённая пустыня.

По мне звонит в кармане телефон.

Спасибо. Доживём до новых вёсен.

Я принимаю, узнаю, и звон

мобильника приветствует – прорвёмся.

* * *

И пораженье обрести, как благо,

лимон – полезен, вечера дыханье

прольётся длинным плачем – на бумагу,

на клавиши… Слезами и стихами

тебе воздастся… Тяжело в ученье –

в бою ты будешь лёгкой и рисковой.

Кто в раннем детстве не любил качели –

тот в жизни закреплён по-штормовому.

«To be or not…» – с любой исходной точки

опять приходишь к этому вопросу.

Живая огнедышащая строчка

прощает мерзлоту суровой прозы.

Цинизм – защита утерявших веру –

нам ни к чему. И солнце на орбиту

вернулось – Бог не фраер. Этой мерой

отмерено – ты стоишь двух небитых.

А триумфатор-то, гляди, как важен,

гляди, как скупо радуется лету,

всему, о чём и не подозревает

его пустая звонкая победа.

* * *

Я люблю одинокий человеческий голос,

истерзанный любовью.

Гарсиа Лорка

На изгибе весны, на суставе грозы с потепленьем,

с набуханием почек, паническим ростом травы,

c разветвленьем суждений о жизни и воцерковленьем

всех агностиков – к Пасхе, с прощеньем чужой нелюбви,

во младенчестве млечном и солнечном Вербной недели,

сквозь десант одуванчиков в каждый очнувшийся двор

прорастает отчаянно глупое счастье апреля,

просто так, от души, нашей злой правоте не в укор.

Как на скалах цветы – не для нас распускают созвездья

в раннем марте, под снегом, на северных склонах, во мхах –

да кому мы нужны с нашей правдой, и болью, и жестью,

вечной просьбой бессмертия и паранойей греха –

в царской щедрости мокрого парка. Так что ж мы, уроды,

сами сбыться мечтаем своим нерассказанным снам?

Под раскаты грозы пубертатного времени года

в мир, любовью истерзанный, всё ещё входит весна.

* * *

И мне знакома грубость напускная –

не всё же заливаться соловьём!

Не надо оправданий – я-то знаю,

насколько ненадёжен чай вдвоём.

Упрямей ос, грудных детей капризней

до хрипоты твердили не про то –

всей мерой твоего дилетантизма,

со всей моей – увы! – неправотой.

Раскрашивая утро чёрно-белым,

мы поглупели больше, чем могли

себе позволить – до того предела,

когда «для нас за Волгой нет земли».

Алёнушкой отправлюсь на болото…

И ты над водной рябью – не зови!

(Что за беда! Подумаешь, всего-то –

ещё одно признанье в нелюбви).

Набросок пропасти – у самой кромки дома –

случайной фразой – хороша игра!

…Ну вот. Опять глаза твои бездонны –

Мне ж так не перелиться через край…

Нет, не смогла – не то чтобы простила –

нет, ты не прав! – но виноват не ты…

(В тот день удачно солнце подсветило

твои немного жёсткие черты).

Чёрт с ним, пускай бездарно и бестактно,

груби мне, плачь – но только не молчи!

…А лето догорает без остатка,

и дождь – от Краснодара до Керчи…

* * *

Простой и вечный – в генокод записан

закат над морем – где мне удержаться?

Уловлена. На этом мокром пирсе,

на облаках – нечитанных скрижалях –

оно пройдёт, оно уже проходит,

твоё земное, – так не стой, иди же,

волна всё смоет, время перепишет

твой черновик – но чайки нервный хохот,

упругость гальки – цепко держат взгляды,

и годовые кольца свежих срубов

так ждут руки, твои шаги – награда

для волнорезов варварских и грубых.

Увы, мы предсказуемы. Сверяйте

все даты и законы, сны, приметы –

всё сходится. Всё будет повторяться

в веках – и так до будущего лета,

пока опять пронзит – и ток по мозгу,

и станет львом верблюд, а лев – ребёнком*

с волшебной флейтой, и на голос тонкий

пойдёшь по недостроенному мосту.

 ---

*Из Ницше.

* * *

Я спрошу сегодня у менялы,

что даёт за двадцать гривен сто рублей,

отчего по первому каналу

президент и Рада чёрта злей?

Как достался им медовый пряник

Родины моей и почему

их буксирчик, севший на корму,

тянет за собой и весь «Титаник»?

Дендрарий

Из можжевельника браслет –

он укрепит иммунитет,

а лавровишня нервы успокоит,

а чёрный лебедь белых бьёт,

а белочка в ветвях снуёт

у пинии – а может быть, секвойи.

Здесь у деревьев нет имён.

Его я называла – клён,

но он сложней зовётся на латыни.

Что имя? Чтобы рассказать

другому дикарю? Азарт,

не больше, – знаешь, сколько видов пиний?

В раю – нужны ли имена?

Здесь молча всходят семена

и сквозь ажурный сумрак льётся солнце

на лотосы и лебедей,

на бедных изгнанных людей,

глядящих в божий мир со дна колодца.

Ты здесь не дома. Не мечтай

возделать и удобрить рай,

сесть на пенёк, съесть пирожок с грибами.

Робей, исчезни, внемли. Тут

ни хмель, ни солод не растут,

ни стрелки лука с белыми шарами.

* * *

Мой милый кактус, так мала земля,

что мы с тобой сошлись в одной квартире,

столь непохожие.

Я помню, как ты начинал с нуля,

горошиной дрожал в ночном эфире,

такой скукоженный.

Хозяин твой и мил и знаменит,

но он тебя совсем не поливает

рукою грешною.

Твой цепкий ум наверняка хранит –

две крепких скво никак не уживались

в одном скворешнике.

Змея на камне, и корабль в воде

следа не оставляют, как и слёзы

на подоконнике.

Я спрашивала знающих людей,

а где ответы на мои вопросы?

Лишь ты, зелёненький.

* * *

Твои диктанты всё короче – Ты больше стал мне доверять?

А может, меньше? Между прочим, я разучилась повторять

слова молитвы. Паранойя терзает эпигонов всласть,

те, кто спасён в ковчеге Ноя, хотят ещё куда попасть,

да забывают от азарта, о том, что человек не зверь,

что золотому миллиарду не уберечься от потерь,

что голодающие дети нам не простят своей судьбы,

и много есть чего на свете, что не вмещают наши лбы –

упрямые от страха смерти и робкие от страха жить.

Не для меня планета вертит Твои цветные витражи,

В мозгу искажены масштабы – пыталась верить, не любя,

а без задания генштаба так сложно познавать себя,

не отвратит Твой гневный окрик от эйфории, от нытья,

и я сама себе апокриф, сама себе епитимья,

сложнее пуританских правил нескромное Твоё кино,

порой Твой юмор аморален, но – что поделаешь – смешно.