Ольга
Бешенковская

Командирша из бойлерного поколения

(17 июля 1947, Ленинград – 5 сентября 2006, Штутгарт)

 

Из книги судеб: русская поэтесса, прозаик, эссеистка.

В 1967 году окончила экстерном факультет журналистики ЛГУ. Служила в заводской многотиражке, с 1980-го, лишённая КГБ возможности заниматься журналистикой, работала кочегаром, слесарем. Занималась в поэтическом кружке у Давида Дара. Первая публикация – в сборнике стихотворений юных поэтов «Час поэзии» (М., 1965). Была литературным секретарём Л.Я. Гинзбург, оставила воспоминания о ней.

Печаталась в неподцензурных ленинградских журналах – «Часы», «Обводный канал» и др. Входила в творческое объединение «Клуб-81» (1981–1988). В 1988 году вместе с Ларисой Махоткиной и Алексеем Давыденковым основала машинописный альманах «ТОПКА» (Творческое Объединение Пресловутых Котельных Авторов), вела литературную студию для юношества.

С 1992 года жила в Германии. В 1998-м стала инициатором и редактором литературного журнала «Родная речь». Писала стихи и эссе на русском и немецком языках. Была заместительницей главного редактора литературно-художественного журнала русских писателей Германии «Родная речь».

Член Союза писателей Петербурга, член клуба русских писателей Нью-Йорка, Союза немецких писателей и др.

 

По материалам сайта Википедия.

 

Не лучи люблю я, а излучины...

 

Жизнь Поэта... О каждом его дне можно писать и длинные-предлинные трактаты, и свести все радости и горести, тяжкие раздумия и радостные открытия стихотворца буквально к нескольким словам: жил как творил и творил как жил...

Ну и, конечно же, его стихи, в которых его «жизнь и судьба» неразрывны, как неотделимы друг от друга в природе цвета радуги. Какой-то один убери, и вот уже чуда нет, а есть лишь холодный лабораторный эксперимент, демонстрирующий нам только физическое строение света, но никак не его живую трепетную душу.

Имя поэта Ольги Бешенковской, (именно по-особому суровое и бескомпромиссное «поэт», а не «поэтесса» с её извечным гендерно-поэтическим сю-сю) слушателям Радио «Свобода» известно давно, ещё с далёких теперь уже 90-х, когда она была одним из авторов популярной свободовской передачи «Писатели у микрофона». Да, ей, конечно же, было что сказать всем, кто привычно, ещё с советских времён, настраивался на «свободную» во всех смыслах этого всеобъятного слова радиоволну.

За спиной остался уже не один десяток лет, до краёв наполненных подлинно свободным литературным творчеством, причём свободным в откровенно несвободной стране, нелёгкий опыт более чем 20-летнего писания, как тогда говорилось, «в стол», без малейших шансов на какую-либо встречу со своим потенциальным читателем. Но читатель был уже давно, и не только потенциальный, но и совершенно реальный, с нетерпением ждавший каждое новое произведение этого на редкость сильного и отчаянно смелого пиита с берегов так богатой на поэтические таланты Невы.

И это не удивительно, ведь очень рано Ольга Бешенковская стала одним из общепризнанных лидеров того слоя ленинбургской литературы (её собственный неологизм, отражающий кафкианскую, по сути своей, реальность той поры), который одни с искренней гордостью, а другие с нескрываемой ненавистью называли «второй литературной действительностью». Её стихи и поэмы, часто даже без ведома самого автора, сотнями копий разлетались по городам и весям огромной страны, и даже нередко просачивались через все возможные щели охраняющего духовное целомудрие советского человека «железного занавеса», оказываясь на многочисленных страницах всевозможного «сам- и там-издата».

Более десятка самодельных поэтических книг официально не существовавшей тогда и, казалось бы, обречённой на пожизненное литературное забвение Ольги Бешенковской, хранящихся у меня дома в её теперь уже мемориальном книжном шкафу, так как самой его хозяйки нет в живых. Но все они – лишь малая часть всего того, что вышло тогда из-под её пера. И при этом, буквально считанные публикации, каким-то чудом появившиеся в печати, и то только на излёте благословенных лет «Оттепели» 60-х...

И так во все времена бесконечно, казалось бы, тянущихся свинцово-удушливых 70-х и 80-х, вплоть до нового «глотка свободы», который, как могла, принесли с собой столь «нелюбимая» теперь многими бурная пора Перестройки. О том, как и чем жилось Ольге Бешенковской тогда, рассказывает стихотворение, посвящённое легендарному учёному-геологу и литературоведу Адриану Владимировичу Македонову, человеку удивительной судьбы и мужества, оставившему в её жизни, в числе других знаменитых петербургских стариков-интеллигентов той поры, огромный незабываемый след:

 

 

Прошло совсем немного времени, и очевидное очень быстро стало реальным: не только узкий круг любителей высокой Поэзии, но и, как говорится, «широкие читательские массы» наконец-то узнали о существовании на берегах Невы поэта Ольги Бешенковской. И даже более того, в 1987 годы вышел её первый, совсем ещё тонюсенький поэтический сборник «Переменчивый снег», который тут же стал литературным раритетом.

Хорошо помнится, как все тогда торопились успеть как можно больше глотнуть этого столь неожиданного и столь непривычного для страны воздуха Свободы, прекрасно понимая, что во все времена эта Прекрасная Дама у любой власти никогда не была в чести.

Предчувствие какой-то кратковременности для страны этого состояния, когда если не во всём, то уже во много можно прилюдно самим думать, в большом и малом делать именно свой выбор, а потом самим же за этот выбор и отвечать, не покидает ни саму Ольгу, ни всех её коллег по свободному литературному сообществу. Обо всём этом шли привычные бесконечные разговоры и споры на извечной трибуне советского человека – крохотной кухоньке, которая всё ещё оставалась самым свободным пространством во многом всё ещё советских людей, советских и формально, и, чего греха таить, ментально тоже.

Хотя, если кто это уникальное время ещё не забыл, то прекрасно помнит, как не утихали горячие диспуты на многочисленных митингах и собраниях в самых неожиданных географических точках всё ещё Ленинграда той незабываемой поры. Ну и, конечно же, стихи и опять стихи, в которых опъяняющий сумбур этих времён, бесконечные надежды и первые горькие сомнения постоянно сменяющие друг от друга, тоже нашли своё художественное отражение, и теперь уже нашли навсегда:

 

 

Идёт время, рождаются новые и новые поэтические строки, причём рождаются под уже привычные звуки монотонно гудящих котлов за многие годы работы в котельной, куда Ольга Бешенковская, теперь уже кочегар с многолетним трудовым и литературным стажем, попала после того, как ещё в приснопямятные «застойные» времена, по указанию «литературоведов в штатском» она оказалась навсегда лишена права работать и в советской прессе тоже. Дело в том, что по образованию Ольга Бешенковская была журналистом, окончив после школы за три года вместо пяти соответствующее заочное отделение Ленинградского университета. Причём журналистом она тоже была блестящим, исхитряясь, при всей одиозности этого занятия в системе тотального партийно-идеологического контроля, писать свои очерки и репортажи максимально честно и объективно, никому и ничему не угождая своим журналистским стилом, как никогда не делала она этого и своим пером поэтическим.

 

Жизнь течёт своим чередом. Котельные смены привычно сменяют друг друга и нет им уже числа. Неизменными остаются благодарные за гостеприимство, тепло и какую ни есть нехитрую еду котельные кошки. Так уж было давно заведено, что кочегары никогда не забывали принести из дома своим хвостатым почти что уже коллегам по ночному бдению чего-нибудь съестного, кто чем богат...

Там же, в котельной, Ольга Бешенковская вместе с коллегами по работе и творчеству вот уже несколько лет выпускает самиздатовский литературный альманах «ТОПКА», что расшифровывается как «Творческое Объединени Пресловутых Котельных Авторов». Буквально массовый исход художественной интеллигенции в котельные (более всего такое интереснейшее культурологическое явление проявилось именно в городе на Неве), это особая тема для исследователей социального и художественного климата страны Советов, и тема эта ещё ждёт своих исследователей.

У Ольги есть семья, растёт сын Артём, который, как и все дети, становится источником и естественных материнских радостей и забот, и источником вдохновения для многих прекрасных и как-то по-особому пронзительных стихотворений. Вот одно из них:

 

 

Особой главой в биографии Ольги Бешенковской стала эмиграция. Вместе с семьёй в 1992 году она переезжает в Германию, в город Штутгарт, который до самой её безвремененой кончины в 2006 году становится центром не только поэтических проживания, но и художественного познания нового мира и новых жизненных реалей. И хотя за окном давно уже совсем другие, южно-германские пейзажи, Россия, родной, теперь наконец-то уже – Петербург(!), традиционно непростые российские раздумия и высокая поэтическая боль не покидают её никогда, находят свой отклик во всём, что пишет Ольга буквально с первых недель и месяцев по приезде на новое место жительства. Наиболее ярко это отразилось в её стихах:

 

 

Потом будут двенадцать номеров первого в истории Германии (а, может быть, и не только Германии) «толстого» литературного журнала «Родная речь», задуманного и в течение трёх лет выпускаемого ею совместно с сибирским художником и профессиональным редактором Владимиром Марьиным. Это во многом уникальное издание мало того, что познакомило тысячи и тысячи своих читателей с богатой литературной культурой и традициями, что привнесла в жизнь этой части Европы новая российская диаспора, но и помогло очень многим авторам, и начинающим, и маститым, сделать свои первые литературные шаги в нелёгких условиях эмиграции.

Не секрет, что перемена места жительства, тем более перемена глубокая и радикальная, это всегда серьёзное испытание для каждого. Находясь, в силу своего художественного таланта, в самом центре культурного процесса российскоязычного эмиграционного сообщества, опытным глазом и поэта, и публициста, Ольга смогла создать в своём литературном творчестве целую галерею характеров и нравов бывших советских людей, многие качества которых, как прекрасные, так и отталкивающие, в новых условиях увеличились как бы стократно. Со свойственным ей мастерством она отразила это в своих прозаических и поэтических произведениях:

 

 

Естественно, подобные строки одарили Ольгу Бешенковскую как многими искренними друзьями, так и немалым количеством не менее искренних врагов, чаще всего среди тех из «собратьев» по литератуному цеху, к прилагательному «талантливых» которых неизменно просится ещё всё объясняющее добавление «немного». Метаморфоза в сторону откровенной нравственной деградации, которая нередко происходит с ещё вчера, казалось бы, порядочными людьми, которые волею судеб вдруг оказываются в обстановке относительного материального и социального благополучия, на эту загадку Ольга пыталась найти ответ всю жизнь. Среди немалого числа её стихотворений, этому трагическому парадоксу посвящённых, есть и такое:

 

 

Но какой бы горькой и жёсткой ни бывала подчас её Муза, умение в любых жизненных обстоятельствах всегда находить хотя бы малейшие проявления любви и добра помогало Ольге Бешенковской создавать свой особый, полный поэтического света мир. Одна за другой и в России, и в Германии выходят её поэтические книги на русском и немецком языках. Последнее особо примечательно, потому что буквально через несколько лет после переезда она становится членом творческих журналистского и писательского союзов ещё и Германии, а не только в родном Отечестве, где её имя давно уже заняло своё подобающее место среди ведущих поэтов современной России.

Нечасто, но удаётся и путешествовать по миру, будь то, например, Нью-Йорк, куда она полетела по приглашению Колумбийского университета. Или уже как турист бродить по старинным улочкам французских или итальянских старинных городов, любоваться красотами Испании и Чехии. Но какие бы пейзажи ни открывались Ольге, взгляд этот всегда был прежде всего взгляд Поэта, который самым чудным и чудесным образом преломлял всё увиденное и пережитое в удивительные и неповторимые поэтические образы:

 

 

С появлением в доме компьютера круг общения стремительно расширяется. Отыскиваются многочисленные друзья и собратья по поэтической Музе буквально по всему миру. И это понятно, ведь судьба многих из тех, с кем прошла литературная юность Ольги Бешенковской, очень часто складывалась так, что они тоже вынуждены были покинуть своё любимое, но далеко не любящее Отечество. Но они благодаря поэзии опять собираются в свой привычный круг, правда на этот раз, в таких вот поэтических строках такой вот «Невесёлой песенки»:

 

 

Теперь невидимые нити Интернета вновь связывали пускай уже и остепенившееся, и заметно поседевшее, но всё ещё такое же свободолюбивое и неподкупное литературное петербургское братство. И вот как результат, например, к 300-летию Петербурга, стараниями всё той же Ольги Бешенковской, в немецком издательстве «Эдита Гельзен» появляется поэтических сборник «ГОРОД-ТЕКСТ», в котором ею были собраны стихи, полные самой искренней любви к этому прекраснейшему из городов. Причём многих из поэтов судьба разбросала буквально по всему миру, и благодаря Ольге они как бы собрались опять все вместе. (Другим литературным преподношением к юбилею Северной Пальмиру стала её собственная, прекрасно изданная издательством «Нева» книга «ПЕТЕРБУРГСКИЙ АЛЬБОМ», одна из более чем десятка, увидевших свет при жизни автора).

В том же, 2003 году, Ольга Бешенковская выпускает совместно с недавно трагически погибшим известным киевским поэтом Юрием Капланом и мюнхенским филиалом всемирного Толстовского фонда другую, тоже во многом уникальную поэтическую книгу «КИЕВСКАЯ РУСЬ», которая знакомит читателей с талантливыми стихотворцами уже с берегов Днепра, пишущими по-русски.

Такое трепетное отношение к талантам других, знакомых, а чаще всего, и совсем незнакомых коллег по литературному содружеству, отношение, чего греха таить, так редко встречающееся среди людей любых творческих профессий, всегда было ещё одним ярким проявлением незаурядности Ольги Бешенковской и как литератора, и как человека. Может быть, самым ярким и трагическим проявлением этого творческого и человеческого подвижничества стал выход в 2006 году литературного сборника «ЛЮДИ МУЖЕСТВА», который Ольга задумала и подготовила к печати, уже сама будучи смертельно больной и зная о своей скорой неминуемой кончине. В этой трагической книге под одной обложкой были собраны поэтические и прозаические произведения наших соотечественников-инвалидов. живущих в Германии.

Есть в немалом поэтическом наследии Ольги Бешенковской особо дорогое мне четверостишие, которые, по-моему, как нельзя лучше раскрывает, чем была для неё Поэзия, и кем в отечественной литературе стала она сама. Называется это коротенькое по форме и внешне даже шутливое стихотворение: «Ответ одной уважаемой пресс-службе на заманчивое предложение», а далее:

 

 

Вот этот «дрожащий свет» прекрасного стиха Ольги Бешенковской светил мне все годы нашей совместной жизни. Так же нежно светит он и сейчас, и так будет всегда, пока глаза мои смогут читать всё то прекрасное, что вышло из-под её пера, а память – благодарно вспоминать каждое мгновение жизни с этой прекрасной женщиной и матерью моего сына...

 

Алексей Кузнецов

 

Иллюстрации: фотографии из семейного архива автора.

 

Командирша из бойлерного поколения

 

6 октября 2006

 

«Интеллигенты советской поры / в серых пальто соловьиной невзрачности. / Чистоголосы, мудры и нежны, / и худоба – до осенней прозрачности. / ...Интеллигенты советской поры / слушали ночью «Свободу» и Галича, / спали, готовы взойти на костры. / Было ли это? Да, Господи, давеча!.. / Драма окончена. Занавес снят. / Окна распахнуты! Цепи разорваны! / И диссиденты друг друга бранят, / бывших врагов развлекая разборками... / Зависть и злоба, война за чины. / Вот ведь: свободны, согреты и денежны. / Хоть на четыре кричи стороны: / Где же вы? Где же вы? Где же вы? Где же вы?»

Пожалуй, никто из диссидентов так горько и несамооправдательно не исповедался, как Ольга Бешенковская. Она это сделала за них за всех. Она, в сущности, была диссиденткой не политической, а нравственной, то есть просто жила не по лжи, не участвуя ни в какой конспиративно-организационной деятельности, в громогласных «акциях протеста», куда заранее приглашали иностранных корреспондентов. Само дыхание нравственных диссидентов, даже если они так себя не называли, составляло все уплотнявшийся воздух духовного сопротивления.

Ксероксы тогда разрешались только учреждениям и должны были находиться за свинцовой дверью под чьей-то личной ответственностью. Но крупных учёных, руководивших засекреченными «почтовыми ящиками», это не смущало – всем хотелось читать и «Доктора Живаго», и «Архипелаг ГУЛАГ», и «Котлован». Повальное читательство нелегальщины превратилось в повальное писательство оной. Разумеется, главным потоком было риторическое графоманство, от которого при отсутствии таланта не спасает самое страстное свободолюбие. Так было и при декабристах, и при народниках.

Но писательство опять сделалось опасным: за него стали сажать в тюрьмы или психушки. И многие способные литераторы начали «уходить в катакомбы». Советскими катакомбами в больших городах были котельные. Так образовалось «бойлерное поколение» русской литературы. Лучшим поэтом бойлерного поколения стала Ольга Бешенковская.

Путь её в литературу был зигзагист – через многотиражку «Знамя прогресса» на почтовоящичном оптическом предприятии, через литкружок, руководимый крошечным человечком, похожим на еврейский вариант диснеевского гнома из «Белоснежки», – воспитателем диссидентских птенцов Даниилом Даром, по совместительству мужем Веры Пановой, а также через трубы котельной, где Оле пришлось вкалывать кочегаром. У неё был талант прирождённого редактора: именно там, в подвале, она начала выпускать самиздатский журнал «Топка» – орган Творческого Объединения Пресловутых Котельных Авторов.

Психологически Оля была уже не из Ленинграда, но ещё не из Петербурга. По собственному выражению, она была поэтом из Ленинбурга. Это не означало, что она выросла в какой-то особо изысканной семье. Семья была самой что ни на есть советской, читавшей, конечно, классику, но из современных авторов – наверно, гораздо чаще Эренбурга, Фадеева, Симонова, чем свою опальную землячку Ахматову.

Оля была дитём ленинградского коммунального быта и одновременно петербургского духа. В её жизни с коллективной газовой плитой, где капли кипящего масла перепрыгивали с одной сковороды на другую, соседствовали читальни, в которых она жадно впивалась в книги, которые в школе не проходили, и строчки, перепрыгивающие с их страниц в душу, обжигали ещё больнее, чем те раскалённые капли на кухне. Оля жила в двух семьях: в семье родителей и в семье книг, и вторая семья потихоньку перевешивала, не порывая, однако, с первой.

Отец, отличник первого выпуска Института советских экономистов, в конце жизни торговавший открытками, как вспоминала дочь, после войны, завершённой им в Берлине, «вернулся из какого-то загадочного немецкого «бурга», где был назначен комендантом (Дантом?) и отозван по доносу сослуживцев за «мягкотелость» – то есть за то, что отдал приказ делиться армейской кашей с капитулировавшими женщинами и детьми». «После того, кстати, – добавляет Оля, – как его маму – мою бабушку, в честь которой меня позже и обозначили, фашисты сожгли живьём в сарае в белорусской деревне с двумя мальчиками Борей и Серёжей, которым суждено было бы стать моими двоюродными братьями». Вот откуда у Оли – от её отца! – такое немстительное отношение к немцам. Став матерью, она поверила, что они могут спасти её сына, нуждавшегося в сложном лечении, и, зная, насколько это длительно, решилась переехать в Германию, где в совершенстве изучив немецкий и начав переводить собственные стихи, а потом и писать их по-немецки, стала первым в истории русским членом Союза немецких писателей. Она так говорила о себе: «…Многие мои стихи, когда это было немодно и даже «неможно», в глухонемые семидесятые касались еврейской темы. Но они были написаны на русском языке и, значит, русским поэтом. Давайте договоримся так: если притесняют евреев, я – еврейский поэт! Если немцев – считайте меня поэтом немецким! А если то или другое звание сулит какую-то выгоду, увольте… Если человек уверен в своей «национальной избранности» и на этом основании считает, что все ему должны, – вот это уже прискорбно и стыдно. А писатель не кошка, чтобы лизать кормящие руки».

У неё был крупный человеческий характер – добрый и сильный. Она и в Штутгарте, пробив журнал «Родная речь», оказалась воительницей за чужие стихи, которые любила не меньше, а зачастую и больше своих. Я был счастлив, когда она попросила меня написать одноименное стихотворение для этого журнала.

Наше очное знакомство произошло стремительно и беспорядочно, когда лет пятнадцать назад Оля с компанией друзей ввалились, именно ввалились, в мою гримёрку после вечера в Октябрьском зале, потрясая огромной сумкой, из которой торчали шампуры с нанизанным на них мясом для шашлыка и половинками луковиц. Гости заявили, что приглашают меня и мою жену Машу на вольную природу, где мы будем читать стихи у костра, вкушая шашлык и вино, которым они тоже запаслись. Это было безэтикетное, лишённое предрассудков, очень симпатичное мне бойлерное племя. Пикник сорвался из-за дождя, но Оля вела себя как признанная командирша этих заразительно весёлых юнцов питерского андеграунда и предложила другой вариант пиршества. И мы оказались в крошечной квартирёнке, которая, очевидно, имела волшебное свойство растягиваться, и шашлыки, с чисто грузинским шиком сдираемые тарелками с шампуров, вскоре зашипели на всех четырёх горелках газовой плиты. Со сковородок мы ссыпали дымящееся мясо и лук прямо на застеленный «Ленинградской правдой» стол и наслаждались самым вкусным способом общения с мясом – руками, и стихи звучали до самого утра этой ночью, самой белой из всех моих белых ночей.

Оля не была красивой по таблоидным стандартам, но у неё душа была красавица. Зависть, самопробивательство, заносчивость, – все эти уродливые свойства многих людей, мнящих себя интеллигентами, были ей неведомы, как язык мокриц и слизней.

Когда-то, в пору своего почти не замечаемого поэтического расцвета, происходившего на фоне диссидентских процессов, скандалов с отказниками, позорной войны в Афганистане, Оля написала стихи, которые мне удалось включить в антологию «Строфы века»: «В поголовно счастливой огромной стране, Максимально приближенной к раю, Я отравленной речкой в глухой стороне Незаметно для всех умираю». Она умирала незаметно, но незаметно и расцветала. Все её десять стихотворений, вошедших в эту антологию, сейчас стали ещё сильнее – это дано лишь немногим стихам на земле. Сейчас без счёта развелось стихов комнатной температуры. Такими не могут быть ни стихи о любви, ни стихи гражданские.

 

 

Когда Оля узнала, как мало ей осталось жить, она, может, впервые оторопела от страшной мысли, что жизнь и смерть несоединимы:

 

 

Ольга Бешенковская будто случайно уронила одно из лучших определений настоящей поэзии: «Единица измерения поэзии для меня – светимость слова…»

 

Евгений Евтушенко,
сентябрь-октябрь 2006

 

 

Ольга Бешенковская – один из тех поэтов, которых хочется перечитывать снова и снова. Она – вертикальный поэт «духа», совесть человечества. В одном из своих замечательных сонетов, посвящённых современникам-поэтам, Бешенковская говорит о «бескровной» роли поэта с потрясающей, присущей ей звукописью и аллитерацией:

 

 

Ольга Бешенковская – удивительный поэт. Её слово всегда весомо, ритмически виртуозно и семантически предельно концентрировано, обладает невероятной эстетической силой, а экспрессия драматизма достигает, если можно так выразиться, «бешеного» нравственного накала. Абсурдность окружающей поэта советской жизни, выплескивающейся в ее «заснеженных» строках, поражает предельной искренностью и холодит нездешней изморосью. Собирательным образом отчуждения, «занавеси» от внешнего мира пошлости и равнодушия становится снег.

Образ снега достаточно традиционен, и мы можем встретить немало примеров использования этого мотива и в ХIХ веке. Причём А.С.  Пушкин активно использовал образ снега, вьюги, метели не только в поэзии, но и в прозаических произведениях. Достаточно вспомнить «Капитанскую дочку» или «Повести Белкина», где одна из повестей так и называется — «Метель». В поэзии «серебряного века» активно обращались к образу снега и А.А. Блок, и С.А. Есенин, и И.А. Бунин. У Б.Л. Пастернака мы найдём образ снега-покрова, свидетельствующего об имманентной красоте мира и животворящего буйства природы («Никого не будет в доме», «Снег идёт»). У Ольги Бешенковской яркий и жизнерадостный пастернаковский образ сменяется трагическим отчуждением мира зримого от мира истинного, скрытого от глаз. Тайного, но не менее существенного и явного, чем явление природы. Снежное явление достигает кульминации в поэме Ольги Бешенковской «Снегопад», являясь тем крещением, что навсегда и трагично отделяет безликих обывателей «с их жизнью одноклеточной» от поэта-пророка, чьи чувства оголены, как струны, на которых природа играет свою сакральную мелодию. Снег в данном случае является попыткой «очищения» людей и напоминания им о чем-то более важном и существенном, чем их «жизнь голубых простейших за стеклом»:

 

 

Пастернаковские слова «а снег идёт» рефреном повторяются на протяжении всей поэмы, придавая ему совершенно иное, трагическое звучание. Снег, как неземной саван, потусторонний покров, расставляющий бытийные акценты и предупреждающий о чём-то важном и утраченном людьми в сутолоке повседневности, продолжает появляться и в следующих стихотворениях Ольги Бешенковской:

 

 

Интересно, что образ снега и бинарная оппозиция белое-чёрное рефреном проходит через многие поэтические сборники поэта. Например, в стихотворении «Ярмарка» (цикл «Гранёный район»):

 

 

Автор раз за разом демонстрирует ситуацию отсутствия жизни, обыденности, убивающей творческое, креативное начало и омертвляющей человеческую душу. Подобно барону Мюнхгаузену из пьесы Г. Горина лирическая героиня Ольги Бешенковской противостоит миру бюргерской приземлённости и пошлости, где вдохновение продаётся, как фиалка, по два талера за штуку. Животворящий творческий дух расцвечивает однотонный мир искрящей игрой воображения. В мире, где всё просто, пресно и неинтересно, живое сердце поэта перестает биться в унисон музыке любви, разум бездействует, а в беспробудном сне фантазии гаснет любая вольная мысль:

 

 

Продолжая формулу Е. Евтушенко «поэт в России больше, чем поэт», Ольга Бешенковская делает лирических героинь своих поэм волшебницами, волею небес оказавшимися заброшенными в мир равнодушия и духовной слепоты. Поэт – чародей, пророк, способный магией слова прозреть грубую кору вещества и «глаголом жечь сердца людей», открывая им глаза на истинную суть вещей.

Но сущность вещей, скрытая от обывателя и недоступная поверхностному взгляду, оказывается неразрешимо трагична. Антиномия добра и зла, гения и злодейства актуальна, как и двести лет назад, во времена Пушкина и Лермонтова. И к сожалению, почти ничего не изменилось в озлобленной реакции толпы: по-прежнему «бросают бешено каменья» в того, кто пытается петь «любви и правды чистые ученья»:

 

 

Эти строки из поэмы «Реквием ХХ веку», входящей в поэтический сборник «Надпись на рукописи». Мощнейшее трагическое звучание «Реквиема», написанного белым стихом, пронизывает поэму от первой до последней строки. Очевидно, отсутствие рифмы тоже не случайно и является сознательным выбором поэта, намекая на разобщённость людей и отсутствие внутренней гармонии в мироустройстве, где каждый предназначен себе, где никому нет дела до своего ближнего, где люди – не братья, а человек человеку волк... Предельная обнажённость одиночества ледяных сердец, подобных сказочному Каю, и пустынных душ, выжженных равнодушием, скукой или ненавистью, словно войной, вселенским холодом сквозит в каждом слове, каждой метафоре.

Безлиственность. Безликость. Беспогодье.

Тройное «без» в данном случае подчеркивает суровую семантику «вечной мерзлоты» в людских душах. Дефицит живого чувства, человечности и тепла – вот трагическая примета ХХ века, ставшего веком отъединения, отстранения, отчуждения.

Многие упрекали Ольгу Бешенковскую в снобизме и высокомерии, кто-то не мог простить ей независимости и резкости суждений. Но, читая «Реквием ХХ веку» понимаешь, насколько эти выпады и укоры далеки от истины. Трагизм её мироощущения, «крупный план» её поэтической оптики, поднимающей читателя над отдельными личностями и собственной судьбой и дающий панорамное виденье, ещё раз доказывает: Ольга Бешенковская – поэт-философ, чья поэзия вобрала в себя боль за всё человечество. Боль, которая даёт пропуск в бессмертие, но оказывается слишком тяжёлой ношей для одного сердца и одной души, какой бы широкой она не была.

Поэт-пророк вынужден платить очень высокую цену за свой дар. Чем выше одарённость, тем выше цена. А мы в очередной раз можем восхищаться силой духа поэта, не изменившего себе. И скорбеть, что плата за бессмертие такая же, как и во все времена – жизнь.

 

Арсений Волков,

март 2018

Творчество