Мои современники
(Венок сонетов)
Летучих рифм целительные жала
И тоньше, и изысканнее яд.
Но вся Россия пела Окуджаву,
А что ей Шварц, Кривулин или я?..
Что ей с того, что слёз изящны блестки,
Что изощрён творительный падеж...
Не рождество у ёлочек кремлёвских,
А лишь реанимация надежд,
И слишком поздно, век затихнет скоро...
И каждый, за свою схватившись боль,
Поймёт: не сор мы – сон, мы сонм и город,
Но не Россия... Призрачная роль...
О нас напишут, ведаю заране:
Бескровны жизнь и смерть на поле брани.
* * *
Бескровны жизнь и смерть на поле брани
Бездарностей... Есть способ удавить
Ещё верней: похоронить заране,
Из поля зренья жестом удалить:
Кого бранить? Кто помнит имена их?..
Всех поглотила чёрная дыра...
А те, что всё же слышали и знают,
Иудин доллар ждут из-за бугра...
Нет, не валюта, валидол в аптеке
Наш гонорар... Несносен наш союз.
Но в Эрмитаже и в библиотеке
Слагался он под сенью грустных муз...
Жрецы искусств, а пили в ресторане,
О нас напишут, ведаю заране...
* * *
О нас напишут, ведаю заране,
Немало всякой горькой чепухи...
А правда в том, что мы не на экране,
Не на трибуне верили в стихи;
Не в кассе: сумма прописью – за веру...
...Через решётки слушая синиц,
Мы, эллины, привыкли к интерьеру
Котельных и смирительных больниц...
Спасая мир от мнимой катастрофы,
Кто там крадётся тенью по стене?
Держись, Олег (за что ж ещё? за строфы...)
Привет Серёже. Помни обо мне...
Мы сон и сонм, откуда ж эта боль?
Но не Россия... Призрачная роль.
* * *
Но не Россия – призрачная роль
Постигла нас, как всех, кто похоронен...
Летим на спиритический пароль
Пугая холодком потусторонним
Вертевших стол... Игнатова? Нет, тень...
А где сама? Вестимо, за границей?
Да, ваших глаз... И вам на скудный день –
Явление поэта за страницей...
Мы где-то там, где нет границ и лет,
Простите нас, что мы не вездесущи,
И что о вашей жизни на земле
Так мало знаем, – занавес опущен...
И кто-нибудь, рванувший тесный ворот,
Поймёт: не сор мы – сон, мы сонм и город.
* * *
Поймёт: не сор мы – сон, мы сонм и город.
Как долог общий памятник – гранит...
Ты Стикс, Нева,.. Здесь каждый был и порот,
И счастлив в детском счастье Аонид.
Трезв Ширали, Кривулин безбородый
Уже пророк, но чуда – не конца...
Мы шли в народ, и в нас была порода,
Быть может, от небесного отца...
И кое-что от Глеба и Давида.
Ты Стикс, Нева, но грех не без родства...
Блажен, кто знал: нам тесен мир Эвклида
Был с первых строк, с ночного озорства.
Кто виноват, что снег проела моль.
И каждый, за свою схватившись боль...
* * *
И каждый, за свою схватившись боль,
Не слышит даже стонущего рядом.
И корчится. И сыпет в рану соль.
И соты мозга наполняет ядом.
Да, пессимизм, да эгоизм. Да, так.
Кто не бессмертен тот не безупречен,
О чём и стонем... А больничный мак
На белизне – как там, на Чёрной речке...
Дантес – француз, а нас – не чужаки...
(Что из того, что Аронзон – не Пушкин...)
О, как улыбки щерили клыки
В незнавших, что приблизились к кормушкам.
Давно ясна причина приговора,
Но слишком поздно: век затихнет скоро...
* * *
Но слишком поздно: век затихнет скоро,
Скользнут на дно медузы метастаз...
Не мы его надежда и опора,
Не мы ему предстанем в смертный час.
И нам не он: воинственный, хвастливый,
Забывчивый... Но счёты ни при чём.
Он тоже был доверчивый, счастливый;
И столь же глух. И так же обречён.
Хвала ему, что лось берёт мякину
Из рук ребёнка, что не всё – металл,
Что Королёв Гагарина закинул
Туда, где миф младенцем пролетал...
Нет синевы синей прощальных вежд.
И лишь реанимация надежд...
* * *
Аминь, реанимация надежд,
Здесь о венок споткнётся неотложка...
Осколки ампул. Карканье невежд.
Латынь. Священник. Детская галошка...
Ну вот и всё, сердца сгорели, в нас
«Остался только пепел...» Это Дудин
О той, где выжил... Нет, не на Парнас,
На Южноe, туда подъём не труден.
Объедем город – праздник задарма...
Не унывайте, сфинксы и атланты!
Как хорошо, что всё-таки зима,
И в жёлтых окнах – юные таланты!
Пусть щеголяют в Логоса обносках, –
Не Рождество у ёлочек кремлевских...
* * *
Не Рождество у ёлочек кремлёвских:
Комки об крышку – круглые слова...
Мы будем снова в тихих отголосках
На Троицу, когда взойдёт трава...
Что опыт ваш... Мы Клио пережили,
Ценили хлеб – блокадники культур...
И не стоянки – Музу сторожили
От наглецов с набором партитур.
И не спасли, забылись сном мертвецким.
Рассудит Бог, судьба или вина...
Да, вы – с фашизмом, с варварством немецким,
А с вашим – мы... Священная война...
Что сытым вам, в тщеславии одежд,
Что изощрён творительный падеж...
* * *
Что изощрён творительный падеж
Уже ежу и критику понятно ,
Аллё, творец, – извольте на манеж!
Лицо под грим, в бессонницах помято.
Земля кругла и запах цирковой...
Да нет, увольте, трупы – не паяцы.
И Мандельштам качает головой,
Под колпаком приученной бояться...
Умнейте, перестраивайте строй,
Для вас иконки наши – не помеха,
И нас уж нет... На первый и второй
Вся перестройка... Цирк дрожит от смеха!
Россия... Рожь... Сиротские полоски...
Что ей с того, что слёз изящны блёстки...
* * *
Что ей с того, что слёз изящны блёстки,
Что мы как боги знаем ремесло;
А ей нужны горшки, и не березки, –
А доски. Дождь. И ноево весло.
Как дышит склон, морщинистый, пологий,
Но дышит, но вздымается к весне!
Зачем вдове профессор патологий:
Живой мужик – и счастлива вполне.
Мы Фрейда с детской робостью просили,
Нас обжигали Гегель и псалмы.
И хоть в Сайгоне пили, но Россию
(На книгу руку) пропили не мы...
Вот потянулась... Ищет соловья...
А что ей Шварц, Кривулин или я?
* * *
А что ей Шварц, Кривулин или я,
Пудовкина, Охапкин, Куприянов,
Миронов... Каждый сам себе семья:
Сосуд пороков и певец изъянов...
Что ж, каждому своё... Ворота в ад
И мне маячат... Если станет страшно –
Шприц, морфий, – и нахлынет Ленинград;
Наш нищий рай, наш чёрствый снег вчерашний,
Воспетый (нынче шамкать и молчать)
До всех святынь, искривленных в каналах.
И если вас отметила печать,
Нас – дерево декабрьское в кораллах.
И вещий кот на крышке бака ржавой...
Но вся Россия пела Окуджаву...
* * *
Но вся Россия пела Окуджаву,
Высоцкого, запретам вопреки.
Хрипела страсть, будящая державу,
Вздыхал Булат – смолкали остряки...
Есть голос крови.
Голос поколенья.
И вопиющий глас. И голоса...
Мне голос был: поэты как поленья
Трещат в печи, а истина – боса.
Кто горемычней значит ли – мудрее?
Пусть этот вял, а тот вторично лих,
Скажу, вздохнув, как Белла про Андрея:
А я люблю товарищей моих...
В плену Харит, в компании Наяд
И тоньше, и изысканнее яд...
Пучок сонетов не-о-любви
У поклоненья на устах
Флоренский, Соловьёв, Бердяев.
В каком скиту, в каких лесах
Спастись от книжных разгильдяев...
Есть жизнь как жизнь... Её хозяев
Бегу, – при щах и при постах
Флоренский, Соловьёв, Бердяев
Для них похерены в пластах...
Здесь мезозой, а в тех местах –
Флоренский, Соловьёв, Бердяев,
Святой огонь… (Когда с блядями
Священнодействуют в кустах)
И совесть хмурая чиста.
И дева внемлет, рот раззявив...
* * *
А дева внемлет всем подряд:
И неофиту, и неону
Вечерних вывесок. И звону
Всех истин, кои не горят.
Ей собразнителен наряд
И ретро-Хлои, и Юноны;
Рахили, благо, говорят,
Что нет погромов в годы оны.
Феллини любит макароны...
Сервизы в воздухе парят...
Ну, а художники творят,
И воспарят пост-похоронно...
(И сей кишечник между гряд
Взойдет за внутреннюю крону...)
* * *
Взлохмачу крону... Отряхнусь
От хрупкой ветоши. Ну что же...
Перо к ногам роняет гусь,
Сезон цветения итожа.
Гуськом паломники... И пусть
По веткам дрожь, мороз по коже,
Мне семантическая грусть
Псевдоромантики дороже.
Поскольку голый мозг на ложе –
С медузой пламенный союз,
А реалистов сочных рожи –
Как шахматисту нужен туз.
Уж лучше так: солёный вкус
Губы прикушенной; но всё же...
* * *
Но всё же в мире голых схем
И обнажённых разногласий
С самим собой, есть выпить с кем,
Кто без цитаты свет погасит...
Чей интеллект иных систем:
Как керогаз... (И не опасен
Не для соломы...) Тем прекрасен,
Что просто девственен и нем...
Закончив дело, спит... И ясен
Лоб, не гудящий от проблем.
Но так сопит, что к месту Брэм...
И тащит в загс, как в угол красен...
А сотворить себе гарем –
Хлопот, как дети в каждом классе...
* * *
О, бабники! О, высший класс!
Неоценённые таланты!
Переходящие, как пас,
Горизонтальные атланты...
Есть в море жизни только брасс,
О чём не знают дилетанты,
Они используют матрас,
Как пьедестал для чтенья Данте...
Мир тратит век на пошлый фарс:
Собранья, званья и серванты...
О, проходимцы скользких трасс,
Из всех эдемов эмигранты!
Ещё люблю, что бросишь вас –
Не рвётесь в траурные канты...
* * *
Кант прав... Трагическая суть
Судьбы выходит за пределы
Любовных пролежней... И телу
Простёрт все тот же санный путь...
Светает. Вздох колышет грудь...
Начать с доски, где снова бело?
Но что за птица ночью пела
И скрылась в матовую муть?
Покуда в градуснике ртуть
И память в нас не охладела,
Хотела б знать, чего хотела
Душа, не заживо ль уснуть?
Иль кое-как и как-нибудь
Повеселиться неумело?
* * *
Веселье листьев, что висят
На волоске... Косяк лентяев
Собой замусоривших сад...
Флоренский, Соловьёв, Бердяев...
Какими тонкими сетями
Опутан мир, где всё не в лад,
Всё невпопад; и сердце тянет
Неудержимый листопад...
Где сам себе не больше рад,
Чем заусенцам под ногтями,
А если руку друг протянет –
То нестерпимей во сто крат...
Уж лучше шашни или мат,
Тот, одноклеточный, с ледями...
Флоренский, Соловьев, Бердяев
На опохмел, как говорят...
© Ольга Бешенковская, 2022.
© 45-я параллель, 2022.