* * *
Убить может каждый, а вылечить – нет.
Согбенны печали бесчисленных бед.
И боль, как остывшие угли в груди,
и камни-потери лежат на пути.
Убить может каждый, а вылечить – нет,
но в каждом блуждает затерянный свет.
Он искрами тлеет в словах и делах,
Сияющий сердцем не ведает страх.
В нем ясного неба улыбка горит,
как ангел, парящий в полоске зари.
Смотри, за тобою – серебряный след.
Убить может каждый, а вылечить – нет?
Что с тобой?
Лица неявных видений, с детства, вокруг меня,
как языки огня – в непрерывном движении,
Парении
и столкновении с зябкой ладонью капель, дрожащих так многолико,
в крике
о старости накренившейся двери старого дома.
В котором знакомы
странные звуки, запахи, лица:
каждая половица,
со скрипом и даже визгом,
осязаемо близко;
окна, смотрящие в военный бинокль моего деда;
война и победа,
живущие тут, эхом его шагов;
перезвон на разные голоса часов,
обращающихся со временем весьма вольно,
как с гипотетическим полем,
в котором одновременно всё и всегда;
беда,
приходившая в дом не раз, словно лавина;
запах киселя из калины,
почти лекарства;
царство
героев, живущих на печке и потолке...
В этой реке
явно ощущаемых образов – я.
Живая
ткань пространства,
но почти без шанса
понять часть его,
смысл земных берегов,
то, что называется «я», и где у него границы.
Слиться
намного проще,
ощущая, как дрожат листья в продрогшей роще,
а сок замедляет своё движение под корой.
Спрашивать: «Что с тобой?»
в этом случае рано.
Открытой раной
край разрыва с пространством саднит позже,
когда кожа
уже не помнит, что дождь идёт сквозь,
а душа
задыхается, не умеет дышать
светом
(изначальная данность теперь – чужие секреты)
и, чтобы почувствовать себя живой, ищет боль.
Вот тогда пусть хоть кто-нибудь спросит меня: «Что с тобой?»
Не плачь…
Не плачь, ты ведь знаешь,
что, когда не летаешь,
дожди идут в самом далеком углу ауры,
ры-
бок золотых пытаясь там развести,
спасти
пустыню, думающую, что она бескрайняя, ненасытная,
песками печали скрытая,
убаюканная в этих дюнах
самим сам-умом,
идеи-песчинки пересыпающим,
тающим
изнутри себя...
Он шепчет тебе, что пустыня в глубоких трещинах...
Это неважно, она – вещая.
Складывай эти знаки в линии,
иногда черные, иногда синие,
просто читай, смотри... Пустыня не бездна –
исчезнет,
без пафоса, незаметно,
стирая свои приметы,
тогда, когда ничего не ждёшь,
превращая свои песчинки в дождь
внутри и снаружи,
в лужи, которые здесь и там...
Голый платан
дрожит листьями, а капли слетают и бьются оземь,
в прозе,
стихах, заполняя безмолвие, рисуя узоры.
Осенние разговоры,
как брызги, стекают по нервам.
Будь первым,
напоившим пустыню,
отныне
и навсегда.
Живая вода
впитает твои огни,
они
уплывут к другим.
Не плачь, тишину в ладонях храни...
Сказанное – дым.
Невозвратность
Невозвратность – моя. «Всё пройдет», – Соломону виднее?
Здесь у каждого свой, предначертанный Богом урок.
Прорастает душа. Прямо в небо, а тело – стареет,
обречённо взирая на краткий дарованный срок.
Невозвратность моя... Отголоски шагов уходящих...
Облака моих снов... Незаметна, казалось, и грань
между прошлым и будущим, тем, кто всегда настоящий.
Кто лучами зари шьёт навеки тончайшую ткань,
создавая себя. Добавляя по искре в пространство.
Каждый миг, каждый день, согревая чужие сердца.
Острова невозврата – лишь капля последнего шанса,
чтобы боль негасимая не исказила лица.
Там сияют стихи, и дождями нисходят молитвы
за потерянных нас, возвращая незыблемый ток.
Радость в воздухе том ароматом чудесным разлита.
Как тебе рассказать, что и остров – совсем не итог?
Человечья судьба – лишь иллюзия, странные игры.
Мы – лишь звёздная пыль на отрезке земного пути.
И, стекая в закат, как слезинка неведомой мирры,
мы вдыхаем рассвет, чтобы завтра на небо взойти.
Листопад...
Чуть мерцая, падают тихо листья,
разгораясь, не угасая.
Древо жизни. Свет его серебристый
от земли до самого Ра...я?
Да, и я там. Воздух дрожит в полёте.
То, что прожито, полыхает,
слепит душу. Вечность на повороте
смотрит мимо, не замечая...
Эйфория. Плотен прохладный ветер.
Вертикален. Все выше, выше...
Мы – пришельцы. Неба смешные дети.
Нас зовут, только мы не слышим.
Листопадно трепетны наши жизни.
Расставаясь, не исчезают.
Умирая – с миром лучами брызнут,
возвращенье искрами обретая.
* * *
Человечья речь, словно острый меч.
Голова с плеч, да без жалости...
Человечья речь... Ей бы небом течь
и в сердцах жить нежной радостью.
Человечья речь – негасимый свет,
как заря – в мир, ветром пламенным...
Каждый может быть словом отогрет,
если даже им он был раненный...
Человечья речь – эхо дальних гор,
там стихи жизнь пишут набело.
Человечья речь – выстрелы в упор.
Изреки Свет – станешь Ангелом.
* * *
Безнадёжно письмо, словно мёртвый цветок, не оттает
твердь души твоей. Сумрак. И буквы слетают к ногам
серым пеплом. Смотри, как они сквозь снега прорастают,
возвращая мне в снах, то, что было даровано нам.
То, что было – навек запечатано в память пространства,
в окна города, в камень и в эхо от наших шагов.
Отрешённость твоя – ледяное твоё постоянство –
тает только во снах, на границах у наших миров.
Там касаний ожог – во всю душу кровавым рассветом.
Там зелёные луны в твоих сумасшедших зрачках.
Там вещественен свет, и мерцают во тьме силуэты.
И взрывается ночь в ослепивших меня фонарях.
Ты во мне навсегда. Твоё имя – болезнь и молитва.
Словно кожи кусок отдала в безвозвратный залог.
Словно реки беспамятства в вечности кем-то разлиты.
Словно там не живут ни любовь, ни сияющий Бог.
Игра
Бог лишь играл. А я не понимала,
Что это Он. Старалась отыскать
В нелепостях высокое начало,
И все уроки выучить на пять.
Шел тёплый дождь. Сверкающей рекой
Сквозь душу вечность медленно струилась…
Смахнув слезинки маленькой рукой –
Заплакал Бог – игра не получилась.
То, что внутри горит
Я научу тебя дышать золотом рассветных лучей.
Эй,
ты слышишь?
Ты станешь немного выше
и отрастишь прозрачные крылья из золотого дыма
с неуловимым
ароматом озона.
Какого тона,
ты спрашиваешь?
Раскрашиваешь
Сам – цветом своей улыбки, слёз...
что принёс,
то и есть,
отражение – почти месть,
а кому-то награда.
Лучи – это цветы небесного сада,
прорастающие золотой пыльцой на твоей коже.
Ты можешь
насыпать её в ладони другим, превращать в искры,
быстро
отогревая застывших.
Бывших
волшебников не бывает.
Тает
в твоих глазах осень, но далеко до весны...
Сны
тоже имеют значение,
в течение
твоей жизни вплетая золотые ручьи.
Молчи.
Дыши небом,
золото не расплескай.
Рай –
это то, что внутри
горит.
* * *
Сны опять, как тысячные жизни,
проживаю, ипостаси длю…
разные обличья и отчизны...
и о разном Господа молю.
Вновь воюю и во сне летаю,
на руках из боя выношу.
Вновь тебя в свершившемся встречаю,
где-то там, у бездны на краю.
Где-то там мы – явленная жажда...
там любовь, как вечный резонанс,
где-то там – мы умерли однажды,
и огонь нечаянно погас...
* * *
Мир преломляется тобой
и отраженья множит...
души неведомый прибой –
мурашками по коже...
И, пробиваясь сквозь гранит
неожиданья чуда,
отдельно от меня парит,
как снег, из ниоткуда....
Он канет вновь в небытиё,
не прикасаясь, мимо...
Мы не обещаны вдвоём,
а лишь неразделимы.
Здесь током бьёт
Стихи, как дыхание мира, к которому мне позволено прикоснуться.
Очнуться,
наполненным до предела,
без подготовки и полутонов, сразу, словно провести мелом
черту,
ту,
которая – переход, но ты об этом не знаешь,
играешь
в классики или что-то другое,
такое,
в котором ты
должен перепрыгнуть её, и...
внутри
остановить время, не узнав себя, ощутив биение живого пространства,
сгустки эфира, без алкоголя, наркотиков, транса
и медитаций.
Без адаптаций,
случайно, неосторожно...
словно негру, привыкшему к чёрной коже,
не просто сказать, что она – костюм, почти как у водолаза,
что под ней – сразу белая-белая,
даже не загорелая,
а найти молнию и снять...
и ничего более не объяснять,
пока не попросит сам.
Ведомо небесам,
почему стихи, словно прохожий,
рекою неосторожной
идут и идут...
льют...
как будто,
в это странное утро
пространство ими дышит
и утоляет жажду на век вперёд.
Дождь... Иногда – радуга, а иногда – током бьёт.
И ты, как слово, небом изречен...
Здесь ты полжизни вспоминаешь суть,
а, обретя, рвёшь узы и границы...
Шагнув на неисповедимый путь,
ты так похож на раненую птицу...
И, кажется тебе, что обречён,
что не успеть, что шатки все основы,
но... ты, как слово, небом изречён
и набираешь силу через слово...
Звучишь, сияешь, ищешь унисон
с первопричиной золотого света...
Звездою вечной боговоплощен,
твоя душа – сокровище планеты,
и око Бога, и его цветок,
неповторимый, от земли в безбрежность...
Ты никогда здесь не был одинок,
вся жизнь твоя – проявленная нежность...
От неба к сердцу, как молитва, шаг.
Так вымолви его. Он непреложен.
Словами-миррой капает душа
в ладони Бога... До вселенской дрожи
звучит Аминь и Амено и Ом...
и небеса ответствуют и внемлют...
Ты, свет от света, небом изречён,
чтоб отогреть стихами эту землю.
Слезы Богородицы
Ветер качает слезы её
в белых ладонях.
Песню печально, тихо поёт,
к ночи уронит
росами оземь, в талый закат,
травы обнимет.
Ляжет в туманы пламенный град.
Горе не стынет.
Горе алмазом ясным горит,
солнцем вечерним.
Горе её тишиною звенит,
памятью терний.
Градинки в горсть, у индиговых врат
замер входящий.
И... отворились. Бесценнейший клад –
дар настоящий.
* * *
Дышать стихами есть простой резон:
чтоб обостряли истинное зренье,
и открывали аур оперенье,
и затмевали золочёный трон.
Они – всепроникающий озон
и солнца луч вне радости и боли,
сжигающий зародыши неволи.
Они – небесный колокольный звон.
Чтоб рабство духа слогом разорвать –
и внутривенно Бога осознать.
© Ольга Гулинкина, 2013–2014.
© 45-я параллель, 2014.