Ольга Гуляева

Ольга Гуляева

Четвёртое измерение № 34 (346) от 1 декабря 2015 года

Мы станем цветами, китами, котами…

Бобино золото

 

Бобина боба за ней отдала хрусталь,

И подстаканники из мельхиора, и красный резной буфет.

А комиссар (раньше он был золотарь)

Требовал золото и наставлял пистолет.

 

Бобу кормили солёной селёдкой и не давали пить,

Бобу в тридцать девятом едва не скормили вшам.

Боба тогда очень хотела жить.

Крепко была приколочена к телу её душа.

 

Бобу поставили к стенке, стреляли на рикошет.

Боба лежала в камере, вся в крови;

Бобой ещё немного покормят вшей.

На бобу непросто будет уже давить.

 

Время бежало, боба жила в любви,

Потом сорок первый грянул, как с неба гром.

На стареньком фото – сын её – фронтовик,

Красивый еврей, погибший в сорок втором...

 

Было ли бобино золото, не было ли его...

Что бы случилось, будь комиссар добрей...

Моя прапрабабка. Не знала её живой.

Но я не люблю комиссаров и золотарей.

 

Было ли бобино золото? Было. А может нет.

Но говорят, в огороде в нашем закопан клад.

Стоит под навесом бобин резной буфет.

Боба хотела жить. И она жила.

 

Донателло

 

Лучше совсем ничего своего не делать,

Лучше не дёргаться, лучше не гадить в прану,

Если себя не чувствуешь, как Донателло,

Вынашивающий «Голову Иоанна».

 

Вся мировая скорбь разойдётся, оставшись в белом,

Уже ничего не сможет казаться странным.

Стать Донателло. Думать, как Донателло.

Быть Иоаном. Стать головой Иоанна.

 

Быть червяком, планетой, звучать органом

В каждой секунде любого живого тела,

Как Донателло внутри головы Иоанна.

Как голова Иоанна внутри головы Донателло.

 

Дебил

 

«Взяла дебила. Живу с дебилом и развлекаюсь.

Дебил нормальный – почти разумный и говорящий:

Автобус. Междугородний. Зовут "Икарус".

Собака Жучка. Мультфильм про кошку. Куриный хрящик.

 

Смотри – козявка! – Козявка ка-ка, не ешь козявку!

Да лучше супчик, да лучше кашку, да лучше ложкой!

Козявка лучше? Ну ладно. Да ты ж не чавкай!

Дебил нормальный, дебил разумный, дебил хороший.

 

Дебил берёт конфетку и ест конфетку.

Затем берёт бумажку и ест бумажку.

А я хочу каких-нибудь спецэффектов –

Поймай соседку (зовут Наташка) и съешь Наташку.

 

Дебил читает. А я читаю, ну, крайне редко –

Про то, как Жучка куриный хрящик употребила,

Фейсбук, Вконтакте. Вывески. Этикетки.

А что поделать – взяла дебила. Живу с дебилом».

 

Санитарка Галя

 

Санитарка Галя плакала в курилке,

Плакала в курилке – скоро Новый год.

Галя – санитарка, и ещё кормилка –

Супчик наливает, моет и скребёт.

 

Санитарке Гале трудно в этом мире,

Но она работает, но она живёт.

Выдали зарплату – тысячи четыре,

Детям на подарки – здравствуй, Новый год.

 

Галя просто дура. Галя виновата,

Что не образована – кто тут виноват.

Галя и не просит, чтоб её зарплата

Составляла где-то тысяч шестьдесят.

 

Санитарка Галя плакала-рыдала,

Плакала-рыдала – скоро Новый год.

Санитарка Галя, это же не мало –

Посмотри – у доктора десять восемьсот.

 

Хозяйка

 

Ощущая себя героем пошлого анекдота,

Ты идёшь на балкон, а этаж-то третий.

Ты пытаешься вспомнить хотя бы что-то

Из того, что в природе нельзя заметить.

Ты пытаешься вспомнить цветы на её полянке,

Из которых каждый стал бы твоим шедевром,

Ты пытаешься вспомнить каждый нюанс огранки,

Ты становишься тихим, тревожным, нервным.

Ты становишься серым, тупым, унылым,

Или милым общительным добрым зайкой.

 

А Хозяйка сказала – прощай, Данила.

Катерина сказала – прощай, Хозяйка.

 

Будешь думать об этом. Не постоянно.

И с кровати вскакивать полусонно.

Вспоминать её и её поляну

И идти обратно, не в силах вспомнить.

Будешь жить, не считать себя паразитом.

Будешь думать об этом. Не постоянно.

 

Но однажды захочешь – невыразимо –

Сделать чашу в виде цветка дурмана.

 

А она об этом ни слова не говорила.

И зачем на её молчание время тратил.

Большинство идёт к своим Катеринам,

А не к каменным бабам в зелёных платьях.

 

Катерина скажет: «Куда ты, милый,

Это всё неправда, я лучше, краше».

А Хозяйка скажет: «Ну что, Данила?

Ты пойдёшь за камнем для новой чаши?»

 

* * *

 

Мы станем цветами, а может мы станем котами.

Появимся снова, как будто бы из ниоткуда,

И вспомним однажды, как в небе когда-то летали,

И рукопожатье Петра, и дрожащие губы Иуды.

 

Потом возвратимся в своё, в настоящее время,

И будем уверены: время течёт постоянно,

И перепишем страницами стихотворений

Фрагменты комедий и сцены из порнороманов.

 

Мы станем китами и будем махать плавниками,

Мы станем травой или голым безумным индусом,

Мы станем цветами, но вряд ли когда перестанем

Обманывать органы чувств, чтобы снова испытывать чувства.

 

Мы будем квадратное делать большим и хрустальным,

А синее с красным – осознанным и деревянным.

Мы станем котами. Наверное, это нормально.

Мы будем считать, что минуты текут беспрестанно.

 

Меня не убили

 

– Меня не убили – я вижу дома и машины,

Я вижу соседей, я вижу деревья и кошек.

Я всех ненавижу – наверное это паршиво.

Я здесь и сейчас, я когда-нибудь стану хорошей.

 

Я ем и дышу – не на радость молившимся тихо,

Я еду в трамвае как все пассажиры трамвая.

Я всех ненавижу, наверное, это не выход,

Но я, как и все – посмотрите – я очень живая.

 

У них не случилось, у них не прошло, не пролезло –

Меня не зарезал мой психобольной собутыльник.

Меня не убили, – орала старуха в соседнем подъезде.

Меня не убили.

 

* * *

 

А я молчу, а я под зонтиком –

Она права, она же мать –

Евреев, геев и Леонтьева

Необходимо убивать.

 

А я молчу, а я не слушаю.

Крадутся в тишине враги –

Соседок пара недодушенных

И много всяческих других.

 

Враги решительны и спаяны.

Не слышу. Морда кирпичом.

И одного не понимаю я –

Ну вот Леонтьев-то при чём?

 

Баллада о мире

 

И закат, и рассвет, и порядки стоят боевые.

Были новые земли и слово сказали в начале.

Умирали бойцы Александра и воины хана Батыя.

Умирали славяне и римляне – все умирали.

 

Защищали святыни свои, оскверняли чужие святыни,

Пили сладкую брагу победы, пекли караваи.

Если враг не добит – значит, воинский дух не остынет,

Значит, надо идти воевать. И они воевали

 

За хорошую жизнь, за добро и за верность идее;

И кровавые реки чернели за солнечным кругом.

Материнские головы непоправимо седеют.

Воевали с врагом, а потом воевали друг с другом.

 

Снова утренний воздух дырявят железные жерла,

Снова крики «ура» и предсмертные тихие стоны.

И воинственный бог, собирающий щедрую жертву,

Самых доблестных воинов в бой поведёт непреклонно.

 

Минотавр уезжает бычить на остров Крит

 

Минотавр уезжает бычить на остров Крит.

Его лабиринт обустроен, обжит, привычен.

А Тесей приходит туда и ему говорит:

– Минотавр, выходи, не надо всё время бычить.

 

Минотавр выходит с мыслью «давай дружить»,

Минотавр предлагает Тесею печеньку к чаю,

А Тесей откуда-то достаёт ножи

И, один за одним, в Минотавра ножи втыкает.

 

Минотавр удивлён, подавлен, но если бы

Мог – иначе бы всё устроил.

Минотавр не плачет – ведь он же бык –

Минотавр мычит, истекая горячей кровью.

 

Минотавр встаёт, не сразу, но он встаёт,

Он подходит к Тесею, бьёт его в лоб копытом.

 

Минотавру снятся герои. И чай вдвоём.

Его лабиринт обустроен, обжит, испытан.

 

Хорошие люди

 

Хорошим людям необходимы плохие люди –

как кошке мясо, как серебро Иуде,

как звёзды небу, как Ихтиандру жабры,

как в старом замке медные канделябры,

и как монашке миска духовной пищи,

и как купчихе знойной Лука Мудищев.

Хорошим людям без нехороших скучно –

мышей и крыс сейчас негуманно мучить;

хорошим от нехороших не надо много –

пускай они хотя бы сломают ногу;

хорошим людям без нехороших туго –

не может долго простаивать пятый угол.

Плохих-то можно сбагрить за медный грошик

и жить легко, ощущая себя хорошим.

 

Руслан и Людмила

 

А она его полюбила и прикормила –

Он однажды в любви ей признался, пьяный.

Крашеная блондинка. Звали её Людмила.

Местный электросварщик. Звали его Русланом.

 

Он был бабник, но обаятельный добрый малый –

Он поддерживал глупые женские разговоры.

Но Людмила никуда ему не упала –

Он пытался сплавить её Черномору.

 

А она сидела в табачном своём киоске

И мечтала с любимым Русей кутить на юге –

Так мечтал, наверно, Иосиф Бродский

О каком-то загадочном римском друге.

 

А потом разливала ночь по земле чернила,

Возвращался Руслан – неизменно пьяный.

И она с ним говорила и говорила –

Как когда-то с няней пушкинская Татьяна.

 

А потом наступила весна. И, конечно, лето,

И Людмила в брак вступила. В законный.

Черномор привлёк её интеллектом.

Сокрушалась всё, что простой электрик.

Но сейчас присматривается к почтальону.

 

* * *

 

Пушкин бы так не смог, Достоевский бы так не смог –

Жизненно и щемяще в финале пробить слезу –

Искренность, поставленная на поток –

Жалко и девочку, и старушку, и их козу.

 

А виноват во всём, разумеется, их мужик,

(Или война проклятущая, или жестокий век)

Бедные, бедные. И как теперь с этим жить?

И как не порвать прилюдно с десяток вен?

 

Но не понять им, этим, сидящим в своём тепле,

Мыслящим как Раскольников и не вполне святым:

Надо не убивать старушек, а их жалеть

И добровольно скормить их козам свои цветы.

 

Боже в кармане, прикормленный добрый Бог.

Какой станционный смотритель, какая там Соня М.

Искренность, поставленная на поток.

Ох, Колобок, я сегодня тебя не съем.

 

Полечка

 

Я ненавижу соседских вдов и прочих детей-сирот. Они подходят, они пытаются взять в оборот. Они ровно в 9 гасят в своих окошках огни. Они очень хотят, чтобы мама стала такая же, как они. Они говорят о политике, они подкармливают синиц. Они безразлично смотрят, они говорят смирись. Они говорят, что лето придёт на днях, что станет длиннее день и не будет нужды в огнях. У них во взгляде и, правда, чего-то нет. А лето придёт на днях, а следом множество лет. А я б станцевала им полечку или сплясала фокстрот. Но я ненавижу соседских вдов и прочих детей-сирот.