Ольга
Козэль

* * *

В земле живут алмазы.

Руда живёт в горах.

Наверно, водолазы

Не знают слова «страх».

Но я земная птаха.

И я боюсь воды.

Я состою из страха

И прочей ерунды.

* * *

Н. Горловой

Дай-ка я с фонарём потолкую.

Объясню ему вещь я простую.

Посреди темноты слишком многим

Хорошо освещают дороги.

Лучше знать посреди темноты,

Что на свете единственный ты.

Что, дружище, стоишь ты, как шкаф?

Надевай-ка пальто, яркий шарф!

На планете от якоря щель,

Не настроена виолончель.

Я экспресс поведу по Остоженке,

Я куплю нам с тобой по мороженке.

Если будет мне больно гореть,

Приходи на меня посмотреть!

* * *

Если руки мне скрутит вина,

Пусть враги торжествуют победу!

На Кавказ я, пожалуй, уеду –

Там такие у трав имена!

Там томился в горах Прометей,

Был он мальчик, но травы моложе.

Ястребинец, бессмертник, алтей

За меня свои головы сложат.

Ну, а если моя голова

От усталости болью возропщет,

Мне споёт вероника-трава,

Улыбнётся из рва расторопша.

За окошком крапивная тишь,

Каплет холод с неоновой крыши.

Что ты, ласточка, мне говоришь?

Я не слышу, не слышу, не слышу!

* * *

Живёт в Таганрогском заливе маяк.

Пока безымянный, но это пустяк.

В Москве маневровый пыхтит тепловоз,

А я отморожу и щёки, и нос,

Пока с обожаньем смотрю на него.

Живым дело есть до всего, до всего.

И всё-таки жизнь провести на боку –

Позиция самая верная.

Я имя придумываю маяку –

Придумаю скоро, наверное.

* * *

За кинжальной насечкой

Наблюдаю с тоской.

Над Непрядвою-речкой

Едет Дмитрий Донской.

Тает войско, как пламя.

Знать, недобрая весть.

И, конечно, меж нами

Что-то общее есть.

За свечою на улице

Наступает зима.

В серебре у них сулицы,

В серебре шелома.

Не прочерчены линии.

В гроб уложено тело.

И берёзонька синяя:

От огня посинела.

* * *

Как малый пострел, за повозкой бегущий в пыли,

Как старый казак, на войну провожающий сына,

Ты смотришь с укором на белую прядку земли,

Не смея, как прежде, подумать: «Моя Украина…»

Пусть ценят за доблесть и пусть не желают добра,

Мы смертной гордыней своею гордимся по праву…

Но слышен на склонах взволнованный голос Петра,

И дикие розы впотьмах окружают Полтаву.

И если любить, то лишь сон малоросских ветров,

Ковыль Запорожья, могилы и память о Сечи,

И посвист ночной подгулявших степных гайдуков,

И шляхетских жинок покатые, полные плечи.

Там панская дочь собирает во ржи васильки,

И жаркие посулы небо вплетает ей в косы,

Там точатся к бою и, звонкие, гнутся клинки,

Там тяжбы и свадьбы, и зреют в ночи абрикосы.

* * *

Когда разбивается самолёт,

Всё в мире становится наоборот.

Холодными – пальцы и голова,

Горячими – ели, еловой – трава.

И только крапиве с огнём по пути:

Она на пожарищах любит расти.

Коричневый сахар

Пластают тело тростника.

Он не испытывает страха.

В забвенье смерть всегда легка,

А после смерти будет сахар.

В Калькутте барабанный мох.

И мир похож на летний морг.

И солнце лупит болью сонной,

Как лампа в операционной.

Вот это участь – славен Бог!

Стать сластью из стеблей истёртых!

Кладу за щёку сахарок

И верю в воскресенье мёртвых.

* * *

Май милей котов и женщин.

По земле рассыпан жемчуг.

Словно линии в тетради,

Словно танки на параде,

От печалей далеки

Жемчуговые деньки.

Об одном и том же мысли:

Не настанет лето, если

Если пеньем соловьёв

Не наполнюсь до краёв.

* * *

Мне не даются повороты,

И я робею отчего-то.

А очень многим повернуть

Намного легче, чем вздохнуть.

Я увеличиваю угол,

Но угол крошится, как уголь.

На пальцы сыплется табак –

И не вписаться мне никак.

Зачем, за что мне эта драма –

Держать удар, держаться прямо?

И я завидую стрижу:

Зачем я в небе не кружу?

* * *

Моя сестра теперь в чужой стране.

Пытаюсь я смириться с горьким фактом.

Ведь кто-то погибает на войне

Иль просто умирает от инфаркта.

Подумаешь, погасшее окно.

Объеду за сто вёрст – и, может статься,

Тот холод мне дороже всё равно

Тепла всех на Земле электростанций.

Пусть лучше я погибну на войне,

Лишь бы не видеть тёмных окон мне!

* * *

Мы – взрослые. Нас разлюбили.

И, гордо бросив «наплевать»,

Мы плачем лишь в пустой квартире.

И снова плачем. И опять.

Но найден повод, чтоб небрежно

Глядеть в окно, как в окуляр,

И каждый вторник так прилежно

Таскаться на Тверской бульвар.

Как будто я во вражьем стане

Веду подпольную войну.

Как будто в Тихом океане

Прослушиваю глубину.

* * *

На Мосфильмовской авария.

Встала улица уже.

Я смотрю на дом-аквариум

Где-то в тридцать этажей.

Там, наверно, лифты бегают,

Рыбки мельтешат везде.

И, конечно же, не ведают,

Что живут они в воде.

Там, в стеклянной канцелярии,

Угорьки как угольки,

Ладит красный шар скалярия,

Бойко топают мальки.

Воздух влажен, словно в Питере,

Свет от несвободы ал.

И русалка в тёплом свитере

Грустно смотрит сериал.

У соседей выше ярусом

От оладий в кухне чад,

А сомиха с мшистым кактусом

Тоже смотрит – на внучат.

Кости ноют, ноют, лапушка,

Словно поднимала лом.

Не расстраивайся, бабушка!

Скоро ты покинешь дом!

* * *

Не видать мне тебя, княженика!

Ты живёшь неприкаянно, дико.

Гор отроги в уральских лесах

Точно пальцы в твоих волосах.

Угловатой походкой усталой

Осторожно ступаешь по скалам.

Поглядишь – и вода из колодца

Словно кровь лебединая, жжётся.

Княженика, спаси тебя Боже

За красу и за горечь твою.

Мы – чужие. И всё же, и всё же

Ты навечно во мне. Как в раю.

Нефть и молоко

А если завод нефтяной,

Он пахнет, наверно, мазутом.

Репейники у проходной –

Ты тут не походишь разутым.

Пустынно у дальних ворот,

Но это, конечно, уловка.

Рабочий спешит на завод –

И пахнет металлом спецовка.

А я-то в окне, высоко,

Над вечным гореньем завода.

Я пью не спеша молоко,

Хоть это смешно в мои годы.

И запах во мне – молока.

Пусть нефть от обиды оглохнет.

Я буду стыдиться, пока

Оно на губах не обсохнет.

Оттепель

Белой мошью, чёрной пташью

Бьётся оттепель в холмы.

Ручейкам, понятно, страшно

Просыпаться средь зимы.

И всем прочим страшно вроде.

В кровь рассечены все дни.

Нет согласия в природе,

Лишь согласные одни.

Но зато на взморье диком,

Средь тепла могильных плит,

Сладко спишь ты, Эвридика,

Среди Хлой и Маргарит.

Спишь столетья носом в стенку,

В зелень, в оттепель, в жнивьё.

Рассади скорей коленку,

Чтоб подуть мне на неё.

* * *

Приснился мне голодный год,

Татарский нож, степной поход.

Скакали мы тринадцать дней

И пили кровь своих коней.

Был ранен, умер хан Ахмат –

Его несли мы на закат.

И по пути к долине рек

Убили триста человек.

«Служите хану в том краю!»

Себя за то я не корю.

Смешно корить себя за сон

Тому, кто по уши влюблён.

Проснувшись, я беру планшет,

Чужую смерть свожу на нет:

Рисую кровь, степной ночлег,

Кровь и себя – в долине рек.

Рождество

Ну, не враги ж вы мне, овраги!

Не нужно вышибать слезу.

Травы малюсенькие шпаги

И кто-то маленький внизу.

Мадонна смотрит, детки, хмуро,

Сметая крошки со стола.

Она бела, широкоскула,

Широкоскула и бела.

И – ни ответа, ни привета.

Опасно истончилась нить.

И только, собственно, об этом

Мне хочется поговорить.

Северные старухи

У Белого моря, веков испокон,

Глядят тебе вслед из белёсых окон.

И нет никого, только чувствуешь взгляд,

Как будто не люди – деревья глядят.

Но мастер чужой стародавней поры

Бессмертную душу упрятал в стволы,

И вырезал руки, надбровья и рот

Из дерева древних, забытых пород.

Их корни в трудах от зари до зари:

Что мёртво снаружи – то живо внутри.

Их песни, преданья, их мать и отец

Бессмертны в изгибах древесных колец.

Они просыпаются в раннюю рань –

Резная кровать, на окошке герань,

Часы. Покосившиеся косяки.

На выцветшем снимке – сыны-моряки.

* * *

Смеются надо мной друзья:

Всю жизнь ребенком быть нельзя!

Дела забросив к январю,

Разрыв игрушек пыльных массу,

Тебе я лодку подарю –

Оранжевую, из пластмассы.

Качну в ладонях, помолчу,

И вновь качну, как чай на блюдце.

А за спиною засмеются –

Я знать об этом не хочу.

Смешно, что в эту кутерьму

Вдруг мир становится послушным,

Когда душа равна ему

Каким-то детским равнодушьем.

Мне снится: рубят под Еланью

Еловый лес наискосок.

В стволе стеклянном, как в стакане,

Корой покрытый, стынет сок.

Горчит январский буерак,

Размотан шарф, и мучит жажда.

Но нет нужды за каждый шаг

Оправдываться перед каждым.

* * *

Снежноягодник, чем ты хорош,

Если снега накликать не в силах?

Для чего ты на свете живёшь

Посреди посторонних, немилых?

То костром мельтешишь на пути,

То зачем-то в стекло барабанишь.

Может, лучше с ума мне сойти?

Сумасшедшего как ты обманешь?

Снежноягодник, белый флажок,

Мои скулы от горечи сводит.

Погоди, вот уж ляжет снежок –

И наладится дело в природе.

Всё ты врёшь. Не схожу я с ума.

Не флажок – белый флаг на фасаде.

Наступай поскорее, зима!

Много ль толку в бессрочной осаде?

Старина

Гудят ковыли да столбы.

Но ведь ничего не осталось

От этой щемящей, как жалость,

Тюменской оконной резьбы.

Где свадебный плат или вдовий?

Где первые чьи-то шаги?

Под тенью оконных надбровий

Квадраты, кресты и круги?

И этот нехитрый орнамент

Из трав, милых лиц, чешуи

Румянит, как прежде, румянит

Печальные срубы свои.

Малец, от лучей полосатый,

На карточке рвёт бузину.

Спи, хлопче! Год ныне двадцатый.

Не скоро тебе на войну.

Стихи о моём экспрессе

За синею кромкою леса

Синеет больница во мгле.

Сижу я в кабине экспресса,

И руки мои на руле.

Цвет синий – холодный, бездушный,

Но нет на Земле горячей

Чужих и ко мне равнодушных

Рассеянных синих очей.

Отъехав от автовокзала,

Сто раз их припомню на дню.

Мне первой звонить не пристало,

Но всё-таки я позвоню.

В душе я ращу бессердечье,

Жар-птицыно пью молоко.

И как хорошо, что, конечно,

До старости мне далеко.

Скажу, что до лета, до лета

Прощаюсь, плутаю в зиме.

Экспресс тоже синего цвета,

Но это не видно во тьме.

А в Гжели сапфиры, сапфиры

Рассыпаны возле дорог.

А в Гжели торгуют пломбиром –

Тягучим и сладким, как вздох.

* * *

Терять в свою победу веру

Невыносимо, только все ж:

«Поручик Лермонтов, к барьеру!» –

Вот это вызывает дрожь.

Ещё вчера за детской партой

Ты скрытничал и рвал тетрадь,

На карту жизнь! Но бита карта!

И на ноги тебе не встать.

Пусть двести лет струят молитвы

Молочный поминальный свет.

Бывает проигравший в битве –

В дуэли проигравших нет.

* * *

Хорошо быть товарным составом!

Не бывает железо усталым.

Поездам наплевать на погоду,

Как собакам бойцовой породы.

Знай беги да считай полустанки!

В десять лет у меня были санки.

Пёс Плутон их тянул по привычке,

Пёс Плутон был сильней электрички.

Неудачник, замри, не надейся:

Ни Плутона, ни санок, ни рельсов.

Ну и пусть! Приручу лабрадора

И уеду на поезде в горы.