Из цикла «Осенние строфы»
* * *
снова в стране Калевалы
в доме меж ёлок седых
тёмная осень застала
серый дождливый кердык
в вымокших мхах коченеют
ягоды с вкусом травы
между сосёнок линейных
подле тропинок кривых
где полыхает зарница
куцым брусничным кустом
вдруг электричка промчится
свистнув за дальним мостом
хочется вновь по-чухонски
эти места окликать
неба промозглого плоскость
над медяком сосняка
горстка брусники горчащей
под невысокой горой
пахнет еловою чащей
тусклой еловой корой
но в опустевшей кофейне
чистый и светлый уют
и за немногие деньги
вкусного кофе нальют
* * *
в дом вернулась и дачная скатерть
позапрошлого века кажись
и свободные пёстрые платья
(помнишь эту бездумную жизнь!)
всё теперь и ненужно и лишне
в пионерский засунь чемодан
и захлопни картонную крышку
(так и кажется что навсегда!)
пусть лежат в глубине антресоли
в пустоте в темноте и в пыли
ароматы цветущего поля
запах выжженой твёрдой земли
мы туда ненадолго вернёмся
дни сентябрьские в полдень теплы
на веранде и в комнатах солнце
на квадраты расчертит полы
там ещё в чём-то огненно-красном
неожиданный явится гость
или это лохматые астры
и рябины холодная гроздь
* * *
И обживаешься подспудно,
и просыпаешься легко, –
здесь солнце тусклое под утро
глядит чуть заспанным зрачком,
здесь дым от печки полосатят
его неяркие лучи,
и плоской холм, и небо сзади
теперь нетрудно различить
в пронизанности лёгким светом
туда – за рощу, на восток
где голь растрёпанная веток
и пахнет прелью холодок.
Вот солнце сквозь пустые ветки
сквозь раскалённо-жёлтый клён;
блеснёт в развалинах беседки
портвейна выпитый флакон.
А там, где тень черней и гуще,
где стыло тянет сквозняком,
фарфоровое блюдце лужи
уже прихвачено ледком.
* * *
Днём теплынь, но морозит под вечер…
И, закутавши горло шарфом
(снова вынуты тёплые вещи),
отправляешься в город пешком.
Да не город, а так – городишко
порешили что город – и всё:
пара улиц весьма симпатичных,
ярко-жёлтой листвой занесён.
Весь – ограды, заборы, колонки,
двор у церкви, дворы у домов
и бульвар, что стекает по склону
одного из прибрежных холмов.
Для чего этот город построен
здесь, наверно, не знает никто,
чтоб с кирпичной глядеть колокольни
на сентябрьский денёк золотой.
Жить не хуже, чем в прочих, не легче
пить, рыбачить под плоскими мостом,
на окраине в глину улечься
под невзрачным бетонным крестом,
чтобы время всё начисто стёрло,
смыло дождиком лет через ... дцать
ибо там перед Божьим Престолом
нам ни имени нет, ни лица.
Но по-новой закрутят пластинку –
кто-то так же потом, может быть,
побредёт по осклизлой тропинке
в город водочки шведской купить.
* * *
чуть разогреть засахаренный мёд
и пить его тягучими глотками
он сохранил июльский запах сот
как некую торжественную память
о насекомых на дневных цветах
сосущих сок горячий и протяжный
глоток – и мёд втекает в жажду рта
так сладок, тяжек
и душное жужжанье летних пчёл
кружившихся в густых июльских травах
и жёлтый зной по языку течёт
речь древняя, как древняя отрава
* * *
никого теперь на озере
тишина и простота
все забыли нас и бросили
в эти дачные места
вдалеке собака гавкает
да моторка тарахтит
над рабочими бараками
над посёлком впереди
вот о сваи старой пристани
бьётся мелкая волна
и коричневыми листьями
вся облеплена она
и мостки не огорожены
плотник явно не мудрил
просто пара досок брошено
никаких тебе перил
никакого благолепия
выкрутасов мастерства
коль живём на свете временно –
всё сколочено едва
* * *
И.Н.
звучала прозрачная флейта
в отверстых для флейты ушах
припомнилось душное лето
и солнца высокого жар
а в дудочке лёгкой двойное
дыхание – только оно
и слышишь его за стеною
и слышишь его за окном
оно проникает сквозь кладку
сквозь пористый красный кирпич
почти незаметно украдкой
преградам каким-то оприч
и тонким раздвоенным звуком
бессмертно поёт вдалеке
под ритмы сердечного стука
под боль в поседевшем виске
Из цикла «Стихи моего приятеля»
* * *
«Познай себя», – твердил философ…
Себя я мрачно познавал.
Ответов менее вопросов
я получал, чем задавал,
бродил, на лоб надвинув шляпу,
с подъятым воротом пальто,
пия портвейн, водяру, граппу,
жуя порой чёрт знает что…
Поскольку в человеке бездна
сокрыта, что вмещает мир,
юн – знать, попытка бесполезна
настанет старости кефир,
приблизив к Горним Сферам звонким,
где сонмы Ангелов и Сил
и с мозгом древнего ребёнка
я б Мудрость Божью вопросил:
«Кто я? что я? почто я создан?
влачусь в тенетах Бытия?» –
от Гласа содрогнётся воздух:
«Живёшь, чтоб прославлять Меня!»
* * *
бледны последние листочки
держась на ветках кое-как
и облака Борей полощет
как простыни как белый флаг
я житель северной природы
сырой погоды не боюсь
пусть хмуро отражают воды
фигуру хмурую мою
пусть облако творит полёты
пусть дождь пойдёт – я крайне рад
ведь дома в печке беззаботно
пылает красный листопад
сойду в расхлябанное кресло
расслаблюсь заиграет Бах
звучит торжественная месса
и исчезает в облаках
вот скоро осень завершится
слепя глаза придёт зима
скрыв память о весёлых ситцах
в свои льняные терема
пускай в Покров она накинет
на всю окрестность снежный плат
но полыхай в печных глубинах
гори октябрьский листопад
* * *
... пил пиво требуя долива
немедля по осаде пены
но всё у нас невечно тленно
не выпить поминая Блока
и глядя из широких окон
на церковь, где его отпели
попы и братья-менестрели
долива требовать напрасно
пивко в стекле зеленоглазом
во мне – уж больше чем в бутылке
допью – поеду в гости к милке
всё завершилось – пиво с Блоком
живя в эпоху эпилога
пора к законам вычитанья
привыкнуть уж и пусть не тянет
в когда-то милые места
в них не осталось ни черта
Смоленка быстрая мелеет
желтеет кладбища аллея...
поеду к милке – пусть обнимет
пока не иже с Херувиме
средь облаков легко порхая
всё позабыв и всех прощая
* * *
море плещет в берег финский
пенясь бьётся о гранит
солнце в соснах золотится
мил посёлков дачных вид
Феокритовым утехам
летом предавался аз
флейту лёгку ради смеха
вырезал себе не раз
посылал по звонким рощам
ионийский флейты лад
вёдро было ль, лил ли дождик
аз всему был, грешный, рад
пой же лира славны годы
воспевай прекрасны дни
что тиранства, что свободы
равно были мне они
* * *
вот так – ничего не осталось
прервана с Небом связь
лишь снег – серафим усталый
свалился в ночную грязь
и мы навсегда солдаты
отрезаны от своих
всей госпитальной ватой
где рассвет кровавит бинты
убитые командиры
улеглись под кресты
лишь холодом тянет в дыры
от пуль поразивших их
чернеет в углу икона
нерадостен лик её
хором орут вороны
а муза сверчком поёт
как реки течёт здесь время
да скоро сковано льдом
покроет моё отраженье
серым-серым рядном
* * *
он был поэтом
философом
местночтимым святым
жил на Петроградской
Васильевском
неизвестно где
я его знал уже стариком
в расцвете сил
совсем молодым
его биография – толстый том ин-кварто
в покетбуке
на одном листе
он предпочитал одиночество
некрасивых женщин
красивых мужчин
не любил диктатуру
демократию
солёные огурцы
верил в бессмертьё
не верил в бессмертье
верил в бессмертье души
писал стихи
не писал стихов
не читал Лао-Цзы
дом где он жил сохранился
разрушен
он там никогда не жил
издано всё что он написал
издан только один трактат
издана брошюрка о...
там всё очень абстрактно
удивительно глупо
точно схвачены типажи
к старости он обрюзг
похудел
оброс жирком
он умер в Эстляндии
в деревне под Вологдой
в Свободной Литве
перед смертью ругал Россию
стал русофилом
писал стихи
сжёг все стихи
написал поэму
всё держал в голове
много ходил пешком
слыл домоседом
не видели не бухим
достоверно о нем известно одно...
(дальше не разобрать, текст испорчен, большое пятно)