* * *
Всё чаще прячу в Стену Плача души моей прощальные записки – друзьям ушедшим, недругам и близким... Казалось, вроде виделись намедни, и даже помню, кто и что сказал – и вот уж, провожая в путь последний, иду за ними, опустив глаза.
Всё чаще прячусь в Стену Плача, где много дат и мало вех, где слышен звонкий лай собачий и беззаботный детский смех, и где пишу себе записку, в которой, опустив глаза, вслед за собой – к ушедшим близким – иду назад.
* * *
Дети Авеля, дети Каина! Что вы бродите неприкаянно? Что вы бродите, что вы ищете, плотью слабые, духом нищие? И плодите таких же лишних – слабых плотью и духом нищих, оставляя им вместе с отчеством, как пророчество – одиночество...
Они тоже проклятьем Боговым, повторяют судьбу убогую – неприкаянны, непокаянны, дети Авеля, дети Каина...
* * *
И повторялось всё, как встарь: я не смотрела в календарь, переходили ночи в дни, а месяцы – в года. Однажды вышла налегке с гадальной картою в руке и просто села в самолёт, летящий в никуда.
Я просто сяду в самолёт, и будет долог мой полёт: сквозь облака – через века и звёздный путь... Однажды выйду налегке с гадальной картою в руке
и просто сяду в самолёт – когда-нибудь.
* * *
Который год весна проходит мимо моих окон... и вкус надежды, призрачный и мнимый, и в горле ком, и невозможность жизнь прожить иначе иль эту − вспять, и что-то тоненько в душе моей заплачет опять, опять...
* * *
Май месяц – стало быть, весна...
Смотрю на капли дождевые:
Они ползут, словно живые,
Они причудливо кривые
По всей поверхности окна.
Май месяц – стало быть, весна...
Весной, себе я говорю:
Дожди; не может быть иначе.
Стою задумчиво-незряче
И, в унисон с природой плача,
В окно рассеянно курю.
Май месяц – стало быть, весна...
Забывчивы её повторы,
Но опускает тихо шторы
Который день и век который
Стоящий молча у окна...
Май месяц – стало быть, весна.
* * *
… моим родным и людям их поколения –
с чувством любви и благодарности.
Моим родным из Староконстантинова,
Чья память возрастом ещё не запорошена,
Кто ясно помнит платьице в горошину,
Пальто тяжёлое с подкладкою ватиновой,
«Рашель» с пуховкой, «Шипра» терпкий запах,
На полочке – коробочку «Кармен»,
И «Трёх медведей» на массивных лапах,
Да «Незнакомку» – украшенье стен.
А на дворе – варенье в мисках медных,
Хозяйки хвалят каждая своё,
И наверху полощется под ветром
Крахмальное постельное бельё.
Моим родным, кто в век их беспокойный
Сполна узнали, что такое страх,
Прошли через репрессии и войны,
Сидели в гетто и концлагерях,
А возвратясь домой на пепелище,
Вновь разжигали стылые угли.
И как-то жили, весело и нище,
И выживали тоже, как могли.
И до тех пор, покуда это помню,
Неважно нам, в какой сейчас стране
Моих евреев местечковых корни
Живут во мне.
* * *
Лене Катишонок
Непредсказуемо-наивны
Судьбы интриги:
Меня вела из Украины,
Тебя – из Риги.
Я шла покорно за судьбою
Со смыслом тайным:
Чтобы мы встретились с тобою
В кафе Бруклайна.
В тебе узнала бы Гомера
Я с первой встречи,
Когда б не рижская манера
И краткость речи;
А ты, не приложив усилий,
Спросила просто:
«Ну, как тебе, мой друг Вергилий,
По нраву ль Бостон?».
* * *
Ни желаний, ни грусти,
обмелела река:
мы в пустом захолустье
своего же мирка,
захолустья, в котором
очертили свой круг,
где тяжёлые шторы
гасят улицы звук...
* * *
«Ну, как дела?» – Могу ответить, могу и просто промолчать: всё тот же кот, хочу отметить, и близкой старости печать, и – дочь, талант необычайный, и банк простил нам все долги, и муж мой, цвета розы чайной, сидит послушно у ноги.
* * *
Нырнуть в чужую жизнь, прожить судьбу чужую, – боюсь, опять свою же прокружу я и, встретив перекрёсток трёх дорог, я выберу налево – не направо; и снова пролистаю те же главы с невнятной вязью торопливых строк.
© Рита Александрович, 2015 – 2018.
© 45-я параллель, 2018.