Роксолана
Гулинская

* * *

07:00 Вам зачислено на карту:

125 надежд

430 просьб

11 суицидальных мыслей

350 матерящихся прохожих

8 нервных расстройств

10 недовольств собственной жизнью

15 сожалений о прошлом

5 влюблённостей

14 разочарований

125 тараканов в голове

30 неловких пауз

7 сопоставлений себя с плоскостью

8 раз, когда вы не узнаёте собственных очертаний

10 воспоминаний о том что это всё не приносит радость

14 косых взглядов в вашу сторону

135 оценок вашей внешности

150 попыток начать работать

155 поднятий офисных принадлежностей

210 раз возненавидите этот город

17 нравоучений, о которых вы не просили

170 автоматических стандартных фраз

70 неуверенностей в своей силе

80 попыток казаться умнее или красивей

5 повторений всем надоевших сравнений:

Сожжённых мостов и разбитых ваз;

17:00 Пополните ваш баланс.

* * *

больше ничего

как будто всё разом остановилось

те же улицы с намёком на ту же адскую нелюдимость

те же песни – как подтаявший сахар. гремят и глохнут

те же люди, которые скорее сойдут с ума, чем себе помогут

те же письма, написанные без души и без всякой цели

и блатные заголовки и кривые дороги, и ёлка в центре

и любовь бежит себе как вода

от сдачи до неудачи

и эту войну я проиграл, а ту я ещё не начал

и если всё это скроет метель, сделав одним и целым

и даже если я сам этого захотел

я всё же найду зацепку

пусть это будут плохие стихи и дохлые разговоры

пусть даже я сам их и сочинил

пусть даже я сам завёл их.

пусть даже если судьба сверкнёт выбитыми зубами

я слышал как любовь орёт

хриплыми голосами

как будто слова превратились в песок

и режут больную глотку

пусть даже нагрянет из-за кустов

смех угарный и робкий

как горсть камней на пустом этаже

летает от стенки к стенке

как будто ещё не знаешь сюжет

но выбрал бежать последним

и пусть даже будут остатки сна

и дрожь после переклички

но я-то пойму

это наша зима

выходит из электрички.

* * *

в белом-белом снегу чей-то красный кровавый след. это я за тобой бегу уже где-то полсотни лет.  календарь постоянно врёт. тот, кто верил в него – погиб. он людей превращает в лёд, а дома обращает в пыль. нет ни времени, ни границ. пустота. и в ней я и ты.

ты идёшь и не смотришь вниз,

опасаешься высоты.

в белом-белом снегу чей-то красный кровавый след. это я за тобой бегу, испугавшись чужих примет, начитавшись чужих невзгод и нажравшись чужих потерь. я бегу и который год не могу подойти к тебе. это слишком дурацкий квест «ты умрёшь, но пока беги».

напиши мне хоть смс, знаешь, длинное, о любви.

чтоб забыть, что вокруг туман, чтоб развидеть страну чуть-чуть. чтоб подумать, что где-то там будет всё так, как я хочу. говорят, что любовь слепа.

как тошнит от таких речей. я несу её на руках, хотя ей не помочь ничем. снег хрустит, заметает путь, режет кожу морская соль. когда я тебя догоню

растворишься ли ты, как сон?

в белом-белом снегу чей-то красный кровавый след. это я за тобой бегу. зацени же, каков момент… как в «бой с тенью», но в триста раз круче, ибо здесь я и ты. я расту и пишу рассказ, в нём политика и коты. и щепотка вселенских бед, гнев бальзаковского огня. я надеюсь на хеппи-энд. он, наверное, на меня.

я расту, то есть каждый день моя память меняет стиль. даже самый жестокий зверь с бесконечным запасом сил был когда-то малыш, и я, что прочла не один роман, вывожу из себя ребят так, что те валят по домам. видишь, всюду горят мосты. просто так. чтоб теплей спалось. я бегу за тобой, но ты жжёшь асфальт, хотя мог бы мост.

в белом-белом снегу чей-то красный кровавый след. это я за тобой бегу, уже где-то полсотни лет. сколько там этих городов, отсидеться в чужих домах… ты ведь тоже не был готов, но всю жизнь проведёшь в бегах

от себя самого, как лис. чтоб стезя не оборвалась,

мы бежим и не смотрим вниз. только б, господи, не упасть.

человек человеку – бог, мир, война, города, стихи. он – журавль и серый волк.

не смотри на меня.

беги.

* * *

в садике я дружила исключительно с мальчиками

точнее с пластмассовыми бронированными бмв, и острыми «вакидзаси»

мы допрашивали жертв, заводили дело,  снимали пальчики

а потом всех забрали, и нарядили в подстриженных первоклассников

я читала романы, книги по астрологии, даже комиксы

но смотрела боевики и коллекционировала солдатиков

а потом мы повзрослели, заработали свои комплексы

и я дружила с мальчиками, которые казались умней раз в пять меня

и пока я писала стихи, читала о психологии, рубилась в «току»

подпевала Нойзу, носила джинсы не по размеру

мальчики, с которыми я дружила, ставили на аватарку волка

воровали сигареты, и раз в полгода меняли веру

и пока я на уроке истории включала бит, рисовала каких-то монстров там

а потом выходила к доске и напрягала память, почти как мускулы

мальчики, с которыми я дружила, стали настолько взрослыми

что разучились бороться, читать и чувствовать.

а теперь, когда мне двадцать два, если верить, конечно, паспорту

в плеере Нойз мс, в блокноте стихи, в гардеробе джинсы (но по размеру)

я прошу, дед Мороз, подари мне новенький «вакидзаси»

и ещё, пусть зима

хоть немного побудет белой.

* * *

время учит расставанию и войне

и в лакированной сумочке носит людей, как шпицев

ты так отчаянно хочешь всех поиметь,

но получается только злиться

* * *

всё здесь так продумано, что и впрямь – не тревожься, придумай себе занятье.

ты действительно справишься без меня,

это можно понять. всё так временно, как будто бы по щелчку, не успеешь расслабиться – выдаёт ошибку. забываешь, что нужно быть начеку, и потом не фыркать. все свои, чего тут скрывать, любовь – состояние за гранью любого круга. как себя ни терзай – не хватает слов, получается только мычанье, ругань. либо вовсе абсолютная тишина, либо так, что слышно на всю округу. в этом городе каждый сошёл с ума, и я в каждом вижу лучшего друга.

что греха таить, даже тот, кто выскочка – ловелас или скептик, зануда, святоша, фраер – в общей степени все отражают нас,  когда бродят между домами. и я представляю как ты идёшь по ночному городу (путь понятен). я сначала подожду, пока ты свернёшь

и придумаю себе другое занятье.

чтоб не ёкало, чтоб ничего не казалось всем, ни случайная песня, ни запах клёна, быть вдали от вестей и от новостей, раз на то пошло – то вдали от дома. исчезать с той резкостью, что была и держать всё в себе до скончанья века. я умею так подбирать слова, что они заменят мне человека.

* * *

глупая моя девочка

раненый лебедь мой

злые кошачьи стрелочки

серая юбка в пол

шрам на запястье тоненький

будто медвежий след

мокнут глаза зелёные

стынет в печи обед

Познань звенит бутылками

Где-то гремит трамвай

что же ты плачешь, милая

в длинные рукава?

в окнах узоры сложные

нарисовал мороз.

я за тебя, хорошую,

любому сломаю нос.

* * *

Город не настолько позеленел, сколько пожелтел

А точнее – состарился; просыпаешься, как в коробке,

Думаешь о табаке, черепной коробке, о мясе, водке,

В целом, больше о животе;

О переработке;

Знаешь, сколько таких идиотских жизней здесь в разработке;

Будешь есть свои деньги, играть в поддавки; как кучер

Управлять козлами; думать, что эта участь

Заработает на тебя;

Играть то в войну

То в войну с войной;

Ты не мученик; так не держись за поручень;

Это почва, а не конвой

Ей нет разницы

Придёшь ты мёртвый или живой.

У неё неразборчивый чёрный почерк

Не ищи очертаний; где

 начинается что-то общее,

Нет отдельных людей, идей;

Кто послушник, кто заговорщик,

Ей нет разницы;

Живи, думай что ты умней;

Передвигай коробки, ящики,

Неусидчивые зрачки;

Меняй поставщиков и плакальщиков

Дни – всего лишь ростовщики,

Не хвастайся за каждый ваучер,

 Как за трость или чёрный нал;

Жизнь не в том, чтоб её наращивать,

Сколько б ты там ни возникал;

Кажется, что ты вырос,

Смогом, соком, смолой оброс,

Ты простой атмосферный выброс,

Или, проще – её отброс.

Купи пиво

Ложись и выспись;

Это только её анонс.

Из ограничений

Широта, долгота; Остальные рамки –

Это особенность каждого

Вышедшего скота; или каждой пьянки

Последствия; знаешь, чем хороши изнанки?

Они бережнее хранятся; не прилипает грязь;

Помощь – это что-то вроде ****ского пранка

Никогда не говори им в чём ты увяз;

Кажется, что ты голос

Поясов; но каких послов

Ни отправь – похоронят возле

Критикующих блокпостов;

Это кажется – что ты видишь

Лучше прочих; что ты весь чист;

Полон жизни; для недостигших

Педагог, окулист, камбист.

Сколько б ни было лучших, высших,

Уклонист или атеист

Будет спорить о том, чем дышит.

Выспись.

Выпей чуть,

Отдышись.

* * *

Да, тебе там будет проще, комфортнее, горячее

Уезжать – это навсегда остаться чьим-то «пройдётконечно» или «да нет, нормально»

Выключи счётчики

Оставь ключи знакомым; воспользуйся ощущением

Свободы; оно тем и гениально

Что не имеет никакой отчётности

В своей первобытности

Где из состраданий было одно «а чёрт бы с ним». Новых вырастим;

Если б так.

Уезжать – это оставаться в рубашках,

Книгах,

Стульях

Разбросанных вещах,

Остатках сахара,

Чайных пакетиках;

Тебя категорически исключат

Из современности;

Потом приезжаешь в какой-то праздник

И они смотрят, говорят

Как ты прибавил в весе,

Стал серьёзнее, повзрослел;

«Мы тебя не таким запомнили»

Не узнали бы, если б встретили.

Уезжать – это начинать отсутствовать

В буквальном смысле; ты остаёшься в том возрасте, в котором стоял на вокзале,

Проверял взял ли зарядку

И воду;

В чьей-то жизни

Ты остаёшься в том моменте;

Заканчиваешься

заранее.

Это похоже на рождение и умирание.

Каждый знает тебя определённым;

В разном использовании

И исполнении

Уезжай; Когда-нибудь я встречу нового

Тебя;

Но, пока что,

Оставайся здесь

В моём

Прошлом

Времени;

* * *

догорал настольный свет, начиналась ночь. у принцесс некрасивые лица

а в их домах

куча старых вещей, которым нельзя помочь

куча бодрых котов, которые лечат страх.

все принцессы чинили ногти, сжигали жир

задержав дыхание, сдирали проклятый воск

у принцесс нет кожи, нет времени, нет души

у принцесс есть пинцет и пальто на любой прогноз

им бы только отключить телефон и уйти в себя

этим монстрам нельзя

ни капельки доверять

вместо теплых улыбок

трещины и клыки

эти монстры устали играть

неживых богинь.

эти монстры придут к тебе

давай, возвращай должок

заплати по счетам, веди себя как мужик

этот город – не город, а кладбище бывших жён

этот город закрыт, засекречен, непостижим

в нем принцессы готовят рагу на троих персон

в нем любая семейка – «Адамс» ни дать ни взять.

слышишь?  ветер стучит

открой же в конце концов

всё закончится плохо.  иначе никак нельзя.

* * *

девочки плакали, сидя на лавочке, хором, навзрыд, навек

тонкие пальчики держали стаканчики с солнечным божоле

капали слёзы

чёрные, мутные

страшные, как гроза

девочки плакали

каждое утро

об этом никто не знал.

девочки плакали, скрипели зубками,

корчились от огня

девочкам снились леса с незабудками

верёвочки для белья

девочкам снилась война в родном городе

предательство, танцы, смерть

девочки плакали

девочки помнили

всё, что пришлось стерпеть.

* * *

дереву тоже снится свет в конце тоннеля

когда оно умирает и меняет окраску кожи

ты мне скажешь дерево – просто дерево

оно ничего не чувствует

потому что вы с ним ни капельки не похожи

если подойти к нему с бензопилой и кровавым видом

оно наверняка не испугается

не закричит от ужаса

потому что дерево – это дерево

оно состоит из ниток

которым в принципе не нужно много времени чтоб запутаться

дерево – ты мне скажешь.  это всего лишь дерево

фантастически выглядит осенью

в остальном не очень, могло бы лучше

вряд ли кто-то ему говорит «будет больно, но ты наберись терпения»

вряд ли оно закрывает глаза руками

кричит «урроды, не надо глубже»

ты мне скажешь хватит это всего лишь дерево большое грязное

возле каждого дома а яблоня лучше всех ибо пахнет детством

знаешь тяжело быть человеком хотя бы потому что боль бывает настолько разной

словно у тебя действительно

для каждой есть

запасное сердце.

* * *

жить с нелюбимыми – говорит Лиз – это бессовестно использовать себя,

как матрас, на котором закончится твоя жизнь

под уютный джаз

никому неинтересно, сколько в тебе осталось огня, и почему ты застрелилась на этот раз

ты имеешь удобную форму, чтоб попадать под поезд или обстрел

ты имеешь удобное сердце, чтоб всё это поместить. жить с нелюбимыми – говорит Лиз – всё равно что хрен положить на тех, кого можно было бы полюбить

но они ведь как-то могут терпеть и греть

и истошно проявлять заботу, чего уж тут.

но жить с нелюбимыми – говорит Лиз – это как заранее умереть, но мы выживаем, и берём в рассрочку мультиварку и ноутбук

Лиз говорит – мы эгоистично себя ведём.

счастье неведомо, но мы за него это выдаём, у тебя удобное местоположение, чтоб сворачиваться в клубок. это, солнце, твой потолок.

жить с нелюбимыми - говорит Лиз – это множить стресс, это то, о чём будет твой новый текст. это всё равно что удивиться удару в грудь после твоего настойчивого "я здесь". банально, как воду гнуть

жить с нелюбимыми – говорит Лиз – это множить грязь.  ты заранее знаешь, к чему это приведёт.

ну а теперь кто во что горазд

Лиз выходит из машины. водитель долго думает про неё.

* * *

значит будет кто-то другой, и будет, о чём молчать. он не для того, чтобы живой себя ощущать. ему ещё далеко до тех, кто оплачивает врачей. полно, девочка, чувствуй всех и жалей своих палачей. отдышись, когда будет гонг; откровенничай в самолёте: всех дороже и ближе тот, кто на следующей выходит. кто не выпишет приговор, не поставит тебе диагноз. чувство, резкое, как топор, словно выжил с первого раза. просто, как ледяной воды на ночь, выше на мегапиксель. он – весомее остальных

тем, что вовремя появился.

* * *

и я наберу тебя, и я соберу тебя, и я тебя заберу

мы выпьем за завтраком, мы вылетим за город, найдём себе конуру

поймаем форель, костер забабахаем, споём, заведём кота

оденемся в лёгкое, схватимся за руки, пока вокруг темнота

«и я наберу тебя, и я соберу тебя, и я тебя заберу»

мне слышится вечером. опять померещилось. иду на балкон, курю.

* * *

Кем бы ты ни был выпущен

Ты беспомощен;

Осведомлён о самых простых вещах;

Жизнь – если мыслить о ней, как о прочном поприще,

Мало что может, в принципе, обещать;

Она всего лишь сделала тебя общим,

Общим настолько, что некуда обобщать;

Одела на тебя погоду; с каждым годом

Воспринимаешь её менее горячей;

Перевариваешь кислород с кислой мордой,

(Роберт Де Ниро в точности – весь ничей)

Состоишь из невысказанных речей;

Жизнь для того чтоб насобирать на неё вещей;

Всех нерабочих истин, подкожных монстров, мелочных действий,

Проглоченных перспектив

Странная

Однобокая

Или скотская

Плоская

Реальность; давай, смотри,

Вырастешь, станешь плоским,

босым, прозрачным,

Будешь пропагандировать свой мирок;

Вырастешь – будешь думать, что все незрячи, что все глупы; и как вообще кто-то мог

Их придумать; Будешь попрекать, нарекать;

Как одарённый фантастическим умом,

И огромным опытом.

Вырастешь. Вырастешь, деточка. А потом

Ничего потом.

* * *

Кто-то из бара ползёт, как жук

Кто-то кривится.

а ты уходишь, я вслед твержу:

посиди со мной.

холодно нынче, а эту боль

мне не вынести

но ты уходишь, и чёрт с тобой.

посиди со мной.

руки в карманы, бегу вперёд

как от выстрела

дом, супермаркет, аэропорт…

посиди со мной.

взлёт, рядом толпы чужих и злых

пахнет сыростью

взгляд наворачивает узлы.

посиди со мной.

выдох, посадка, кафе, такси

сдохнуть мысленно.

как это «я не расслышал, прости»?

ты же близко. был.

не отмотать, не отдать другим

кто ж тут выстоит

три резких слова, какой-то миг.

«посиди со мной»

* * *

меня не спасали. всё просто, как марш бросок.

никто на моих врагов не спускал злых псов, никто не ждал меня ни у метро, ни у серых скал, никто меня не искал

никто за меня не дрался, не звал кентов, никто меня пьяную не прятал в своё пальто, никто не выслушивал, не гладил по волосам, никто не смотрел в глаза

никто не будил меня, не слушал мои стихи, никто никогда не ел мои пироги, никто не прощал меня, не пел под моим окном, не спрашивал, где мой дом.

никто не сидел со мной на кухне, кляня судьбу, никто никогда не нёс меня на горбу; как после войны – внутри пустота и грязь, гляжу на тебя – а ты бы, наверно, спас.

и в полночь, когда все сходят с ума от бед, я вместо овечек считаю шаги к тебе, хоть сердце не любит подачек, угроз, мольбы, и вряд ли вообще-то примет тебя любым.

* * *

метро врезается клешнями, ест толпу, а где-то пирог черешневый и ноябрь.

послать это всё, не топать туда к утру. пусть кто-то будет сильнее меня. не я.

послать это всё, смиренно пойти домой, да чья это заповедь – ходить туда каждый день. метро стоит на месте и пахнет хной. ему хоть бы хны – метру, а мне жутко лень.

вообще и за чаем лень, но, представь, за чаем любое кораблекрушение веселей

метро стоит на месте, и дышит маем, и люди в нём живут, но чуть-чуть быстрей

и книги читают, и чертят эскизы к платьям, и тихо растут, пока не заставят спать. метро стоит на месте, стоит кроватью, и перерастает во вражескую кровать

а возле метро большими растут деревья, неровные, и острые, как наждак,

и я расту бесформенной и безмерной

и большего не стоило ожидать

и этой весной по-прежнему не до вёсен. ты вынесен, съеден, выстрижен и ничей,

смеёшься и умираешь, когда попросят,

и любишь людей, но менее горячей

кому-то несут цветы в золотом кувшине,

открыточные заучивают слова

мы выросли такими глупыми и большими, такими не проснувшимися, но нам по-прежнему в чём-то хочется признаваться, и лезть на рожон, и думать, что будет толк. сидеть в тату салоне в восемнадцать, и глазками расстреливать потолок, надеяться, что нет, не заметят, что там, до двадцати уж как-нибудь протяну – всё это наше таинство, наше воинство, наше шоу, и вечно что-то важное на кону

несёшь в себе что-то веское и глубокое – так паинькой будь, держись его, как кощей. любое ведь вмешательство – это громкое расследование, мол, солнышко, ты под чем. а ты ещё не в курсе, а что здесь грязного – бороться за свободу в своём уме. любое ведь вмешательство прямо в мясо, и при этом ручкой гладят по голове. несёшь в себе, несёшь в себе, что несёшь вообще – не тяжело ли, дитятко, сядь поешь.

метро стоит на месте, стоит беспомощно и ждёт, когда ты окончательно надоешь.

и небо блестит фарфорово – по-рекламному, в кармане ни сторублёвки, ни слова нет. но как же тебе на это по барабану-то, как рану – солнце глумливо облизывает проспект

метро стоит на месте, и знает верность

умеренность, расчётливость наконец

и ты такой безмерный, но тоже лезешь, и ты, такой бесформенный, будешь весь толкаться, извиваться, как чьё-то эго, углы искать, из рёбер лепить дугу, как будто ты становишься человеком, меняешь форму, голос, зашёл в игру, и дальше можно тихо, неторопливо бросаться в омут, грозить ему кулачком. и солнышко облизывает глумливо

тебя.  и кто-то лезет в плечо плечом

метро стоит на месте, на твоём месте, в любом подходящем месте метро стоит. и телефон играет московской песней, и ветер пахнет свежестью неизвестной, и где-нибудь рождается вундеркинд

* * *

моя нежная Нелли

по телевизору только киллеры, наркоманы и интроверты

я бы выбросил этот ящик, но не могу уснуть без его «ты-дыщ».

ты ответь мне, Нелли

если я и вправду к тебе приеду

если я рискну

ты мне всё простишь?

мы напуганы, Нелли,

покажи мне что-то страшнее улицы

раз в неделю я выхожу за пиццей

незаметно, как дивергент

когда всё это закончится, Нелли,

ты люби меня как получится

я готов простить тебе

все лишние килограммы,

пмс, морщины, и прочий бред

моя строгая Нелли

люди полюбили плохие новости

я все чаще смотрю мелодрамы

из девяностых

где нет стрельбы.

а ещё Jehuda Devir рисует

чертовски милые комиксы.

ненароком я понял

за что тебя полюбил

моя тихая Нелли

пригласил бы тебя

посидеть вдалеке от города

в некрасивом кафе, где

есть свежее пиво и тёплый хлеб.

потому что есть что-то дороже нефти,

икры и золота

ну, хотя бы горчичный соус

или любовь к тебе.

* * *

мёртвые души, а в них золотые поля, красные ночи, слова (нет, не переболят) несколько ватт, никому неизвестный маршрут (да, подождут). кто ты ему, может встретитесь, может быть нет. в планах – бороться с судьбой до скончания лет. нет, не попустит, игра ведь уже началась. вот он уже существует, и он в самый раз. то есть попробуй его заменить – вечно что-то не то. то есть ты просто иди, всё решится потом.

мёртвые души, а в них золотые поля, если бы так не болело, то было бы зря.

столько невидимых дел на три жизни вперёд. может быть свидитесь, может быть просто пройдёт.  столько людей – все опять разошлись по домам, там по домам есть навечно продуманный план.

может наладится связь и найдётся предлог, может он тоже не спит где-то около трёх. кормит своих полусонных красивых чертей. так далеко от тебя и так близко к тебе

не упустить бы, не потерять бы, держать эту нить. мёртвые души совсем как живые хотят говорить.

* * *

нам быть наравне негоже, как снайперу и второму,  соседей вообще не любят, как очереди и жэки. не любят когда есть кто-то стоящий рядом в метро, и не любят, когда есть чьи-то следы на блестящем снеге

не любят, когда бедром, и не любят, когда локтями, не любят, когда все смотрят, не любят, когда нет стульев, приходится же толпиться, приходится же теряться, неясно вообще, найдут ли

и страшно, а вдруг найдут

а люди любят терять нас  в каких-нибудь магазинах, на выставках, на площадках, в автобусах, в соцсетях. потом вспоминать нас дома, искать нас в своих квартирах, искать нас в своих квартирах, но находить себя

а люди любят ночами курить на своих балконах, и гладить своих питомцев, холодное есть спагетти. когда никого нет дома, они открывают окна, и видят в них всё на свете, да, видят в них всё на свете

а люди любят забыть нас, хотя бы на день забыть нас, включить нам автоответчик, забраться под одеяло, смотреть, как в поту холодном жмёт на курок Брюс Уиллис, готовить что-то из солода, мха и зелёных яблок

люди ночами варят зелье, бельё и воду, пишут ночами книги, моют ночами руки,

правят ночами миром, строят ночами город, пишут сценарий к фильму. там всё начнётся с вьюги.

люди не любят утром ездить в какой-то офис, строить какой-то город, гладить своих питомцев, это ужасно скучно.

я просыпаюсь в восемь. пью свой горячий кофе, ем жестяное солнце

люди не любят если что-то теряет форму, и обрастает пылью, и занимает место, как и ходить со старой версией телефона, люди не любят, если жизнь не меняет версий

это предельно ясно, как и удар в межбровье, как и толчёный сахар, наш растворимый ужин

люди не любят всё, что не оставляет шансов, только и шанс им тоже чаще всего не нужен

нам же вдвоём негоже, то есть друг другу хуже. гладь против шерсти кошек, тех, что скребут на сердце, переводи все стрелки, переведись на русский, я ведь тебе пишу здесь польские смски

люди не любят, если есть слишком много правды, то есть немного больше, чем они ожидали.  хочешь быть защищённым. лишь бы не виноватым. люди не любят, если некого осуждать им

переведись на русский. ветра сегодня нету, можно курить спокойно, утром и на балконе. столько вопросов было, теперь ответов, даже немного больше, и в жёсткой форме

в общем, идти ты к чёрту, переводи все стрелки. переводи все соки, ешь по ночам спагетти. только не лезь, как в лодку, в мою грудную клетку

я не люблю соседей, я не люблю соседей

* * *

Нет, все эти небоскрёбы – вот в них, пожалуй, и утонуть бы…

А не всё вот это. Дайте ещё побыть здесь.

Кто здесь раздаёт пробники? Эти судьбы

Великолепны; с чем вы смешали ирис?

Что-то такое праздничное и свежее;

Новая книга? Бейлиз? Знакомый голос?

Город огромен; Город не устаревший

С чем вы смешали мускус? Это почти детокс,

Или даже космос.

Полностью проникаешься; город гонга,

Город безостановочного движенья;

Кто раздаёт здесь пробники? Или кто он,

Кто написал пропорции для смешения?

Город несгоревших изб; достающих мест;

Город без похожих случаев; город мысли;

С чем вы смешали жасмин? Это точно тестер?

Пахнет какой-то жизнью.

* * *

никаких тревог, никаких надежд, проснуться, помыть посуду. город спит, воздух горек, горяч и свеж, а тебя будто ветром сдуло

хоть с тобой жизнь смотрела мне прямо в лоб, будто брат, обнимала  пламенно

и хрустел хребет, закипала кровь

мы срастались живыми ранами

и гремела попса где-то там вдали,

страсть сюжета дискавери; странными

нас обоих никто никогда не любил, так что да, все о’кей, каждый сам теперь

это правильно; хищно бегу на крыльцо

ты в другую, конечно же, сторону.

я привыкла к историям с адским концом

и мне всё равно всё равно всё равно

* * *

никогда, но к тебе по дороге каменной

сквозь дома с пирогами их и богами их

сквозь глухие деревни в остывшем пламени

сквозь пустые отели, где все одни

я же вроде охотника, вроде киллера

мне бы просто понять «ты бы смог любить меня?»

в каждом баре щемящее «обійми мене»

так, что что-то дёргается в крови

никогда, но к тебе сквозь шаги вполголоса

через мёртвый пейзаж в освещении розовом

через старые песни, что сплошь разбросаны

через реки, где нет воды

путь извилистый, а значит, дорога верная

сторож кормит собак, значит, я не первая

я прошу, не бросай меня в этом времени

говорю, давай перейдём на «ты»

там, где мы молчали – другие плакали

кто-то вместе с листьями жжёт слова мои

здесь когда-то цвела золотая яблоня

а теперь только дым и жесть

я-то думала, схвачу тебя, ну, чтоб больно аж

так бывает: стучишь в чей-то дом заброшенный

«я сюда, мне всё надоело, боже мой.

дай мне шанс ещё, если есть».

так и я иду к тебе; меркнет улица

молодежь таращится, кровь волнуется

здесь легко заблудиться, если задуматься.

здесь ладони становятся горячи

я иду к тебе, чтобы вцепиться в спину и

горячо дышать «твою мать, держи меня,

говори со мной, думай со мной, смеши меня».

а не выгорит – вновь растворюсь в ночи.

* * *

никого не любил из них, не берёг

не жалел, не радовал по утрам

в каждом доме, Зоряна, живёт свой Бог

в моём сердце лишь ты одна

и когда я выгнал тебя на декабрьский жаркий снег

ты несла чемодан и плакала, как дитя

я, наверное, выгнал Бога. скажи-ка, смех:

говорить с другими, верить в тебя.

и когда я строил из себя короля-царя

думал, что умнее тебя, что намного тебя главнее

я, наверное, не знал, что могу тебя потерять

ты поймала машину цвета хаки, что потемнее

и асфальт дрожал, и желтели листья, и гнил металл

и болело всё: слова, голова и время.

* * *

осень всегда потихоньку, то там то здесь

где-нибудь ущипнёт, царапнёт, прожжёт

крикнет начало слова,  поймает взгляд

взгляд этот означает, что ты живой

осень кольнет, расчешет тебя, как снег,

что-то нащупает, вежливо промолчит

как же ты болен, маленький человек

как мне неинтересно тебя лечить

выглянет, рявкнет, и убежит в кусты

думай потом зачем она так с тобой.

осень всегда какой-нибудь новый ты

длинная ночь, смываемая водой.

* * *

отпусти моих птиц погулять

отпусти их в чужие руки, а сам не гладь

отпусти их кружить над домами, мелькать в ночи

не кричи, ты и так их здорово проучил.

не могу смотреть, а тем более – понимать

как облезлыми крыльями они идут меня обнимать

как рассевшись кто где грустят о своём весь день

как следы на стене оставляет ползущая к небу тень

отпусти моих птиц погулять, посмотреть грозу

отпусти пробежаться по льду, поорать в лесу

им и так осталось немного, и что с них взять

три уставшие птицы, погрузившиеся в себя.

отпусти их в другие виды, к другим морям

пусть другие с ними от нечего делать поговорят

пусть другие остановятся ненароком спросить дорогу

отпусти моих птиц погулять, и не смей их трогать.

отпусти моих птиц, эти толстые великаны

стали частью семьи или частью чужой расправы

где как будто бы «сам решил» каждый пляшет под чью-то дудку

отпусти моих птиц,  но чтоб честно, а не как будто.

* * *

пойдешь налево направо наискосок свернёшь за угол за чёртово колесо

пройдёшь болото и тёмный дремучий лес

сыграем выйдешь не очень жив и не очень весь

сыграем там за речкой живёт дракон

ну что ты кровь ведь можно вытереть рукавом

я буду петь тебе я не умею но так сойдёт

какая кровь серьезно что ли приложим

лёд

сыграем ну же пойдёшь налево вокруг вода

весь август лужи сентябрь лужи ну понял да

меня не слышно я хруст в коленях я бес в ребре

я твои мысли ты что не рад мне а потерпеть

давай сыграем пойдёшь направо вокруг ладонь

и я держу тебя глажу глажу снимаю боль

а ты орёшь ты достал хороший и впрямь достал

да что ты страшно тебе и гложет кем ты не стал

послушай хватит хватит хватит меня тошнит

сыграем в лади замутим пати тебя нашли

я твои мысли ты что не рад мне а я спою

как тихо слышишь я волчья стая

и ты сегодня спишь на краю.

* * *

с кем ты танцуешь, милая? не одна ли?

нас всё не сводит судьба, это, в целом, больно, но

боль – ощущение времени, запах города

если она проходит, то пахнет золотом

не потому ли ты никогда не носила золото?

ты говорила «золото... так вульгарно».

с кем ты танцуешь, милая? что он дарит?

серьги? кастрюли? пошлые анекдоты?

розы? ты никогда не любила розы.

он-то, наверное, думает, что ты любишь.

розы, браслеты, розовые флаконы

гладкие простыни, картины и кружева

что ещё можно желать

он-то не знает, что ты понимаешь в картах

знаешь, что толстолоб обожает зелень

если на хищника – то утром, когда светает

чтобы вода прозрачная и простая

и ты встаёшь, чуть ласковая с похмелья

пьёшь растворимый кофе, хватаешь спиннинг

шутишь, мол, «могла бы дальше»,

хотя нормально.

он-то не видел, как ты тонкими руками,

вооружившись отчаяньем и терпением

лезешь к аккумулятору с фонариком и отвёрткой,

чистишь форсунки, меняешь воздушный фильтр

и проверяешь уровень масла, будто

важный профессор придумывает эпитет.

ты говорила, у нас ничего не выйдет.

но у нас вышло больше, чем бы хотелось

бег по вокзалу, волосы в каждом блюде

вытереть влажной салфеткой твои ботинки

ночью бежать в магазин за коробкой «always»

предугадать, что ты скоро опьянеешь

и накормить, чтоб ночью не стало плохо

да, я бы мог процитировать Фета, Блока

но ты внезапная, ты вечно ломаешь ритм

просто скажи мне, что он тебе дарил?

он-то ведь думает, что ты любишь вино и сёмгу

он ведь не знает, что ты обожаешь ролтон

и макать хлеб в горячий томатный соус

если нет соуса – ты даже за стол не сядешь.

он-то не знает – ты любишь пить пиво летом

чтобы был ветер, но солнце чуть жгло макушку

чтоб официант был улыбчив, но так, не слишком

ведь те, что слишком – обязательно плюнут в кружку.

он ведь не знает... как ты себя стеснялась

зубы кривые, нос чересчур огромный

хотя тебе всё это лишь показалось

со стороны виднее, поверь мне, птенчик.

как ты боялась лишний раз улыбнуться

как ты меня боялась вначале, помнишь?

как тебе было жаль всех детей на свете…

как ты ревела возле бездомных кошек

и как родители выбросили собаку

ты умоляла оставить – не разрешили.

ты говорила: «у взрослых совсем души нет

плотные несчастные сухофрукты».

ты мне рассказывала это на кухне утром

и мне казалось, что ты совсем ребёнок

пусть тебе и за двадцать, и ты умеешь

бить, ловить рыбу, ставить воздушный фильтр

ярко жонглировать матерными словами

но не умеешь принимать решения об ипотеке.

это вроде бы и здорово, но такое.

не понимаешь вначале, что с этим делать.

и я не понял. понял, когда ушла лишь.

понял, что никогда не любил животных

даже людей

потому что в тебе увидел

эту любовь – острее моей намного

точную, будто формула Пифагора.

* * *

там, где солнце выходит только по воскресеньям, люди заводят детей, чтоб было повеселее, там, где в депрессию впадают семьями,

старый Джек моет свой древний зелёный джип.

и тяжело представить, чем он ещё так отчаянно дорожит

Люси приносит ему в пластмассовой кружке ядрёный джин.

Джеку пятьдесят восемь, он ехидно делает реверанс, показать прелестной Люси, мол, он ещё не сдох

Люси говорит "ты, грёбаный ловелас, одень кепку, на улице кипяток"

Джек пьёт свой мерзкий горячий джин. Ему молодо и тепло.

он ей говорит: у людей отсутствует тормоз. Неизвестно, во что я вырос, и что я ещё смогу,

но когда я смотрю вперёд – я вижу весь чёртов космос, и во мне ребёнок, ему необъятно восемь

– Люси образцово смотрит, но думает про уху

Люси считает, что нет ничего важнее завтрака и удобства. Это некое женское благородство, замкнутое пространство.

она говорит ему: Джек, когда тебе дом тюрьмой стал? неужели мне стоило так стараться, сутками убираться

она садится за стол, наливает джин себе, пьёт за то чтоб

ей чуть меньше, чем ему ещё здесь ютиться

им обоим невероятно тошно

над крышей щебечут птицы

* * *

ты готовишь отвратительно, моя Кэтрин

дёрнул чёрт на тебе жениться. когда вырастет Рекс

и дети – я сбегу от тебя в столицу

говорят, там кальян и смузи, и повсюду растут нарциссы. там готовят обед французы и живут в основном актрисы

и не надо стоять у кассы, думать хватит ли средств на карте, шить из старой одежды маски и палёным блевать  бакарди

и не надо платить за воду (хотя это, наверно, шутят). там, короче, диктуют моду. только все покупают шубы.

там с детьми все идут в театр, а не едут на дачу к тёще. там на шторах висят гирлянды, и не слышно как крутит счётчик

там в подъезде не пахнет краской, на балконе нет велотрека. но их дети не верят в сказки, а их жёны боятся снега

и у них на всё аллергия, и сервант с хрусталём смешон им. но повсюду висят картины, и повсюду сияние шёлка

там еду доставляют на дом, и не пьют растворимый кофе.

ты готовишь ужасно, да, но

даже сэндвич – и тот с любовью.

* * *

ты не один – север с тобой и юг

если меня полюбишь – тебе каюк.

этой весной особенно хочешь моря.

то есть второе дыхание необходимо.

ты начинаешь искать его в алкоголе

я начинаю писать другое – но снова мимо.

в общем, из букв никак не выходит море,

даже второе дыхание – что обидно.

я ведь могу. я столько умею помнить,

что горизонта было б совсем не видно.

но получаются плоские буквы в клетке,

чёрные спички, мёртвые незабудки

вечные «мне бы». на самом деле, мне бы

море, и чтобы в море плавали буквы

точно, как рыбы, и не попадали в сети,

чтобы у них работали все их жабры.

море не помещается в интернете

в тексте – тем более, и не попадает в жанры.

море – совсем не гибкое,  всё равно что

дрессировать погоду. устанешь дико.

этой весной так многое невозможно.

даже необратимо.

* * *

Ты – это что-то вроде фарса; ухмылка босса, что ни автобус – sos;

берегись знакомств; неопределённость – лучшее время для вечных уз; или вечных слёз;

Ну давай, не навсегда пока

Но на поздно.

Я – это то, что можно носить на вырост;

Я не по росту;

Ты – это тот, кто вырос; ты смотришь борзо

Что тебе азбука морзе

Я бьюсь, как гейзер

Чем изощрённей

Тем бесполезней; ты смотришь косо;

Славься, моя веноза, моя заноза;

В моём порезе;

Тише молчи, настолько, чтоб было слышно

Как барахлит холодильник, кладёт под книжку

пыль полумёртвый быт; мир зашит; остынь же;

кто б из тебя ни вышел – он будет бывшим

Ночью вообще не бывает выживших;

Но оживших

Больше, чем можешь видеть в течение дня;

Ты – это то, чем шутит чёрт; чем играет чарт,

Ты – это не ковчег, а скорее чан;

вот он и человек, что не по плечам, и хорошего ни черта.

Знаешь, таких посылали всегда к чертям,

И возвращались за ними всегда.

Всегда.

* * *

улица железобетонная

и несчастная

улица сплошь зелёная

или красная

улица старая грязная и красивая

улица где друг друга не выносили мы

слышь спасибо за то что было за то что будет

век не забуду да кто такое забудет

выйду вечером как море из берегов

вот же она любовь

улица не влезай убьёт и вообще заткнись

посиди подумай что здесь твоё и не торопись

улица каштановая

холодная

малиновая

моя

улица дырявая и

голодная

чёрная от огня

улица писательская

зверская

ножи и карандаши

улица любительская

студенческая

приехать и пережить

улица бенгальская

приморская

вокзальная

выход здесь.

улица бесстрашная

безголосая

слушай иди ты в лес.

улица центральная

распродажная

винтажная

солнца блеск

улица кровавая

пострадавшая

уставшая

как всё здесь

улица октябрьская

советская

детская

адская

как беда

да конечно встретимся

как не встретиться

там же где и всегда.

* * *

Френк вспоминает:

он её ждёт в полвосьмого на остановке, собирает её по каждой морской монетке, потерянной сторублёвке. он не может пожертвовать очень многим, и не знает, что будет, если он не придёт к ней, и что будет, если Сью вообще от него уедет.

и что будет, если ему стукнет 45, и он будет небрит и сер

и какая-нибудь Кэт будет греть для него постель, пить кровавую Мэри на балконе; смотреть на него упруго;

Сью такое видит в зеркале по утрам, что уже почти решилась на пластического хирурга,

хотя какое там

он её ждёт, ему по-прежнему девятнадцать; он уже не чувствует пошло, но ещё не умеет в себя собраться; его видно, как телевизионную башню, как солнце в глянце, она выходит к нему в домашнем, в нежной такой ночёвке; он целует её белую чёлку, и она так смотрит, как будто бы ни при чём тут

их потом разобьёт, как восьмилетних, по лагерям

им досталась сотая часть друг друга, время с марта до января, их родители потом напомнят им, как они смотрелись хорошо в каком-нибудь из ДК. она влюбится в актёра, выйдет замуж за мудака.

и на этом всё пока

он узнает, конечно, потом, что без неё умеет, обдаёт ледяной водой, и тело совсем немеет. он обычно совсем стареет. обычное несёт в себе. работает где придётся. знает нескольких иностранцев. если кто-нибудь о Сью заикнётся, ему сразу же становится девятнадцать. он не знает, чем это обернётся

* * *

через автобусы, где

семейные пары хлещут «бейлис» в пластиковом пакете, через восемнадцать лет рифмы, выброшенной на ветер,

через секции единоборства, танцев, художественного искусства

я ищу пути к тебе

но везде одни туристы, стрельба, и мусор

через странные дома из досок, кафеля и соломы

в неизвестном городе, где нет больницы, макдака, тату-салона,

где соседи не приходят друг к другу в гости, сидят без соли.

я ищу пути к тебе

но повсюду лес, подснежники, танцы соло

через тысячи издательств, из которых мне не перезвонят, потому что какой я автор

через все мои попытки казаться кем-нибудь, кроме правды

через съёмные квартиры, где пахло рыбой, пылью и корвалолом

я ищу пути к тебе

но повсюду дым, границы и микроволны

через сотни разборок: на улице, в школе, на чьей-то пьянке

через всякое золото, которое мне пришлось рассмотреть с изнанки

через все самолеты, где я, к стеклу прижавшись, засыпала ещё до взлёта

я ищу пути к тебе,

но повсюду снег и толпы наглых ворчащих тёток

через штрафы за превышение скорости,

честности, жизни в целом

через вещи, которые я не купила, узнав их цену

чтоб упасть перед тобой, как мешок с цементом, мол «что на ужин?»

я ищу пути к тебе

а ты уже там кому-то нужен.

* * *

этой злобе теперь

в каждой школе учатся

чтоб других потом поучать.

как ты там

как ты там, моя умница

пьёшь ромашковый чай?

я не Ричард Гир, и не Роберт Патиссон

чтоб забрать тебя

и спасти

я слабее

слабее

чем тебе кажется

чем ты можешь вообразить.

как ты там

сошёл бы с ума, да некуда

всюду зелень, куда ни глянь

я любил называть тебя

«моя бедная»

вышло что дело дрянь.

без тебя мир такой же

дома и улицы

не вскрылись от пустоты

ведь для них человек

размером с  пуговицу.

любой человек

как ты.

…

без тебя мир как прежде

читает прессу

где опять ни строки

о главном

если я усну

да какое «если»…

поцелуй меня

в диафрагму.

* * *

я бы мог защитить тебя от всего

от бури, грозы, огня

и от мутной воды, и от тех, кто любил тебя до меня

я бы спрятал тебя в ладонях, тихо, как чистый лист

никакая б грязь тебя не коснулась, войны б не добрались

и зарёванную целовал бы в щёки, слушал бы до утра

прижимал бы тебя, как щенка, к груди, пальцы б перебирал

на любые твои кошмары достал бы хороших пуль

и не ври мне, малыш, что ты большая и

злющая, как питбуль

я бы защитил тебя от насмешек, пьянства и воровства

я бы ждал тебя годами возле подъезда, подмигивал злым глазам

время лжёт, смеётся и дует губы, ангел грустит в гостях

я бы спас тебя от чего угодно

от кого угодно

кроме себя.

* * *

я злой и страшный серый волк

но ты мне нравишься, приятель.

иду к тебе, чтобы обнять, но

тактично пялюсь в потолок

светло, напряжно, как во сне

в словах нет смысла, кроме боли

но сколько нужно алкоголя

чтобы реально всю успеть

и мы молчим, как две реки,

нам больше некуда деваться

и страшно тянет целоваться

но мы сжимаем кулаки

так хищник устаёт от бед

а я беру слова обратно

так ты прочтёшь стишок квадратный

и не поймёшь, что о тебе.

и я курю, глядя в окно

не сплю, наверно, двое суток

свет бьёт стекло, как бьют посуду

вдруг отрекнувшись от всего.

* * *

я писала б тебе о главном

о великой войне с сексизмом

о депрессии в каждом доме

гречке, йоге и айкидо

но меня это не волнует.

напиши мне о том, что близко.

вряд ли это кино и йога,

если не с кем

сходить в кино.

я писала б тебе о боли,

только нет подходящей буквы

о политике? да ну что ты...

я фиг знает что там вообще.

я могла б про счета и кризис

про предательство и разлуку

про горящие туры в Вену

только мне это всё зачем?

я писала б тебе про осень

листья жёлтые... вот те нате.

двести раз перемыть посуду

триста раз посмотреть в окно

я могу про дожди и кофе

про бессонницу и фалафель

это мы уже проходили

но опять не зашли в кино.

я писала б тебе о море:

тёплый берег щекочет пятки

ты не помнишь где снял квартиру

нос в царапинах, лоб в песке

я писала б про ЗОЖ и гривну

про коррупцию и октябрь

это всё, стопудово, важно.

только если в кино

то с кем