Роман
Солнцев

Удивительные гости среди ночи

(Опыт автобиографии*)

Мне, Солнцеву Роману Харисовичу, посчастливилось родиться 21 мая 1939 года и ходить в школу на берегах славной реки Камы, которая, как отмечают учёные, на самом-то деле полноводнее Волги в месте их слияния. Но как река Кама звание великой уступила своей сестре, так и я всю жизнь привык быть на втором месте во всём, что касается вечных писательских споров: кто гений.

Но особенно радостно, что мне посчастливилось увидеть белый свет в «шишкинских» лесах: был такой замечательный русский художник Шишкин, именно в том краю он создал многие свои знаменитые картины, например, «Утро в сосновом бору» (помните?.. где резвятся медвежата). Поэтому, куда бы я позже ни попадал в скитаниях своих по России, в какую гостиницу или столовку ни заходил, мне казалось – я снова на родине: везде на меня со стен смотрели родные «мишки». Это сейчас в моде абстрактные треугольники и кружочки...

А ещё мне повезло, что первые мои стихи заметил знаменитый писатель Константин Симонов и что он одарил меня своей взыскательной дружбой, которая длилась до его кончины. А немного позже мне выпало счастье дружить и работать рядом с великим писателем Виктором Астафьевым...

Мне повезло, что многие мои пьесы были поставлены в лучших театрах СССР, а позже – в России, что повести и рассказы мои печатались в лучших русских журналах, что я ещё не потерял рассудок и продолжаю писать свои книги на вполне достойном, как говорят мои собраться по перу, уровне.

Знаю свои недостатки – горячность, торопливость... но ведь первая любовь – она главнее, а моя первая любовь, сводившая меня с ума с самого детства – это поэзия... Стихи пишу до сих пор, когда они сами приходят, как удивительные гости среди ночи... Но пишу и пьесы – недавно закончил работу над трагической историей «Режим Аська» (об одиночестве людей), пишу и прозу – летом надеюсь закончить работу над романом «Наслаждение». О чём он – как расскажешь в двух словах? Наверное, о великом даре, который вручён каждому из нас отцом и матерью, Господом Богом и судьбой, – о жизни, которая, несмотря на мерзости бытия, на огромные испытания наши, всё равно есть чудо и радость.

Вот и всё. Половина времени уходит на преподавание (надо же зарабатывать на хлеб), на издание журнала «День и ночь», который мы учредили с В.П. Астафьевым, чтобы помогать молодым сибирским писателям, ставить их «на крыло». Эта работа ведётся мною и двумя-тремя моими собраться по перу, по сути, на общественных началах.

Конечно, добрые дела наказуемы, есть коллеги, злобно шипящие на нас. Так они шипели на Астафьева (правда, сейчас выдают себя за любимейших его друзей), так шипят на всех, кто «в очках» или в «шляпе» – наша трагическая революция, мимо того, что создала великую империю, поощрила и всё тёмное в людях.

Читая современные книги, листая с раздражением и свои, порою думаю: если бы не повесился Есенин и не застрелился Маяковский, не сгнил в тюрьме Мандельштам, не умерли в изгнании Шмелёв и Бердяев, Ильин и Бродский, если бы не расстреляли Павла Васильева и не полезла в петлю Марина Цветаева, если бы не сломали судьбу Анне Ахматовой с её арестованным сыном и Твардовскому с его высланной за Урал семьёй, если бы!.. вот была бы литература! Увы, имеем, что имеем...

Великое счастье, что не погиб на войне мальчиком Астафьев, что бандиты не убили в семидесятых годах в Красноярске Распутина (жив остался), что есть ещё Александр Солженицын, есть Михаил Успенский (Красноярск), Евгений Попов (Москва), Михаил Вишняков (Чита), Валентин Курбатов (Псков), Михаил Кураев (Питер)... Наберется с десяток русских писателей, труды которых позволяют надеяться, что страна с великой историей не превратится в третьеразрядную гостиницу для иноземцев...

Надо работать.

Весна 2006 года.

Красноярск.

*Эту публикацию, как и свою поэтическую подборку в альманахе-45, Роман Харисович, слава Богу, успел увидеть. В ночь с 16 на 17 апреля 2007 года его не стало... Светлая память – светлому Человеку и Поэту...

Минута равна вечности

Три обстоятельства определяют ранний взлет.

Во-первых, одарённость. Это за скобками. Но при конкретном соприкосновении со строчками ощущается как открытие: «Романтик был, простого норова… Родня мне: русичи, татаре… Сгорел, как верный пёс, которого не отвязали при пожаре».

Во-вторых, имя. И фамилия. Подарок от родни: впрямь что-то романтическое, даже романическое. Что-то ослепительное: ярче огня, белей снега. Роман Солнцев.

И, в-третьих, стартовый выстрел. «Доброго пути» юному стихотворцу желает Константин Симонов. А он мало кого напутствовал, так что с того момента все биографии поэта Солнцева обречены начинаться с этого события.

Не менее знаменательна и дата его: август 1962 года. Последняя вспышка лихорадочной либеральной Оттепели. Ещё полгода – и Хрущёв пойдёт в Манеж громить абстракционистов, тогда всё оборвётся: начнётся упорное подмораживание советской культуры.

Молоденький выпускник Казанского университета, физик с походкой геолога и душой словесника – никакой не абстракционист, конечно. Но момент его утверждения как поэта навсегда ставит на нём клеймо: «шестидесятник»…

Он говорит, что требуется. А душа западает в сомнение. То ли тут счастье, то ли горе. «Женщина плачет в вагонном окне или смеётся – не видно в вагоне. Поезд ушёл – и осталось во мне это смещение счастья и горя». Еще и быт… паук, который со времен горьковских – свидетель беса. «Не пожары, вселенские грозы нас размечут с тобой по стране, а обычные женские слёзы, сор в квартире, паук на струне…»

Как тут найти друг друга?

Да так, как от века водится. Бороться. Завоевывать друг друга. Искать в тумане. В хаосе. В безумии. «Среди густого снегопада в невзрачном городе чужом вдруг ты отстала и пропала... и я во тьме застыл столбом... – Ты где?!. – но исчезает голос... Бегу, ищу – да где же ты?!.. Никто не видел? Тьма и холод, все окна чужды и пусты. И вдруг бежишь в метели темной... – Ты?.. ­– Я!.. Стоим в краю чужом, как будто мы и не знакомы... все годы счастья были сном...»

Всё-таки не миновать герою крепкой женской руки, властной спутницы, которая удостоверит ему разницу между сном и реальностью. Между «мятежной пошлостью» и тем состоянием души, когда соединяются «вера и покой». И он это чувствует:

Каменные стены, каменные мостовые, цокающие каблучки, летающие плащики… вечные «шестидесятники», не умеющие решить, что же лучше: когда можно втихую ругать власть, сидя по кухням, или когда можно ругать кого угодно на улице и на площади, и никто не слушает.

И лишь в последнем приближении – открывает судьба лицо, лицо то ли красотки, что спорхнула с трамвая и зацокала, то ли старушки, что проковыляла с каким-то бидоном…

Минута поэзии равна вечности.

Чтобы оценить ауру солнцевского стиха, почувствовать ад, выпекающийся из рая, надо совместить несовместимые начала, разрывающие его душу: зелёное под ногами и огненное над головой. То ли закат, то ли солнце, то ли огонь габаритный на самолеёе. А может, это киношники кадр ставят: траву поливают керосином, резину суют для дыма… Сюжет у них глуповат, зато пороху много.

А вот этот сюжет – тоже глуповат?

Кино имитирует реальность, или реальность имитирует… что? Невесть что? Бог знает что? Бог не знает, что…

Мы не знаем, кто мы, не знаем, что в нас. Когда кричим, не знаем, о чём. «Что-то будет с нами?»… «Я сам не знаю, для чего смотрю, наморщась, в никуда»… «Я мечтал о доле лучшей. Знал бы я, чего хотел»… «Мой друг, я разве виноват? Я только зритель»… «Не чувствуем боли мы в диком краю. Разве только откусят вдруг руку твою»… «О, чёрт нас всех возьми!»… «Но нет огня на белом свете, чтоб уничтожить этот свет»…

Стих, стремительный и осекающийся, замирающий и колеблющийся на последней строчке. Душа, прозрачная и ломкая. Хочет согреться, ждёт тепла. Хочет света, ловит отсветы. Хочет взмолиться, ищет слов.

Лев Аннинский,

из эссе «Пожарище»

Москва

Творчество