Роман Светлов

Роман Светлов

Все стихи Романа Светлова

post scriptum

 

…за хохотом секунд всемерно время

и улиц вязких ритм – не пульс, не цель:

приморский ветер вянет на лице

погонщиков дождей.

В кленовом джеме,

сакральной живописью дышат стены,

чеканный шаг –

в скрипичные ключи;

с губ тёплых сорван, поцелуй горчит,

к ступням спадая стылым:

«перемены»…

____________________

_______

 

Тревожный сон!

гнетущий взгляд пустырь –

ни чистого угла, ни божьей метки.

Смотри и плачь: безглазый поводырь

ведёт нас из загона

в волчью клетку.

 

Трепещут ленты; кровь почуяв, псы

хватают воздух, лязгая зубами;

по ветру жадно выстроив носы,

грызутся своры – рваными телами

устелен путь. В агонии зимы

цветные сны безумцы нам пророчат,

но трупное зловоние чумы

пронзает гауляйтерские ночи.

 

Шагай же: правой! под тобой стерня –

знакомая и мне по каждой кочке,

горит – и горше нет того огня,

чем даже выживать поодиночке.

 

Отцова быль и мне – правдивей правд,

и в сердце светом – материна песня.

Тревожный сон!

Над стоголосьем трав

стеной молчащая нависла бездна...

 

Нам хватит слёз для тысячи морей,

мы помним речь комков бессилья в горле.

Над кладбищем не брошенных камней

пусть лишь слова летят,

как стайки горлиц.

 

Киев, январь 2014

 

В миг, когда…

 

В миг, когда тяжело не грустить,

в час, когда города замирают,

и качается, светел и тих,

дым осенних костров над дворами,

я ни звуком, ни горькой строкой

не прошу окаянной пощады,–

если смерть – это вечный покой,

мне и жизни такой не надо.

 

Только путь, жгучий сердца порыв.

Медный туш выдувающий месяц.

Пусть сосновые плачут хоры

обо всех, кто несчастлив на свете,

обо всех, кто в печали бескрыл.

Мне не жаль. Я узнал колдовство –

крепче слова гремит заветного

голос кремневый диких волн,

словно счастье зовёт безответное,

нераздельное ищет родство.

 

Пусть о чём-то забытом хрустит

под ногами сухая щебёнка:

обрести, потерять, обрести, –

стерпит всё, скроет всё моря кромка.

Только варварский клич стихий

в безысходность не верит ответа –

 

слышишь? – морю читают стихи

в бронзе вылитые Поэты.

 

2013

 

 

Дворик

 

В два шага – тупиковый двор,

разбитная мальчишек стая:

не поэт, не рабочий, не вор –

мы не знали, тогда – не знали,

и не знаем мы до сих пор,

что нас ждёт за межою заборов.

Стал не ниже – выше забор,

и глядишь: с тоской и укором

в тупиковый счастливый двор…

 

Как сейчас: на скамейке дед –

взгляд с прищуром, прутиком водит

по декабрьской стылой воде,

за дорогою солнце восходит,

проливаясь сквозь сетку, в лаз,

обжигаясь о холод стали –

как сейчас: лишь в сухости глаз

зимы строже и глуше стали,

нелюдимей, будто, для нас.

 

В порыжевшее марево лет

закричать бы, звонко окликнуть!

– Мой хороший! – сквозным в ответ,

да по сердцу-камню курлыкнет,

громыхнёт грозой в стороне…

 

Провожая последний клин,

дед молчал, рыл ботинком гравий: 

вспоминал ли просторы долин,

где подсолнухи головами

бултыхали у самой земли;

где, стянув в поясок, поле ржи

колыхалось подобно морю.

Понимал ли, что осень кружит,

засыпая листвою наш дворик,

подступившие гаражи…

 

…В ночь, когда легко о тепле

говорить, пеленая плечи

в нафталиновый, в клетку, плед,

увлечённо, тихо, сердечно

малевать по трафарету –

ангелочков… а запах сосны

непременно связан с волхвами,

и собаки крутят носы,

заливаясь завистливым лаем

на бока рулетов мясных…

 

…в ночь, когда легко о звезде

говорить, меняясь дарами –

вновь родился Иисус. Умер дед.

 

Я чужими шатаюсь дворами:

среди них тупикового нет.

 

2012

 

За белым корабликом

 

За белым корабликом пена,

как стружка из-под ножа…

 

Солёный до чёртиков, в венах

пассат раздувает пожар –

и пятится берег дремучий,

в руинах подветренный град,

на солнце лоснящийся жгуче

соборный резцовый фасад.

 

Прощай же, таврический Корсунь,

бей в колокол, сколько не жаль!

Пусть мысли кружатся, как коршун,

но сердцу легко провожать

оплавленный край Ойкумены,

затёртый ногами до дыр,

до крохотной сжавшись вселенной,

за бликами мчаться воды.

Внимать, как ударами вторит

о борт корабельный волна –

 

и нет ничего: соль и море.

И правда, как смерть – одна.

 

Севастополь, 2013

 


Поэтическая викторина

Зимняя таксидермическая

 

От всего человека вам остается часть

речи. Часть речи вообще. Часть речи.

И. А. Бродский

 

Рассветает. Бьёт в окна дым;

на простывших следах  фонарей

Дух святой, выпив сумерек, слёг у воды

серых луж, не дойдя до дверей.

 

То, что в нас убивает нас –

убивает: раз – и – навсегда.

С части речи в подъезде: «Да шло бы всё на..!»,-

нам разводят мосты города,

 

где мы не были – были. Быть

не желали, но вот тебе – ба!–

расплываются буквы, улыбки и лбы;

остаётся: алло и гудбай.

 

В неприятельских городах

жить сложней, даже чем засыпать

на Литейном, и можно – назвать это страх,

можно просто списать на кровать,

 

где пружинами – сотни рей,

рельс бегущих погонная власть,

но, острее других, рвёт вопрос о норе –

в одиночество на зиму впасть.

 

Говори, говори мне, снег –

ненаскажешься, что ж, не беда!-

части речи, как духи, приходят извне,–

от себя что оставить тогда?

 

Годы учат молчать. Молчать

ни о чём. Нервно топнув ногой,

Дух святой просит яд,

я ему – чёрный чай

(будто в тумбочке яд есть другой).

 

2014

 

Непостижимость тому назад

 

Прочесть ли мне гибель времён

по свиткам вольфрамовой нити?-

тонка – лопнет нить,

схлестнув с тьмою орды пленённых

в объятиях влажных соитий

не тёплой весны…

 

Юпитер, не видящий сны,

твой голос – агония пепла,

костист твой язык! –

сгладь сколы камней проливных –

под белым их градом я слепну.

По венам лозы

 

откройся, пролейся, как юг:

жестяные песни мне крыши поют, –

их ветер – пресен.

 

В истоме дождей мракобесных

ночь скрасит последней секунды приют

подрёберной песней.

 

_________________

___________

 

…Целуй ей глаза, я – бессилен

в полотна бессонницы Солнце лить;

свет помнить его,

с обветренных дюн Абиссинии

вползающий на антресоли

съёмной комнаты.

 

Который-то год, миллениум,

в четыре угла тень вколочена? –

я помню тот час, –

в густое стекло

лязгнув сухими коленями,

луна зацвела, как пощёчина

прокураторова плаща...

 

Целуй её пальцы, в них – верность

отчаянным дням, слёзы ночи:

если в небе горит нам ещё

хоть одна свеча –

лишь потому,

что она

этого хочет.

 

Я помню, –

ветра не гнездятся в цветах

моих поцелуев, отравленных слов жалом:

молчите все книги! –

всеспасающая мир красота

в ласкающем взгляде несёт, как в острие кинжала,

всепрощающую

гибель…

___________________

__________

 

Пойте же, пойте!

Пляшите, милые,

на открытках пожарищ лесных:

сколько – песен невыплаканных,

сколько – печали синей!

 

До безумства, до истовой боли

пойте, пляшите,

помните…

__________

____

 

В теле лампы – огарок струны,

за окном – день не тёплой весны,

свет далёк его, но

в мерцании снов

 

[тонка – держит нить,

тонка – держит нить!]

 

Солнце бьётся в груди

меднокрылых гардин

 

съёмной комнаты.

 

2014

 

Призраки старых зеркал

 

Гипсовый ангел с крылом

в трещинах. Замерший сад –

видимое пролилось

в сливовый липкий закат

бряцаньем сабель и шпор,

ржаньем солдат и коней,-

прошлое – не ушло.

Прошлое – свилось на дне

 

дымных глубоких зеркал:

солнцем ошпаренный пруд

детская гладит рука –

снов замыкается круг;

блекнет матёрый оскал

дней, закольцованных  в путь,–

это – когда ночь близка.

Это – когда не уснуть.

 

Искр накрошила луна

в кронах, подбитых снежком.

Вечность, кукушка, стена:

шаг, полшажка и… прыжок! –

выпорхнуть из окна

стайкой лесных сизарей.

Вечность, декабрь, война,

шорох и тень у дверей.

 

Утром – на снег босиком

выведут и, в полпути –

в тёплое, больно – штыком.

Сложат на волглый настил.

Робким речным огоньком

в ветках качнётся заря…

Ангел укрыл крылом

спёкшийся снег декабря.

 

2014

 

Смотри, какая осень

 

– Ты рано поседел, сынок.

– Смотри, какая осень, мама…

____________________

______

 

Как будто в каждый позвонок

смертельную вживили рану.

Извейся, извертись щенком,

в глаза заглядывая встречным, –

ни ведьмы острым шепотком,

ни сонной тополиной речью

не вымолить. Не излечить

как в детстве, плюнув в подорожник, –

за боль осознанных причин

не дважды платишь, но дороже:

опав тяжёлой головой,

верстать дорог пройдённых строки,

главу сдавая за главой

в назначенные кем-то сроки.

От взбалмошных идей и смут

бежать теперь, гоня усталость,

туда, где непременно ждут

(пусть даже, чтобы так казалось);

где осень – астры и хрусталь,

и только что вскипевший чайник, –

и лист, слетающий с зонта,

и листопад – всего случайность.

 

– Смотри, какая осень, мама…

 

2013

 

Тибет

 

Проигравшим войну – красной тряпкой закат,

победителей кости – блестят на восходе.

Что – любовь? Как солдатский сухпай в рюкзаках:

бой столетний лишь начат,

а он – на исходе.

 

Кем написано, где, и – не смей отрицать

тишину, прикипевшую к серым холмам,

где мы видели город,

как сон мудреца;

где вживались в любовь,

завалившись в шалман.

 

Ты – солдат.

Я – солдат.

На бескровной войне,

протяженностью в тысячи, тысячи лет,

выживает не тот, кто очнётся во сне, –

в дикой схватке стихий

победителей нет.

 

И в раскрученной этой

извечной борьбе,

под напором неистовым боли и ласк

я грызусь сквозь века – в свой несбытный Тибет,

ты века напролёт –

забываешь Кайлас.

 

2014

 

 

То ли память…

 

То ли память не та мне, не эта,

то ль планета не там и не та –

капля золота в лужу рассвета

вдруг упала,  разбрызгав цвета.

 

И гляжу я – круги небесами –

в рыжебокую дивную рань,

первородными вскрывшись азами

заземлённого мантрами Ра.

 

Нет, года – не скупая монета,

что для нищих в церквях разменял.

И душа, что до хрипа допета –

кем-то выстраданная брехня.

 

Неизменность – смешная придумка,

растрезвоненная в лебеде:

по канавам времён, как в бреду я

возвращаюсь назад,

туда, где

 

молодые, совсем полубоги,

воспевая языческий век,

мы, как птицы, слетали с дороги

и селились в высокой траве.

 

2014

 

Трактат в тёмно-синих тонах

или Воспоминание о море

 

І. Вакуум

 

Подвесные огни – в пустоте.

На небе и на воде – огни.

Если ты спросишь меня: ты здесь?

Я б не ответил, где я.

 

В топке твердынь – мы одни

и берег: кремневый хвост в пене моет.

Если ты веришь,

что я сейчас есть –

я есть.

Только прошу,

не – говори – о море…

 

ІІ. Евангелие медуз

 

Не говори мне о море.

Оно – бесконечно

в глазах пилигримов

и пьяных матросов,

списанных с палуб

в портовые доки.

Их день как мазут:

в приспущенный траурный вечер

крадётся за солнцем

вдоль якорных тросов

в тёмную воду

хрипящего паба.

 

Здесь неотличим

богомол от бродяги.

Подвыпившим вдовам

целуя колени,

громко икая, орут: Нереида! –

и кружки об пол.

В локти покрякивая,

в море бросают

последний свой пенни – и,

как пеликаны,

качаясь, уходят.

 

Не говори мне о море.

Я – пьяный матрос,

раб медной лампы,

сдавивших мне грудь костей.

Вычтя из вечности местное время,

моё сердце скормили

тысячам рыб и гроз –

впрочем, я вижу

не хуже медуз в темноте

или мерещится мне,

что я вижу…

 

Зайди в каждый дом,

сядь за стол. Тебе скажут:

«Нет кротче раба,

возлюбившего лампу.

Нет чище желаний,

не алчущих плоти…»

Не верь ничему:

дно морей  –

корабельное кладбище.

 

Кто-то солжёт мне,

что рук не выламывал,

чтобы отгрызть

кукловодные нити?

 

ІІІ. Переменный ток

 

Свобода…

 

Под лезвие штиля

берег выбритый – до синевы.

О камни скоблит хрусталь –

бриз.

Не мы его – время –

воду выжмет из нас, став живым

и чужим нам.

Мои соло мертвы,

как сыр бри.

 

Свобода. И воздух

в горле – буро-солёно на вкус.

Мой ангел, не я просил – ты:

лети!

Поэзия – пар, по-

                           эзия – солнца ус,

померанец.

Был  в Нацрате певец –

вне сети

 

который десяток уж как:

скольких за ним шквал унёс,

спаси-сохрани…

По Руси

взвалили на синь хребты –

даль крестят. И точный до слёз,

мается птах-

счетовод –

персональный мессия:

 

– Ку-кУ! – во мглу шепчет, –

кУ-ку. Прятки для кукушат.

На дне – одиноко:

свист-крик…

Мой ангел, не верь мне, –

если чёрту сгодилась душа –

мы с тобой – есть.

Отдышись,

выплываем: на три.

 

Свобода…

 

2014

 

Чем дальше…

 

Чем дальше, тем сумрак длиннее,

тем глубже надрезов ножа

в снегу след разбитых колей, и…

и, кажется, что не сбежать:

 

на жёлтый влетев полустанок,

сесть в полуразмытый вагон,

где трудный, и долгий, и старый

свет выжат в плацкарт,

как лимон.

 

Курить, задыхаясь клубами

беспутицы и передряг,

и вежливо двигать губами,

не слушая, что говорят.

 

Смотреться в стекло, словно в воду,

сквозь снежную дрожь или рябь.

Поля, переезды, заводы,

и снова: заводы, поля…

 

Потягивать чай… Сердце выжмет

продлённое лязгом колёс

молчание – пресное, рыбье, –

зайдётся, стуча на износ.

 

А где-то, за сотнями станций,

за корками календарей,

сойти, чтоб на миг, но остаться

счастливее всех на Земле.

 

2014

 

люди куда-то шли

 

…люди куда-то шли –

синие, будто устрицы,

набережной огни

тлели на створках улицы.

Грусть опускалась вглубь

сердца, как утро, алого:

двое в уютном углу

бились об лёд бокалами,

 

о языки стекла

резали голос, в «красное»

вечер густой стекал,

тень на столе набрасывал –

призраки летних дней.

Росчерком гиблой линии

жил, растворяясь во мне,

берег, проросший ливнями.

 

Люди куда-то шли –

чёрные, будто устрицы:

мы пропивали дни,

в ночь проливались улицей.

Сердце хотело петь

песни, как утро, алые –

осень швыряла нам медь,

пахнущую вокзалами…

 

Коктебель, 2013