Заметки о поэзии Сергея Есенина
Из книги судеб. Сергей Александрович Есенин родился 3 октября 1895 года в Рязанской губернии в селе Константиново (современное название – Есенино) в небогатой крестьянской семье. Своё детство Сергей провёл в доме деда, начётчика-старообрядца.
В 1904 году Есенин поступил в четырёхклассное земское училище, которое окончил в 1909-м с отличием. Затем он продолжил обучение в закрытой церковно-приходской школе в селе Спас-Клепики. В 1912-м Есенин получил диплом учителя.
Вскоре Сергей Александрович переезжает в Москву, работает в конторе книгоиздательства «Культура», в типографии И. Д. Сытина.
Есенин много занимается самообразованием, много читает, ходит на лекции в Народный университет имени А. Шанявского. В 1914-м в детском журнале «Мирок» опубликовано первое стихотворение Есенина – «Берёза».
В 1915 году поэт переезжает в Петербург, чтобы быть в самой гуще литературной жизни. В Петербурге Есенин сблизился с членами литературной группы «Краса» Н. А. Клюевым, А. М. Ремизовым, С. М. Городецким, которые в своём творчестве воспевали быт русской деревни.
В 1916-м Сергей Есенин издаёт первый сборник своих стихов «Радуница», центральным образом в котором являлась крестьянская Русь. В это время поэт знакомится с Горьким, с Блоком.
Октябрьские события Сергей Есенин принял восторженно, своё отношение к ним поэт выразил в поэмах «Отчарь» (1917), «Октоих» (1918), «Инония» (1918), «Пантократор» (1919).
В 1919 году Есенин вместе с В. Шершеневичем, Р. Ивневым, А. Мариенгофом создаёт новое литературное течение – имажинизм. В своём творчестве Сергей Есенин широко использует народные поэтические традиции, его стихи проникнуты необыкновенной лиричностью.
В то же время Есенин пишет и эпические произведения – поэмы «Пугачёв» (1920–1921), затем, после поездки (1922–1923) по Европе и США, поэтом написана «Баллада о двадцати шести» (1924), «Анна Снегина» (1925).
Последние дни жизни Сергея Есенина наполнены ощущением обречённости, поэту кажется, что он становится поэтическим анахронизмом, которому не остаётся места в окружающем мире. Эта депрессия привела к тому, что 28 декабря 1925 года, в Ленинграде, Есенин покончил с собой.
Похоронен поэт в Москве, на Ваганьковском кладбище.
Первоисточник:
сайт о жизни и творчестве Сергея Александровича Есенина
В чём секрет всенародной любви к тому или иному (их, на самом деле, не так много) актёру, певцу, поэту? Просто так и не ответишь, ибо тайна сия велика есть. Если было бы не так, если был бы известен секрет народной популярности и славы, то гении росли бы у нас, словно грибы после дождя.
Можно только попытаться подойти поближе к разгадке этой тайны через ряд косвенных признаков, на цыпочках постоять и молча полюбоваться.
Видимо, гений умеет яснее прочих выразить в своём творчестве трудноуловимые флюиды эпохи, дух времени. Кроме того, значение его проверяется и поверяется тем самым временем, но время спустя, то есть, он одновременно и остросовременен, и вневременен. Гений держится корней, верен архетипам, но одновременно ищет новые ходы в искусстве, открывает новые законы, становится законодателем мод. Гений в равной степени мил и высоколобому интеллектуалу, и простому работяге. Его творчество настолько объёмно и многогранно, спектр его настолько широк, что каждый находит в нём что-то своё, что-то для себя.
Много ли их было, гениев всенародных? Конечно, нет, немного. По пальцам пересчитать. Среди поэтов это, пожалуй, Пушкин (но не Лермонтов), Есенин (но не Маяковский), Высоцкий (но не Окуджава). Я не проводил соцопросов, в своём утверждении я опираюсь на личные убеждения, которые, разумеется, можно и оспорить. Итак, вот он, один из званых и избранных, русский поэт Сергей Есенин. Попробуем рассмотреть некоторые аспекты его творчества сквозь призму ранее сделанных дефиниций.
1. Поэт в песне: вчера и сегодня
Он касается потаённых струн в душе народной, и они звучат и через сто лет. «Песенно-есенинный провитязь», так вычурно-замысловато определял его лирического героя вечный соперник на поэтическом поприще Владимир Маяковский.
И мы, кажется, с молоком матери впитали в себя есенинское слово, положенное на музыку, в лучших её образцах. До сих пор в наших застольях, бессмысленных и беспощадных, тёплых и задушевных, поют «Клён ты мой опавший...», «Отговорила роща золотая...», «Ты жива ещё, моя старушка...», «Не жалею, не зову, не плачу...» Знаю, сами пели.
В нашу эпоху сплошного постмодерна, «старых песен о главном», больной ностальгии по советскому времени, продолжается обращение к есенинским стихам в качестве песенного материала. В этом плане достаточно вспомнить наиболее громкие воплощения поэзии Есенина в современной рок- и поп-музыке, при всём их жанровом разнообразии. Сергей Сарычев в первом своём альбоме выпустил разухабистого зубодробительного «Гуляку»: «Я обманывать себя не стану...» В годы музыкального самиздата песня с триумфом обошла весь Советский Союз, а совсем недавно звучала на новомодной «Фабрике звёзд». Группа «Монгол Шуудан» прокатилась по российским экранам с видеоклипом на песню «Москва»: «Да! Теперь решено. Без возврата...» И наконец, сладкоголосый Малинин выступил с бескомпромиссной «Забавой»: «Мне осталась одна забава...» В общем, слово и дело поэта живёт и побеждает.
Здесь же хотелось бы коснуться одной характерной особенности обращения современных авторов песен к поэтическому материалу. Позволяют, знаете ли, себе некоторые вольности, там строчку переделают, здесь слово подправят.
Касаемо трёх вышеупомянутых песен сравним некоторые строки.
Не расстреливал несчастных по темницам (у Есенина)
Не стрелял несчастных по темницам (в песне)
(Видимо, чтобы «подправить размер»).
И с бандитами жарю спирт (у Есенина)
И с бандюгами жарю спирт (в песне)
(Видимо, чтобы «осовременить».
Хорошо ещё, что проституток на путан не поменяли!)
Стыдно мне, что я в Бога верил (у Есенина)
Стыдно мне, что я в Бога не верил (в песне)
А вот это уже существенно. Ведь именно в этом стихотворении автор даёт важные ключи к пониманию своей поэзии, своей жизненной и творческой стратегии:
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
.................................................
Розу белую с чёрною жабой
Я хотел на земле повенчать.
................................................
Но коль черти в душе гнездились –
Значит, ангелы жили в ней.
И, как духовное завещание:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
2. Поэт в творчестве: маски и образы
Разумеется, народное представление о Есенине, творимый народным сознанием образ, не вполне соответствует его истинному облику в жизни и в творчестве. Казаться или быть, вот в чём вопрос. Дело в том, что и сам поэт этому во многом поспособствовал, на протяжении всей своей биографии выстраивающий чётко продуманную жизненную и творческую стратегию, примеряющий и откидывающий различные маски, примерно соответствующие основным этапам развития его поэзии. Недаром слова «имидж» и «имажинизм» одного корня, восходящего к «образу». Так, последовательно он примерял маски «простого деревенского паренька», «похабника и скандалиста», «верноподданного советского поэта». Но не приживались маски, не прирастали, становились тесны для широкой творческой натуры.
Ну не смог он, хоть и пытался, в отличие от Маяковского, «наступить на горло собственной песне», «к штыку приравнять перо», а попытки «задрав штаны, бежать за молодёжью» выглядели нелепыми и смешными.
Поэтому вполне логично предположить, что его талант во многом был сродни актёрскому, что сближает его с тем же Владимиром Высоцким. Тот ведь тоже на протяжении своего творчества сколько масок перемерял! И всё-то у него получалось искренне, подлинно, правдоподобно. Не сидел, не воевал, но сумел поведать современникам и о сидельцах, и о воинах, залезая в шкуру лирического героя, да так, что потом приходилось с кровью отдирать.
Да и сам имажинизм, литературное направление, которое он возглавлял, был Есенину тесен. Выпадал он из рамок, выламывался из строя, поскольку истинное дарование гораздо обширнее каких-либо ограничений, навязываемых критикой и окружением.
Но когда все маски были отброшены за ненадобностью, когда все прекраснодушные юношеские иллюзии потерпели крах от столкновения с жестокой действительностью, из зеркала взглянул на поэта чёрный человек, его жуткое alter ego, его инфернальный двойник.
3. Поэт в революции: от пророка Сергея до чёрного человека
Русская творческая интеллигенция ещё в конце девятнадцатого столетия революцию чуяла, звала и приближала, и чудилось ей в этом решительном сломе всего старого и отжившего не только социальное, но и религиозное обновление, глоток свежего ветра, рождение нового богочеловека. Вот и у Блока революционный патруль на стылых улицах Петрограда возглавляет не кто иной как Мессия: «В белом венчике из роз / Впереди идёт Христос». Бердяев досконально исследовал эту проблематику в своём труде «Истоки и смысл русского коммунизма».
Был не чужд этих веяний и Есенин. Как отмечается в трудах советских литературоведов, поэт восторженно встретил революцию, но понял её, согласно своим тогдашним убеждениям, «по-крестьянски». «По-христиански», я бы добавил. В этом аспекте было бы интересно перечитать так называемые революционные поэмы Есенина 1917-1919 годов.
Обратим внимание, что две из них, «Отчарь» и «Октоих», написанные между февральской и октябрьской революциями, по тону своему и общему настрою разительно отличаются от мятежной послеоктябрьской «Инонии». Первые две благостны, патриархальны.
«Отчарь» (неологизм Есенина, с ударением на первом слоге) – обращение к образу предка, мужика, разбуженного и преображённого социальным переворотом. Перед взором поэта «пляшет буйственная Русь», в его груди «ревёт февральская метель», ему слышны «волховский звон и Буслаев разгул», вся его душа наполнена светлым и радостным ожиданием. И здесь нет ещё кардинального разрыва с вековыми традициями: здесь двоеперстием гонят лихо, кадят Соловки, клич теплят, как свечу. У мужика «горит на плечах необъемлемый шар». Он, как Атлант, как киты, слоны и черепахи, держит на плечах планету. Мощь прямо-таки космического масштаба!
И здесь уместно будет усомниться в так называемой «простоте» Есенина. А вот не прост поэт, совсем не прост! Материалом для создания стихотворений ему служили и литургическое богослужение, и книги Священного писания, и иконография, и народный лубок, и славянские и западноевропейские мифы и предания, и его настольная книга на многие годы – книга Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», которую он прилежно проштудировал от корки и до корки. Поэт и сам отметился на ниве литературоведения своими «Ключами Марии», заложив под свои стихотворные изыскания теоретическую основу.
Вот «Октоих» (богослужебная восьмичастная книга), созданная в августе 1917 года и опубликованная в следующем году, – тоже имеет своим истоком церковную обрядовость. И такой странный на первый взгляд эпиграф «Гласом моим пожру Тя, Господи» означает всего лишь искажённое церковнославянское «Голосом моим принесу Тебе жертву, Господи». И снова тема русского космизма мощно звучит в этой поэме:
Плечьми трясём мы небо,
Руками зыбим мрак
И в тощий колос хлеба
Вдыхаем звёздный злак.
Что же, здесь Есенин выступает единомышленником национальных философов Фёдорова и Циолковского. В поэзии двадцатых годов мы найдём отголоски этой темы в стихах Маяковского («мы разливом второго потопа / перемоем миров города»), Хлебникова:
Сапожники! Гордо сияющий
Весь Млечный Путь –
Обуви дерзкой дратва.
Люди и звёзды – братва!
Тему мирового переустройства в планетарных, космических масштабах продолжал в своих стихах и прозе Платонов. Да и многим другим писателям глобальное преображение казалось близким и вполне осуществимым. Вплоть до поворота сибирских рек.
Происходящее в России мыслится поэту как исполнение некоего завета, когда и умершие предки воскреснут, и, словно после Апокалипсиса, воссияют новая земля и новое небо. Всё это пока вполне укладывается в рамки традиционного православия, правда, принятого и понятого в простонародном смысле: здесь и отголоски язычества, и зооморфизм дохристианских религий. Но некоторые эпатирующие, шокирующие образы, за которые поэту досталось от критиков («Где пляшет, сняв порты, / Златоколенный дождь», «И облак желтоклыкий / Прокусит млечный пуп») уже вносят нотку дисгармонии в общую благостную картину.
И уже звучат парафразом пушкинского «Пророка» слова: «Восстань, прозри и вижди!», которые ещё отзовутся в полную силу в «Инонии».
Поэма поражает масштабностью поистине космических преобразований, ничем уже не сдерживаемых. Но и здесь, при всех богоборческих, богоискательских мотивах, Есенин всё же остаётся в парадигме русского православия в его еретическом изводе. Многих современников шокировало более чем вольное обращение поэта с Богом-отцом и Богом-сыном:
Даже Богу я выщиплю бороду
Оскалом моих зубов.
.......................................................
Ныне ж бури воловьим голосом
Я кричу, сняв с Христа штаны:
Мойте руки свои и волосы
Из лоханки второй луны.
Поэма стала, как бы сейчас сказали, самым резонансным произведением Есенина, она получила более полусотни откликов в советской и эмигрантской печати, откликов в большинстве своём негативных.
В тексте явно прослеживается движение автора от Клюева к Маяковскому, двух поэтов в сфере притяжения которых он тогда находился. Поэтому проклятия древнему, ветхому, отжившему воспринимаются как эхо полемики с Николаем Клюевым, охранителем таковых реликвий:
Проклинаю я дыхание Китежа
И все лощины его дорог.
...........................................
Проклинаю тебя я, Радонеж,
Твои пятки и все следы!
Есенин в образе пророка стремится дать новому миру новую религию, новых богов:
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта.
Не хочу восприять спасения
Через муки его и крест:
Я иное постиг учение
Прободающих вечность звёзд.
Я иное узрел пришествие –
Где не пляшет над правдой смерть.
То есть хочет дать не «бога мёртвых, но бога живых»:
Я иным тебя, Господи, сделаю,
Чтобы зрел мой словесный луг!
......................................................
Обещаю вам град Инонию,
Где живёт Божество живых!
И здесь поэт выступает не только как пророк, провидящий утопическую страну Инонию, некий вариант чаемого русского Беловодья, но и как собственно ангел, серафим, посланник божий. Снова вспоминается пушкинский «Пророк»:
Грозовой расплескались вьюгою
От плечей моих восемь крыл.
И ничего, что количество крыльев не то, суть одна. Мощное, эпическое полотно вышло у поэта-богоборца, жаль, что пророк из него получился некудышний.
Вскоре наступило время разочарований. И от заоблачных высот поэт был низвергнут в чад и смрад «Москвы кабацкой». Но и там не обрёл он ни отрады, ни покоя. Говоря словами его последователя Высоцкого:
И ни церковь, ни кабак –
Ничего не свято.
Нет, ребята, всё не так,
Всё не так, ребята!
А вслед за разочарованием наступает прозрение. И вот Есенин встречается со своим двойником, alter ego, со своей тёмной половиной, с чёрным человеком. По словам одного из героев Достоевского, «здесь Бог с Дьяволом борются, а поле битвы – сердца людей». И здесь поэт сам себе и судья, и адвокат, и подсудимый. «Чёрный человек» – одно из самых страшных, пронзительных, исповедальных произведений поэта. Не сам ли Антихрист смотрит на героя стихотворения из таинственного зазеркалья? Смотрит и судит, и вся жизнь проходит перед глазами, со всеми её взлётами и падениями, сплетнями и пересудами, порывами и загулами. И страшен сей суд. И если Христос судит всех по книге живых, то Антихрист – в зеркальном отображении – по книге мёртвых, в которую уже вписано имя поэта.
Чёрный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Если благими намерениями вымощена дорога в ад, то через какие муки, через какую боль и кровь нужно пройти, чтобы дойти до заветного рая, до Беловодья, до Инонии, до прекрасного далёка? Так и русский народ в двадцатом веке жил ради светлых грядущих веков, перенёс войны, революции, голод и террор. И к чему в итоге пришёл? Так и русский поэт Сергей Есенин, воспевающий в своих стихах завтрашнюю Инонию, разделил с народом и трудный путь, и драматичный финал. Всё случилось по словам известного златоуста от политики: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Шли к Христу, а пришли к Антихристу.
4. Поэт в памяти: московские мемориалы
В бытность свою студентом-заочником Литинститута довелось мне неоднократно побывать в есенинских местах столицы. Об одном таком месте я писал в своём очерке «Приключения провинциала в столице», опубликованном на сайте «45-й параллели». Позволю здесь пространную цитату: «Ещё во время учёбы в Литинституте мои друзья Вавилов и Николаев обзавелись собственными книжками: “Версии смерти, толкования, сны” и “Сны для двоих”. Соответственно, мы ими на сессиях приторговывали. Сначала облюбовали для этой цели переход метро, но там торговля не заладилась. Вечно спешащим москвичам и гостям столицы дела не было до притулившихся у стены парней со стопками книжек в руках. И рекламные зазывания типа: “Эта книга получила положительный отзыв Андрея Вознесенского (Евгения Евтушенко – имена периодически менялись в зависимости от фантазии продавцов)” не производили на прохожих никакого впечатления. Только один московский журналист остановился возле нас, взглянул на обложку книги Вавилова, поинтересовался, не родственник ли он академика Вавилова, на что тот, не моргнув глазом, дал утвердительный ответ, да, мол, внучатый племянник. Книга ушла за червонец.
Но нужно было менять дислокацию.
После некоторых раздумий наш выбор пал на Ваганьковское кладбище. Там, возле могилы Есенина, мы и продолжили свою коммерческую деятельность. Продавали книги по пять или по десять рублей, в зависимости от предполагаемой кредитоспособности клиента. Детям и пенсионерам – скидка! Экскурсанты во главе с гидами обычно на наши уловки не клевали – проносились по кладбищу “галопом по Европам”, несколько минут постояв у есенинской могилы и выслушав беглые комментарии экскурсовода, возложив к постаменту памятника букетики хилых гвоздик, спешили дальше. Покупали книги никуда не торопящиеся москвичи, в одиночку или парами прогуливающиеся по аллеям кладбища. Худо-бедно, а на вино и закуску мы всегда зарабатывали, простояв по нескольку часов на своём посту.
Однажды смотрим и глазам своим не верим: по аллее шествует, заложив руки за спину, Егор Гайдар собственной персоной, в сопровождении охранника в тёмно-бордовом пиджаке и сына, мальчика лет двенадцати. Мы и прочие торговцы тут же окружили знаменитого политика. Начались восклицания, рукопожатия и предложения купить книгу (альбом, путеводитель, картину). Игорь Николаев, работавший тогда фотокорреспондентом кронштадтской “Морской газеты”, вспомнил, что Гайдар с сыном годом ранее посещали их славный город, и обратился с вопросом к мальчику, стоявшему чуть в сторонке: “Помнишь, вы с папой в Кронштадт приезжали? Понравилось тебе?” Мальчик кивнул, и тогда Игорь перешёл в атаку: “Купи книжку! Это мои стихи, я даже тебе её подпишу”. “Но у меня нет денег”. “Попроси у папы!” Гайдар, выслушав просьбу своего отпрыска, узнал цену, кивнул охраннику, и тот достал пятнадцать рублей из объёмистого портмоне. Позже, когда мы рассказывали об этом случае преподавателям и однокурсникам, те в один голос восклицали: “Дёшево продали! Нужно было хотя бы за пятнадцать долларов продавать!
Мы были свидетелями появления нового памятника Есенину на Тверском бульваре, практически в двух шагах от Литинститута. Скептически оглядев новодел, Игорь Николаев глубокомысленно заметил: “Ну вот, опять его изобразили бабником и пьяницей. Смотрите, как рельефно выделена мужская стать. А рядом, на травке, пьяный Пегас валяется... А Елена Вахт, наша однокурсница из Эстонии, добавила: “Такое впечатление, что на пьедестале две лишних буквы выбили”. Напомню, что тогда Литинститут возглавлял Сергей Есин, тёзка и почти однофамилец поэта.
Так вот, теперь, по прошествии многих лет, я думаю: не дух ли великого поэта хранил неопытных провинциалов во всех их московских приключениях на многотрудном пути к вершинам литературного олимпа?»
2014, январь
Кингисепп
Иллюстрации:
портреты Поэта разных лет;
групповые снимки;
Сергей и Айседора (два фото);
памятники в Москве – на Тверском бульваре и Ваганьковском кладбище;
книги Сергея Есенина,
в том числе – обложки прижизненных изданий
Добавить комментарий