Сергей
Хазанов

20 лет в Швейцарии

Двадцать лет, отнюдь не мушкетёры,

Мы боролись на своих двоих

За луга альпийские и горы,

Прописаться чтобы среди них.

Поменяв одежду, кожу, имя,

Поперёк судьбы и колеи,

Для своих в итоге став чужими,

Для чужих не выбившись в свои.

А когда подступит к горлу старость,

Вывернуть карманом жизнь свою.

Глянь, кукушка, сколько нам осталось

Пировать у бездны на краю?

Звездочёты,  пахари и воры

Скучены у времени в гостях...

А спасибо нам за эти горы

Скажут дети, двадцать лет спустя.

Женева 28 октября 2009

Justice

Достойным людям в жизни не везёт.

Беда не обойдёт их стороною.

Помечены фортуной роковою,

Или случайность – кто там разберёт.

К лицу ль несправедливость небесам?

Глядишь, и Авраам Творца оспорил,

И Моисей свою оплакал долю –

Вести народ, куда не ступит сам.

Коперник, Галилей. Примеров тьма –

Добро и ум в загоне, зло в почёте,

И тонут в невезенье, как в болоте,

Под вечное «Слова, слова, слова».

Ответа нет ни прежде, ни потом,

Ни в ветерке, ни в буре, ни в молчанье,

Ни в том, как грусть рифмуется с познаньем,

И фатализм данайцем входит в дом.

Всё к лучшему, как мир, который был

Подарен нам божественной заботой.

А что страдают вдовы и сироты –

Не нам судить, когда Творец решил.

И лишь порой в подушку слёзы лить,

То сердцем, то горбом ища ответы.

Всё тот же сон –

Тоннель, бегущий к свету.

Что мы Гекубе? Ей не с нами жить.

Pandemic

За серединой жизни, на исходе

Пронзит, как ток, в забавах и делах

Сознание, что сверстники уходят,

А ты ещё замешкался в дверях.

А в суете, какие там итоги,

Листаешь книгу прежних зим и лет,

Где эхо непротоптанной дороги,

Осколки поражений и побед,

Решений запоздалых и поспешных,

Возможностей, упущенных из рук,

И эмиграций, внутренней и внешней,

Заклятый меловой кавказский круг.

Любовь, что близоруко не заметил,

Про милость неусвоенный урок,

Мгновения, вместившие столетья,

Полвека, что росой ушли в песок,

Врагов сердечных истинные лица,

Животный крик, фальшивая строка,

И нерушимый Эверест амбиций –

Всё заметает времени река.

Спасибо, век мой, Corona-опасный,

Где даже другу руку дать нельзя,

Где пол-лица закрыто прочно маской,

Чтоб легче было заглянуть в глаза.

Souvenirs

Жизнь бесконечна, сроки наши кратки,

Как ни крутись, но на исходе дня

Одни воспоминания в остатке,

Единственная собственность моя.

Металл, что ни мехов, ни ожерелий,

Ни хлеба, ни лекарств и ни воды,

Ни табака, ни крыши, ни постели

Не купит. Не укроет от беды.

От лести вялой, дружеских наветов,

Навязанных и вожделенных пут,

От яркой тьмы, зияющего света

Воспоминанья, к счастью, не спасут.

Вдову не обнадежат, гор не сдвинут,

Старения не знают и конца,

Зато подобно драгоценным винам

В цене растут по дням и по сердцам.

Судьба взывала шепотом, набатом,

Но глух и слеп был к истинам благим:

Лишь тем богат, что раздарил когда-то,

И жив, покуда памятен другим.

Жарой февральской, августом морозным,

Через мечты, эпохи и моря

Воспоминанья, как любовь и воздух,

Единственная собственность моя.

Женева 2016

Внимания!

С колыбели, орущий и сирый,

Что сознание, что бытиё,

Я хотел навязать себя миру,

Крик мой, шёпот, дыханье моё.

Путь прямой, по идее, извилист,

Дуб и цепь, квадратура и круг,

И свистящие пули навылет,

Через радугу встреч и разлук.

Вверх и вниз у судьбы на качелях,

Сквозь Москву, Петушки, Колизей,

Где манят очарованный берег

И дары от заклятых друзей.

Ну услышьте меня, умоляю!

Пусть насильно, зато буду мил,

Обеляя себя, очерняя,

Я у мира вниманья просил.

Ergo sum. Ни хромающей лирой,

Ни умением и ни числом

Не сумел навязать себя миру.

Вот и к лучшему – всем повезло.

Две женщины

Две женщины

                      в душе моей колдуют,

Себя да и меня

                        на части рвут,

И в воду смотрят, и на пламя дуют,

И зелье варят, и заклятья шлют.

Две женщины из разных поколений,

Полярных вер, наречий и планет,

Московских дней тиран и добрый гений,

И рыжий лучик предказатных лет.

Войдя мне в плоть и душу, кровь и кожу,

В делах моих маяча и мечтах,

Настолько в главном меж собою схожи,

Что несовместны даже в пустяках.

Две песенки, два берега счастливых,

Магниты, меж которыми кручусь,

От одного отчалил я насилу,

К другому все никак не прилеплюсь.

Для них я друг, мучитель и любимый,

Сухой наставник, скверный ученик,

Друг другу мы порой невыносимы,

Как и необходимы через миг.

От веры и неверия спасая,

Соавторы всех лучших моих строк,

Две женщины меня сопровождают

Не потому ль я вечно одинок?

Лозанна, 1993

Дотянуться

Ни взлететь, ни нырнуть, ни уйти,

От Земли до небес только шаг,

Извиваюсь форелью в сети,

Миг свой судный сжимая в руках.

Уродившись не там и не в срок,

Чтоб добра от добра наскрести

С магистральных сошёл я дорог

На сомнительные на пути.

Башмаки и душа сбиты в кровь,

Жил, то шум поднимая, то пыль,

И клонился, и падал, но вновь

Распрямлялся, как в поле ковыль.

То обласкан судьбой, то гоним,

Утвердился с годами в одном –

Тот бессмертен, кто незаменим,

Потому их и днём, и с огнём.

Звёздный след на стекле молоком,

Жизни нашей причудливый срез,

Как заманчиво, как нелегко

До Земли дотянуться с небес.

Geneva 2017

Как мало

Как мало осталось, хоть жизнь бесконечна,

И слово родится из глины и стали,

Оплакивать будут не жёны и дети,

А те, кто меня настоящего знали.

Что мечены ангелом женские слёзы,

И время дробится на сроки и строки,

Я понял в краю, где история – воздух,

Где небо так близко, а боги далёки.

Фортуне доверившись лично и в массе,

Хвала райским джунглям свободного рынка,

Понять и принять, как говаривал классик,

Что счастью несчастья нужна половинка.

Чтоб в день что назначен

                                       колонной нестройной,

Под ритм сумасшедшего вальса иль гимна,

Герои мои, как и дети, и жёны,

Меня помянули. И я их, взаимно.

Афины, Рим. 2013

* * *

Какая грусть, конец аллеи

Где так привольно нам шагалось,

Где обнимали небо ели,

И не дышала в спину старость.

Какая грусть, конец дороги,

Где было всё – и пот, и песни,

Где мы брели, сбивая ноги,

Куда не ведая, но вместе.

Богов лепили и ломали,

И слезы путая с улыбкой,

Друзьям и недругам прощали,

Границa в общем очень зыбка.

Какая грусть, конец аллеи,

Как это странно и как просто,

Мы слишком рано повзрослели,

Мы повстречались слишком поздно.

Какая грусть, конец аллеи,

Как это просто и как странно,

Мы слишком поздно повзрослели,

Мы повстречались слишком рано.

Лозанна, 1993

Кокон

Вселенский опыт успешно учит,

Что по указке комфортней жить,

Что прочь сомненья, и пусть не мучит

Сакральный выбор – быть иль не быть.

Виват стабильность – ведь перемены

Всё усложняют в конце концов.

Не биться зря головой о стену,

Не писать против семи ветров.

Чтоб неуклонно к сорокалетью

Перебесившись и свив гнездо,

Покой найти, что жар-птицей светит

В конце тоннеля моих годов.

И наслаждаться трудов плодами,

Живя, чтоб есть, или есть, чтоб жить,

И лишь во снах, что длинней с годами,

Взлетать и падать, мечтать и быть.

И что ни день, суетной ли, судный,

Рассвет встречая, под душем петь.

Родиться гусеницей нетрудно,

Труднее бабочкой умереть.

Машина

То подарком слывя, то бременем,

Напролом, поперёк пути,

Мчал по жизни Машиной Времени,

Грезя место своё найти.

Меж закатами и рассветами,

Меж событьями дней иных,

Между песнями недопетыми,

Меж любимых, давно чужих

Прожигались дни как горючее,

И врагов держал за друзей,

И чем хуже было, тем лучше мне,

А чем лучше, тем тяжелей,

Остановленные мгновения,

Шарик вертится голубой,

Жить Машиною Безвремения

Сладкий, каменный жребий мой.

Geneva, 2016

Мы плакали

На реках Вавилонских…

Растает суета как воды вешние…

Мне столько зим, что видятся во снах

Родни моей стенанья безутешные

На тех, на Вавилонских берегах.

Молиться и мечтать мы были избраны,

Но обернулась бойней благодать,                               

И из Толедо как из рая изгнаны

В иных краях убежища искать.

То верою ведомы, то погромами,

К земле нас гнули, мы тянулись в высь,                      

Германскими и Польскими просторами

До матери России доплелись.

С ней столько было прожито и пройдено,

Но на изломе судеб, мест, времён,

Швейцарский санаторий нынче Родина,

Питание, покой и сладкий сон.

Жизнь – крестный путь от будущего к прежнему,

Не потому ль являются во снах

Младые слёзы, звонкие надеждами,

На розовых Московских берегах.

Младые слёзы, звонкие надеждами,

На тех, на Вавилонских берегах.

На Краю Земли

Так и сдох бы невеждой,

Не увидев однажды огни

Мыса Доброй Надежды

Синеглазой старухи Земли.

Здесь когда-то несмело,

Занесённые розой ветров,

Стали в ряд каравеллы

Расписных португальских купцов.

Кабальеро да Гама

Курс на Индию держит, упрям,

Узел двух океанов

На ходу разрубил пополам.

Жернова из вопросов

Одиночества, ссоры, любви,

К мысу этому нёс я

Чуть живые надежды свои.

Но ответила гулом

Океана колючая гладь,

И мечта упорхнула,

Чтобы снова сиреною стать.

Вся в духах и туманах

Атлантида проходит вдали,

Тайна двух океанов

Синеглазой девчонки Земли.

Кейптаун. Март 2013

Незавещное

Спасибо, жизнь, за всё, за эту старость,

Где книги, звёзды и заросший сад,

И память обо всём, что мне осталось –

Январский зной, июльский снегопад.

За завтра, где смышлён, хотя и молод,

И дням счастливым не видать конца,

И дети юны и послушны снова,

Внимая знаку каждому отца.

За прошлое поклон, за эту милость

Слова ценить не меньше, чем дела,

За ту любовь, что, к счастью, не случилась,

За ту, что прямо к счастью привела.

За радость, что с бедой делила ложе,

За строки, что витали между строк,

За лишний день, что всех былых дороже,

Фортуною подкинут на порог.

За миг, что растянулся на два века,

За лжи бальзам и откровений яд.

Там явь – как сон. Там ночь, фонарь, аптека.

Там книги, звёзды и заросший сад.

Предок и потомок

Охотник на мамонта, предок мой всласть

На стенах пещеры малюет.

Мечтанья o странном – заразная страсть –

Опасна в эпоху любую.

Другой предок мой

Средь Синайских песков

Бредёт в Моисеевой свите.

Златого тельца, и Пророческих снов,

И манны небесной любитель.

В комфортной тени Пиренейской гряды

Приходится третьему туго,

С востока теснят крестоносцев ряды,

Полки мусульманские – с юга.

Уже Ренессанс правит яркий свой бал,

Пра-пра- моему снова муки,

Давно бы в ряды эти славные стал,

Да Торой повязаны руки.

Двух тысячелетий отеческий дым,

Два берега. Две панорамы,

И виться мне мостиком перекидным,

Соху обручив с Инстаграмом.

И видеть, как, знанья крупицы копя,

Расцвёл Homo Sapiens бренный

И вровень с богами поставил себя,

Дав смысл заблудшей Вселенной.

Потомок надменный мой, сверхчеловек,

Не знаю уж, бог или киборг,

Каким ты увидишь жестокий сей век,

Что нас в современники выбрал?

Воздашь ли по чести делам и словам?

Спиральны истории спицы:

Отцов с пьедестала смещать – сыновьям,

Отцам – сыновьями гордиться.

Поймёшь ли, меня пожалев и простив,

Как, веры не зная и меры,

Прошёл стороной свой отрезок пути,

Малюя на стенах пещеры?

Пробуждение

Внезапно всего свело –

Ни двинуться, ни вздохнуть.

Сознание утекло,

Как из термометра ртуть.

И понял – последний миг,

Харон грядёт иль тоннель.

Но твой рыжекудрый лик

Взошёл над судьбой моей.

Взошёл и развеял боль,

Дыхание возвратил,

И как из раствора соль,

Я выпал обратно в мир.

Где радость глотал и пыль,

Свободен был и пленён,

Где сон, что трезвит как быль,

И быль, что пьянит как сон.

Где вышла моя пора,

Как недопечённый стих,

Где ты – моего ребра,

И я – веснушек твоих.

Рыжий кораблик

Офре

Ещё одна любовь, опять наитие,

К вершине падать, подыматься в бездну,

Сближение сердец – всегда открытие,

Но знание – к печали, как известно.

Ты моё солнце, осень моя рыжая,

В веснушках вся –  улыбка, кудри, руки,

Легко на сердце, лишь тебя увижу я,

И грустно от предчувствия разлуки.

Я цветом этим начисто отравленный,

Лукавым, колдовским, слегка косящим,

Пусть в радуге покуда не представленным,

Но на поверку самым настоящим.

Приметы отметая как безделицу,

В неверии своём яснее вижу –

Лишь только в сердце этот цвет поселится,

Как самого меня объявят рыжим.

И всё-таки мечта мне ближе истины,

И как кораблик,  со стихией споря,

В жестокий шторм отчалю я от пристани

Спасения искать в открытом море.

Лозанна, 1993

С перебитым крылом

Сладко-горького выпало поровну,

Но маячит несбывшимся сном –

Как назло и обидам, и гонору

Ты войдёшь с перебитым крылом.

Детским смехом растают мечтания,

Не сойдутся в пасьянсе пути,

От отчаянья и до раскаянья

Жизнь прожить, до себя не дойти.

Безвременья герои и пленные,

Ни ума не нажив ни палат,

Ждём-пождём что потомки надменные

Нас поймут, пожалеют, простят.

Деловыми слывём и двужильными,

Но прикроем глаза и летим

Наугад, с перебитыми крыльями,

Вдаль от прошлого, следом за ним.

Женева. Декабрь 2008

Цирк

Мальчик, сбежавший с цирком бродячим

От усыпляющей пуповины.

Вот он над вымыслом горько плачет,

Вот – напролом через поле минное.

Мальчик, что дом и семью не бросил,

В жертву мечту принеся и планы,

Смотрит тоскливо, как дни заносят

След ускользнувшей фата-морганы.

Трудно меж сказками не заблудиться,

Там, в Зазеркалье, витает мальчик,

Где нипочём не найти границы

От не-провала до неудачи.

Мальчик весь век на единой точке –

Дело, семья, ублажён, уважен.

Только ночами сомненья точат,

Что воспарить не рискнул однажды.

Память листает жизни страницы,

Будет как было, только иначе.

Прошлого сор старику не снится.

Снится одно – что он снова мальчик.

Экзистенциализм

Мы философии учились не за книжками,

За всё брались, пускай ни в зуб ногой,

Усвоил через синяки и шишки я,

Что не Господь судья нам, а Другой.

Что, как у Сартра мраморно изложено,

Мы есть, когда Другой на нас глядит –

Костьми ложимся, и душой, и кожею,

Гордыню ощущая, страх и стыд.

Тасует Время встречи с расставаньями,

И каждый день – хвалим, гоним, любим –

Как первоклассник, с сердца замиранием

Оценки жду, поставленной Другим.

Ах этот взгляд-рентген, эфирный, каменный,

Кто Вы, Другой – чужак ли, недруг, брат?

Хранитель мой, Фортуною поставленный?

Мой Чёрный Человек, мой рай и ад?

Жил, к лишнему стремясь и нужным жертвуя,

К вершине шёл ведущей вниз тропой,

И подражал Другому столь усердно я,

Что есть надежда даже стать собой.

Женева 2016

* * *

Это в воздухе дело, в бумаге,

В бесталанности, возрасте, сплине?

Но весёлые прежние книжки

Уж давно не стекают с пера.

Не от яда умру, не от шпаги,

Не от старости, а от чужбины,

Поседевший еврейский мальчишка

С Чистопрудненского двора.

Обретает себя неизменно

Сверстник мой то в бою, то в парадах,

В пышной хижине, скромных хоромах,

На волне и среди  облаков,

На просторах Чикаго и Вены,

И с обеих сторон баррикады

У Московского Белого Дома

И у прочих российских домов.

Ну а мне, разуверившись в вере,

Заблудившись меж былью и сказкой,

Карты все перепутав и сроки

Остаётся с ладонью у лба

Задыхаться в комфортном вольере

Горбоносых бульваров Лозаннских,

Бормоча свои лучшие строки,

Те, что мне записать не судьба.

Лозанна, 1993