Круговорот
Уходит осень по суглинку,
дожди маячат у ворот,
на эту сельскую картинку
глядит лениво рыжий кот.
А у тебя свои полотна,
пласты шершавого холста,
и в сапогах своих болотных
бредёшь неведомо куда.
Тебя друзья не провожали,
никто не пил на посошок.
И годы, словно каторжане,
ушли на северо-восток.
К избе подходишь лопоухой,
где нет ни окон, ни дверей,
и гром ворчливою старухой
бормочет о судьбе твоей,
в которой свет сменялся тенью,
и вёсны прожигал мороз,
и пламя девичьих растений
шалело от кошачьих роз.
* * *
Безденежье, не будь же попрошайкой,
Грызи свой вечный заскорузлый хлеб,
А нет, вернись в истрёпанной ушанке
В свой серый дом, в зарёванный свой хлев.
И с книгой, от которой мало проку,
Улягся и встречай святой рассвет,
Скажи себе, что в дальнюю дорогу
Ни медяков не надо, ни карет.
А только бы в осеннем перелеске
Найти семейку солнечных маслят,
И в громовом сиянии и блеске
Узреть того, кто за тебя распят.
* * *
В этот мир я пришёл нагим,
Может, ангелами храним.
В этот мир алебастровых статуй,
Арматурных бетонных вождей,
Бородатых, щербатых, усатых,
Ненавидящих нас, людей.
Я родился в 12.30
В Кёнигсберге на улице Айвазяна,
Надо ж было мне там родиться
Средь полыни и средь бурьяна.
Май свирепствовал спелой сиренью
И каштанами в сто свечей.
И пришло, наконец, озаренье
В свисте плеток, хлыстов, камней.
Не жалеют стрелки патронов,
Снайпер вскинул, смеясь, ружьё.
Лишь галдят да кричат вороны,
Эх, спасибочко вам, вороньё.
* * *
На Кудыкину гору забраться
И оттуда смотреть весело,
Как двужильные сельские братья
Первачом подпалили село.
Всё в дыму и немыслимой гари,
Нет просвета, и всё трын-трава.
В этом винном разгульном угаре
Полыхают овины, дома,
Скирды сена, сараи, амбары,
Благо – во поле выгнали скот.
Над Россией гуляют пожары,
Веселится кудыкин народ.
Полыхают любовь и надежда,
Кочет трижды на церкви пропел,
И смежает Господь свои вежды,
И от слёз его лик онемел.
* * *
Что тебе заря и птицы,
Колокольный перезвон.
Не успели мы проститься,
Только слышится твой стон,
Что издала ты когда-то
В час неистовый, ночной.
Прощевай, моя отрада,
Я давно убит тобой.
* * *
Твой уход был ничем не отмечен.
Просто встала и молча ушла.
Наша случка в отрепьях овечьих
Лишь в полнеба пожар разожгла.
Ну а небо пылало закатом
И рассветом пылало оно,
Грозовым наливаясь раскатом,
Как в немом, первобытном кино.
И сижу я в прокуренной кухне,
оборванец и ротозей.
Эх, дубинушка, может быть, ухнем
По любви убиенной моей.
* * *
Если выпал жребий этот –
Рифмовать дымы и дни,
Не серчай и не советуй
Навещать врачей. Они
Не помогут, не излечат,
Просто чокнутым сочтут,
Чтобы душу человечью
Обескрылить на лету.
И пойду с дурацкой рожей
По лугам и по лесам,
Изучая бездорожье
По звериным букварям.
* * *
Косулю жалко, и козу,
И жаворонка в поднебесье.
Я к диким травам прикоснусь,
Они откликнутся мне песней.
Покуда я живу и грежу,
Вода не выстынет, и лёд,
Свой усмирив зубовный срежет,
По рекам, как озноб, пройдёт.
* * *
Эх, кудрявая моя родина,
Разве жил я с тобой зазря?
Шельмовали тебя в пародиях,
Рифмачи рифмовали с «уродиной».
Неужели, ни бляхи, ни ордена
Недостойна ты, Русь, моя?!
* * *
Десять лет, а может быть, и с лишком
Мы уже не виделись с тобой.
Вышивает мельницы, домишки
Время своей ниткою цветной.
Пастуха с игривою пастушкой
В тридевятой сказочной стране,
И часы с охрипшею кукушкой
На сырой некрашеной стене.
Поржавели винтики, пружинки,
Потускнело в горле серебро.
Вот и я, собрав свои пожитки,
Покидаю сонное село.
Даже не село, а деревеньку,
Огороды, взгорки, тополя,
Балалайку, на которой тренькал
Тракторист по имени Илья.
Дошивает время потихоньку
Крестиком льняное полотно.
Только вспомнить что-либо в охотку,
Кажется, сегодня не дано.
Мы с тобой не виделись, так что же,
Невелик, наверное, урон.
Отчего же памятью стреножен,
Как фугасом, ею оглушён?..
* * *
Всюду зависть и правит мошна,
книгу новую пишет апостол, –
дескать, смерть на миру и красна,
но уже не хватает погостов.
Всё тревожней кричит коростель,
видно, чем-то всерьёз озабочен,
и планета висит на кресте,
что её сыновьями сколочен.
Экстаз
Я её целовал до утра,
от великой любви обмирая.
Так неделя прошла, а вчера
она вышла из ванны нагая.
О, как плечи её хороши,
и подмышки изящно побриты,
но я гордо изрёк: «Не спеши,
не готов я к физической битве».
Усмехнулась язвительным ртом,
брови вскинула удивлённо:
«Я тебе отдаюсь целиком,
так войди ж в моё страстное лоно.
Подойди же ко мне поскорей,
не напрасно я сбросила платье.
Задуши меня в жарких объятьях.
Я тебе отдаюсь, дуралей».
От волненья зажмурил глаза,
познавая её без прелюдий,
и сверкнула над нами гроза,
раздвоив удивлённые груди.
Осенний мотив
Тут стены в трещинах и свет не ярок,
и я живу уже девятый день
под гулким сводом деревянных балок,
где некогда потрескивало огарок
и за окном мелькала чья-то тень.
Никто не подойдёт к зелёным ставням,
и чай остыл, и нету сигарет,
и пол, как лёд, и всё-таки я встану,
хотя надежду всякую оставил,
что хлынет в комнату палящий свет.
И всё ж пора в дорогу собираться
и верить, что за дверью повезёт,
но, боже мой, как хочется остаться
и в этих стенах напрочь затеряться,
глотая отсыревший кислород.
Но пробил час, и отправляться надо.
И, кажется, прошло не девять дней,
как захлебнулась листьями ограда,
и поднимался я, и снова падал
на частокол рождений и смертей.
* * *
Не до тебя мне этой ночью,
Ничто не ново под луной…
Закончив фразу многоточьем,
Я понесусь к судьбе иной.
Туда, где свежим перламутром
Облиты сад и старый дом,
И правит миром Камасутра
В греховном рубище своём.
Сквозь стены вижу пот и похоть
Двух окрылённых юных тел,
И я, как пасынок пехоты,
Взлететь над бездною хотел.
Туда, где кружатся планеты
От притяженья дивных сил.
Но, скованный земным запретом,
Я в ночь глухую уходил.
Туда, где звёздные хоромы
И тёмно-синяя зима,
Где в жарком пламени истомы
Плоть женская сведёт с ума.
И мчался я туда, оттуда,
Циркач, затянутый в трико,
И вновь от похоти и блуда
Сворачивалось молоко.
Песня
Пишу письмо. Ну, здравствуй, моя Галка,
Какой по жизни выбрала причал?
А я живу ни шатко и ни валко,
И часто просыпаюсь по ночам.
Я в сентябре подался на деревню,
Ловлю ершей и глупых окушков,
Но осыпаются мои деревья
На фоне отсыревших облаков.
Я помню, ты любила листопады,
Вороний грай над крышами церквей,
А много ль нам от жизни этой надо,
И много ли осталось этих дней.
Ты приезжай ко мне сентябрьским утром,
Иль вечерком, когда горит окно.
И мы на юг проводим наших уток
И журавлей проводим заодно.
Ну а когда отзолотеют клёны,
И вымокнут осины под дождём,
С тобою мы на лодочке зелёной
На остров привидений поплывём.
Ты приезжай хотя бы на недельку
В обитель холостяцкую мою.
Лебяжью постелю тебе постельку
И чаем приворотным напою.
Зеленая скамейка
Наверно, тебя никогда я не встречу,
Отчалил от пристани старый паром,
А мы всё сидим, не кончается вечер,
Сидим на скамейке в саду городском.
Сказала ты мне – не полюбишь другую,
Но в это поверишь, поверишь потом,
А я отгрущу и я отгорюю
На этой скамейке в саду городском.
И осень оплыла, как жёлтая свечка,
И в небе ударил раскатистый гром,
А мы всё сидим на скамейке в заречье,
Сидим на скамейке в саду городском.
Не знаю, что липы нашепчут под вечер,
Не знаю, о чем защебечет вода.
Твои обнимаю пугливые плечи,
Целую твои молодые уста.
А что нам ещё от судьбы этой надо,
От этой плакучей осенней воды,
И я для тебя за высокой оградой
Сорву золотые ночные цветы.
Я знаю, что жизнь – не медяшка-копейка.
Она завязалась тягучим узлом.
А мы всё сидим на зеленой скамейке,
Сидим на скамейке в саду городском.
© Сергей Кольцов, 1995–2010.
© 45-я параллель, 2010.