Сергей
Кузнечихин

* * *

А крылья выломали, или

Тех крыльев не было совсем?

Конечно, гнобили и били,

Вгоняли в контуры систем.

Кастетов много в каждой касте, –

Тупых предметов, острых спиц…

И от лица советской власти,

И от случайных частных лиц -

Полно охочих.

Гнули, крыли

И небо застили всегда.

Но были ли когда-то крылья?

Хотелось бы ответить – да.

2003

* * *

А мудрено ли впасть в прострацию?

Без репутации разини

Тяну вторую эмиграцию

Не выезжая из России,

И даже не мечтая выехать

На берег Сены или Вислы,

Давно к её привычным вывихам,

Не то чтобы приноровился,

Но пристрастился, как к наркотику,

И мне уже нельзя отсюда

Ни на Таити, ни на Корсику, –

Ну разве только на Бермуды.

2002

* * *

Ах, бедный рыцарь, бедный рыцарь...
Но если всё ж, как на духу –

Признаться надо в том, что рыльце,
Увы, но всё-таки в пуху.

Трибуны требуют. И «браво!»
Легко перерастает в «бис!»
Но грязный пух из-под забрала
Не омрачает бенефис.

Трибунам нужен жест. Детали
Им не видны и не нужны.
Глаза у зрителей устали.
Глаза у зрителей влажны.

А у тебя, мой бедный рыцарь,
Давно перехватило дух,
Но нет возможности укрыться,
Чтоб сплюнуть, рот забивший пух.

В трёх соснах

Три женщины, как три сосны,
И величавы и стройны.
У каждой ласковое имя,
И я блуждаю между ними
И путаю их имена,
Хотя нисколько не похожи.
Из них беспутная одна,
Другая – ангел, третья тоже
Очаровательно нежна.
Но ветер дует не оттуда,
Где спор блуждания и блуда.
Доказана моя вина,
И неуместны оправданья,
Но не кончаются блужданья.
Давно закончилась весна
И густо пожелтели клёны.
А сосенки вечнозелёны.

Волкопёс в зоопарке

Не волк, не собака, но волка лютей,
Глядит сквозь решётку на праздных людей.
Из пасти оскаленной каплет слюна
И, кажется, вот задымится она,
И капли слюны продырявят настил...

И страшно подумать, что может настичь
Тебя этот зверь на дороге пустой,
И серое тело из серых кустов
Метнётся, клыки заблестят, как ножи,
Чтоб кровью утешить обиду на жизнь...

В глазах его слёзы густые, как гной.
Сын пленного волка и суки цепной.
Дитя обстоятельств, где в роли царя –
Не похоть овчарки, так прихоть псаря,
И вот для того, чтобы дать ему жизнь
Две злобы, две ненависти слились,
Два страха, две страсти, вскипевших весной.
Презрения два,
И любви – ни одной.

1976

* * *

Вроде и бесспорны заповеди,

Да лукавы божьи слуги.

Нас не жалуют на Западе

И не любят нас на Юге.

Если на Востоке вежливы –

Это лишь от их традиций.

А куда деваться ежели

Не умеем раствориться.

Даже в трезвости – нетрезвыми

Мы им кажемся, тем паче

Нас боятся, нами брезгуют,

Нам не верят, нас дурачат…

Может даже и заслуженно

Не в чести наш русский запах.

Может и не очень нужен нам

Этот Юг, Восток и Запад.

Но самим себе Сусанины,

Русские, родные люди,

Почему,

Скажите,

Сами мы

Так самих себя не любим?

2004

Где-то в Небесной канцелярии…

Уже подсовывает лист
С приказом «На покой»
Сутуленький канцелярист
Небесный,
Но такой,
Как наши грешные. Не пьян,
Но пил не только сок,
Однако прячет свой изъян,
Дыша наискосок.
По всем инстанциям пронёс,
В руке дрожащей тряс,
Похожий больше на донос,
Губительный приказ,
Где перечень грехов моих,
Пустая жизнь моя…
И морщит лоб, читая их,
Нахмуренный судья
Но где же список добрых дел?
Он тоже должен быть –

Я очень многого хотел
Добиться от судьбы.
Чернильницу канцелярист
Придвинул для пера.
И перечеркивает лист.
Вердикт: «Давно пора»
Уже в нашлёпку сургуча
Утоплена печать…

И «Смерть Ивана Ильича»
Слабо перечитать.

Герой
 

Всегда на подвиги настроены,
Идут, проламывая стены
Вожди, первопроходцы, воины,
Изобретатели, спортсмены,
Творцы и прочие кудесники,
Но даже в этом славном строе,
Герой ненормативной лексики
Достоин звания героя –

Лихого и совсем не гордого,
Который лишних слов не любит.
И пусть ни улицы, ни города
Пока что не назвали люди
Его коротким звучным именем –
Не в этом главная награда.
Но, между тем, при штурме Зимнего
И обороне Сталинграда –
Был на устах у победителей
Он чаще, чем товарищ Сталин.
Потом союзники увидели
Три гулких буквы на рейхстаге –
Застыли в изумлённом выкрике,
Узрев следы последней драки –
Но что за иксы? Что за игреки?
Что за магические знаки?
Война – сплошное поле минное,
Там всё по самым нервным меркам.
Но и во время тихомирное
Героя слава не померкла.
В любых запутанных историях
Он откровенен беспощадно –
И в чистеньких лабораториях,
И на строительных площадках.
Училка – про тычинки, пестики –
Смущённая, до красных пятен,
Но без ненормативной лексики
Предмет детишкам не понятен.
Его плоды в листву капустную
Ханжи предпочитают прятать.
Но славу истинную – устную –
Официозу не состряпать.
Пытались и мытьем и катаньем,
Прививки всяческие вили
И на мозги обильно капали,
На психику вовсю давили…

Но от Японии до Мексики,
В Париже свой и на Бродвее,
Герой ненормативной лексики
Живёт и всех живых живее.

День затишья
(…на той, гражданской)

Разлёгся поперёк дороги
Убитый человек в исподнем.
И чей он – белый или красный –
Теперь уже не разберёшь,
Он к ослепительному солнцу
Остекленелый взгляд свой поднял,
А по краям дороги – поле,
А в поле – выжженная рожь.

Ему не знать того, что будет,
Не передать того, что было,
Лежит, – земля к спине прижата,
И солнце светит супротив,
А рядом, путаясь в поводьях,
Ржёт сумасшедшая кобыла,
Дробит копытами о камни,
Выводит яблочко-мотив,

И, пританцовывая, машет
Хвоста облезлою метлою,
Привыкнув к выстрелам и ритмам
Лихой частушечной бурды,
Она жеманно выгибает
Хребет, сравнимый лишь с пилою,
И щиплет рваными губами
Густую кочку бороды.

1976

* * *

Душа алкает позитива.
Душа мудра.
И всё же вонь презерватива

Во рту с утра.

Вчерашний день, точнее вечер,
Ушёл во тьму.
И нечем оправдаться, нечем
И ни к чему.

* * *

Жуем несвежий фарш из фальши.

Плодим и слушаем слова.

Но падает убитый вальдшнеп,

Подснежник тушкою сломав.

Одна дробинка из заряда,

Всё остальные – в облака.

И как легко сказать: «Не надо

Летать и падать свысока».

Легко вину свалить на вина,

Страдать от мнимого креста.

Многозначительность наивна

И недосказанность пуста.

Охотник, вальдшнеп и подснежник –

И всё. И ни при чём душа.

А чтобы мясо вышло нежным,

Здесь повар бы не помешал.

Заметки на полях

* * *

И пусть старательная клака
Малюет, не жалея лака.
Изображая блеск, однако,
Клоака – всё равно – клоака.

* * *

По шее злодея верёвка скучает,
А горло поэта верёвка влечёт.
Злодей для поэта всегда не случаен,
Поэт для злодея всё время не в счёт.

* * *

И вдруг в окне увидишь ты,
Как плод мучительных исканий
Свои бумажные мечты
Реализованные в камне.

Увидишь храм, а, может, – мост,
А, может, (даже и такое),
Себя увидишь в полный рост
С воздетой мраморной рукою, –

Что хочешь... Страх из сердца вон,
Душа давно дрожать устала –

Дерзай, покуда длится сон,
Пока ты смотришь с пьедестала.

Любой ценой держись во сне,
Добейся чтоб не просыпалось...
Иначе кактус на окне
Безжалостно напомнит фаллос.

* * *

И когда от глупых сантиментов
К беспросветной правде перейдёшь,
Хватит и десятка сантиметров
Пустоты – от пола до подошв.

Если жизнь – топорная работа,
Значит и расчёты не сложны.
Ну а для последнего полёта
Человеку крылья не нужны.

* * *

Игра не стоит свеч,
А выигрыш – тем паче,
Хоть кудри уберечь
На голове пропащей,
Какой уж там реванш,
Когда не те тасуют,
Как лихо карандаш
Долги мои плюсует,
Кому бы повезло
Среди умильной фальши,
Пока не рассвело,
Бежать куда подальше
От зрячих, ловких рук,
От слепоты азарта,
И всё-таки...
А вдруг...
Попрёт шальная карта...

Как уходит женщина

А тишина не хочет отступать,
Хоть радио гремит на всю катушку.
Осенний вечер скользкий, как лягушка...
В такую пору – лучше лечь и спать.
Да вот никак.
Торшером сдавлен свет.
И по углам темнее, чем в подвале.
На столике – давно раскрытый Фет
Вязаньем незаконченным завален.
Поскрипывает креслице в пазах,
На кухне тонко тенькает из крана...
И ничего у женщины в глазах:
Ни горечи, ни мысли об обманах...

А как уходит женщина?
А так!..
Однажды вдруг ей изменяют силы.
Приехал ты, а комната пуста
И на столе записка:
«Милый...»

1973

Лох
 

Говорили: поспело
И не где-то, а близко
Очень верное дело
И почти что без риска.

И дорога знакома,
И заказчик приятен,
И по части закона
Никаких тёмных пятен.

Есть козырная фишка.
Остальное – детали,
Но не мешкай, парнишка,
Чтобы не обскакали

И не заняли нишу.
Обещали защиту, –
Не бейсбольную биту,
А серьёзную крышу.

Жали радостно руку
И шампанское пили.
Обещали раскрутку, –
Вышло, что окрутили.

Полагал, что при деле,
Но очнулся – при дуле.
Для начала обули,
А потом уж раздели.

Льдина

Шагов за триста от реки,
Пригорок лысый проутюжа,
Подмяв под брюхо листвяки,
Она лежала в мутной луже,
Словно огромная свинья,
Которой лучшего не надо,
И пот катился в три ручья
По складкам глыбистого зада.
Дышала холодом и злом
В грязи завязшая гигантша,

И только голубой излом
Напоминал о том, что раньше,
В поре беспечной и младой,
Когда влекли иные веси,
Когда была ещё водой,
Она витала в поднебесье.

1975

* * *

Меж кустами паутина
Неприметная для глаз.
Эти сети, Валентина,
Ждут кого-то.
Может, нас?

Вон рябина догорает,
И осока – в серебре.
Что поделать, дорогая,
Если встреча в сентябре.

Понимаю — если строго,
Если трезво... Я готов
Согласиться, что немного
Дней до первых холодов,

А потом сугробы лягут
И не будет дней иных...
Но пока что столько ягод,
Зрелых, сочных и хмельных.

* * *

Может, лес полезней степи?
Или степь полезней леса?

Правый левого не терпит –

Потому что враг прогресса,
Потому что враг державы,
Потому что стонут люди,
Потому что прав неправый –

Левый правого не любит.

Чья провинция столичней?
У кого скрипучей койка?
Чьи помои неприличней –

Если общая помойка?

Не приемля левых правил,
Не приемля правил правых,
День и ночь друг друга травят,
Не жалеючи отравы…

А когда вконец устанут,
Чтоб Россия не скучала –
Поменяются местами

И опять начнут сначала.

* * *

Не дождались,
А уже хороним.
Ложится медленно
Мокрый снег.
И чем-то грубым И посторонним
Повис над лесом
Твой громкий смех.
Мы слишком долго
С тобой молчали,
А вот теперь
И слова мертвы.
И ты не думай,
Что он случаен,
Осенний снег
На огне листвы.
Беда не в том,
Что он выпал рано,
А в том, что гибнут
Под ним плоды. Среди деревьев
Желтеют рвано

Твои

       Игрушечные

                        Следы.

* * *

Не кончилась дорога возле дома,

Не обогнула дом, –

Прошла насквозь,

Оставив два изорванных пролома:

Где щепка острая, где ржавый гвоздь,

Где вывороченная половица –

Торчат. Дом не пригоден для жилья,

Но, вынужденный в нём остановиться,

Смотрю в пролом куда бежит моя

Дорога норовистая, шальная,

Как лошадь, сбросившая седока,

Бежит резвясь. Куда — сама не зная...

Стою, не замечая сквозняка,

Распутицей, ухабами измотан,

Жалея жизнь пропащую свою.

А дом кричит о срочности ремонта,

Я слышу, понимаю, но стою.

* * *

Ну вот и пал «железный занавес» –
Какая грудища ржавеет.
Одни мечтают, как бы заново
Восстановить, но чуть левее
Или правее (как получится).
А расторопные другие –
Через обломки – лишь бы мучиться
Красивой хворью, ностальгией.
А те, кому всегда нет выбора,
Оплакав личные потери,
На всякий случай, сделав выводы,
Кроят из занавеса двери.

Одна сатана

Значит, всё неспроста,
Значит, так суждено,
Значит, вытащил случай счастливый билетик,
И слились, и смешались, и стали одно.
Пусть не сразу, но всё-таки кончилось этим.

Если врозь – то враги,
И уже навсегда,
Как сообщники после разбойного дела.
Так срослись – даже кровь проступает – когда
Невзначай отрывается тело от тела.

1980

* * *

Он опять возвратился с пустыми руками,
Растеряв даже то, с чем в дорогу ушел.
И опять его долго и дружно ругали
И старались внушить, что он просто смешон.

Он покорно внимал бесконечным урокам.
Соглашаясь, кивал головою в ответ,
Чтобы по истечении тайного срока,
Незаметно исчезнуть на несколько лет.

И опять возвратиться с пустыми руками.
И до срока покорно валять дурака.
И на тех кто его донимал пустяками
С неподдельным смущеньем смотреть свысока.

Опоздал

Потому, что блуждал между верой с неверием,

Вяз в пирах и в делах, застревал между дел,

Потому, что не часто сверялся со временем

И не знал расписаний (и знать не хотел).

Оправдаться, сказав, что молился лишь поиску?

Где-то так, но боюсь, что причина в другом...

А теперь вот смотрю вслед ушедшему поезду

На виляющий задом последний вагон.

Из-под носа ушёл. И какая мне разница

Это рок или случай шутить возжелал.

Я привык.

И пешком можно было б отправиться, –

Не тяжёл мой багаж. Но душа тяжела.

2006

Осенью на Обском море

У моря нездоровый цвет лица.
И ветер, изнывающий от скуки,
По пляжу гонит скорлупу яйца.
А мы с тобою прячем от разлуки
Пугливые незрячие глаза.
Вон чей-то след неровный вдоль залива
Волна лизнула, уползла назад
И нет следа – и это справедливо.
Бредём. Молчим.
Потеряны слова.
Такая тишина – разрушить страшно.
В губах моих вопрос,
Но ты права,
В твоих губах: «Не спрашивай, не спрашивай».
Мы оба принимаем эту ложь.
Пускай потом. Пускай не заживает...

А по искусственному морю дрожь.
Осенняя, последняя, живая.

1973

Памяти Николая Рябеченкова

Солдатский юморок судьбы, –
Не надо, тётя, не язвите, –
Порой уходишь по грибы,
А попадаешь в вытрезвитель.
Когда-то раньше стригли там.
Теперь щадят людишек скромных.
И всё же вынужден ментам
Отстегивать от самых кровных,
Дай сердцу волю, и на штраф
Напорешься у нас в России –

Не потому, что ты не прав,
А потому, что ты бессилен.
Не расположенный к такой
Душеспасительной беседе,
Когда с нахрапистой тоской
Начальники или соседи
Тебе стараются внушить,
Забыв, что и тебе – не двадцать,
Свой опыт и уменье жить,
Немудрено с цепи сорваться

И прорычать в ответ, что ты
Не нанимался к ним в шуты.

* * *

Погладит потная рука
Кричащий шейный хрящ.
Верёвка смотрит с потолка,
И взгляд её манящ.

И вроде рядышком земля.
И сверху виден путь...
Но слишком узкая петля –
Ни охнуть, ни вздохнуть.

* * *

Позднею осенью за день до снега,

До гололёда и прочих невзгод,

Спелые женщины падали с неба,

Медленно падали ночь напролёт,

Опередив затяжное ненастье.

Словно волшебный заоблачный сад

Сбросил листву и плоды в одночасье.

И закружил над землёю десант,

Вне тяготенья, презрев парашюты,

Не признавая законов иных, –

Пёстрые юбки, роскошные шубы,

Лёгкие стайки сорочек ночных...

Медленно падали с ласковым смехом

Из поднебесной загадочной тьмы

Спелые женщины, в ночь перед снегом,

За день до холода долгой зимы.

* * *

Покуда ходил я в начальную школу,
мне нравилась птица домашняя –
голубь.

Чуть позже, с мечтами о небе высоком,
понравилась птица красивая – сокол.

А в пору слепой романтичной печали
все звуки казались мне криками
чаек.

Потом уж, в кругу общежитьевских фей,
в душе у меня не смолкал
соловей.

Теперь от работы болит голова – понятнее мудрая птица
сова.

А там, вдалеке, повезёт – так не скоро,
но знаю, что кружится где-то мой
ворон.

И всё-таки сил достаёт не робеть,
пока суетится внизу
воробей.

Порог

Когда бы не камни, река онемела,

И то, что за день рассказала река мне,

Она бы за век рассказать не сумела –

Когда бы не камни, когда бы не камни.

Легко одолев травянистые мели,

Расслабленно плыли мы ласковым плёсом

Туда, где, казалось, скучали таймени

По нашим весёлым уловистым блёснам.

Почти что вслепую – реки повороты

Причудливей чем у любого лекала.

Но вот, настороженно, словно ворота,

У берега встали щербатые скалы

Поросшие редким корявым багулом.

Ещё поворот. Берега – на суженье.

А дальше – густым нарастающим гулом

Порог заявил о своём приближенье.

Так зверь отгоняет пугающим рыком

Врага от своих несмышленых детишек.

Орлан, над распадком ручьями изрытом,

Степенно круги свои мрачные пишет.

Река всё быстрее. Давно ли плелись мы,

А здесь уже ветер упругий и свежий.

Над камнем струя пролетает по-лисьи

И давит валун, обхватив по-медвежьи,

Вода взбешена, что валун неподвижен,

Ревёт, так, что мы уж друг друга не слышим.

Круги у орлана всё ниже и ниже,

А кедры на скалах всё выше и выше.

Быстрее, быстрее. Вон хариус чёрный

Взлетел над чистинкой и канул, как камень.

Промокли тельняшки и в пене лодчонка,

А речка по глыбам скачками, скачками.

Несёт нас, и по сердцу эта игра нам, –

Лихая с лихвою, но чистая сила.

Мы знали, что здесь не бывает стоп-крана.

Ну вот и допрыгались – шест закусило.

Нас вертит поток и мокры наши лица.

Капризы реки и удачи капризы…

Не верил – поверишь

И станешь молиться.

А берег, как локоть, который так близок.

2003

После праздника

Не выполнены планы,
И негде взять азарта.
Дарёные тюльпаны
К тринадцатому марта
Завяли, облетели
И ждут ведро уныло.
Тоска в постылом теле
Бескровном и бескрылом.
А зеркало-подлюка
Безжалостно кривится,
Как бывшая подруга.
И впору удавиться.
Или хотя бы нужно
Тихонечко поплакать.
Но надобно на службу,
А на дороге слякоть.
И время до получки
Намазано не мёдом.

Но слякоть всё же лучше
В сравненьи с гололёдом.

* * *

Прилипшие к стёклам лица.
А с улицы в стекла – снег.
И, оттолкнув проводницу,
Ты машешь и машешь мне.
Последний вагон.
По рельсам
Прошел и затих озноб.
Пора бы в буфет, погреться.
Там вроде бы есть вино.
Да мало ли что пора бы:
Добиться, найти, сменять,
И то, что с тобой – взаправду –
Пора бы давно понять.
Уже ни огней, ни стука.
Метелью прибит дымок...

Вот видишь, какая штука?
И кто бы подумать мог?

1971

Провинциальный театр

Ну времена! Наскучил эшафот.
Кого? За что? За кражу и за ересь –
Любого можно. И бесплатный вход
Не привлекает зрителя – заелись.

Устав бояться, начали скучать,
И поиск смысла стал потерей смысла.
Уже пресна свободная печать,
Свобода нравов на свету прокисла.

Как оживить? Построили помост
На площади. И власти не ругали:
Поп освятил, мэр города помог
Людьми, материалом и деньгами.

Добротный получился эшафот.
Гремели речи, развевались флаги
И шёл на представление народ,
Но охладел и кончились аншлаги.

Казалось бы, с ума сойти должна
Толпа вживую созерцая трупы
Ну что ещё? Какого им рожна?
Психует режиссёр. Мрачнеет труппа.

Какое там заелись – зажрались
И тупо отворачивают морды.

Герой-палач – последний моралист,
Конечно, пьёт, но в дело верит твёрдо.

Старуха

Когда плелись унылые последние

Промозглые осенние деньки,

Она совсем рассорилась с соседями

И разругалась вдребезги с детьми.

Разогнала. Отвадила. Лишь кошка

Распутная и наглая, как дочь,

Истошно созывала под окошко

Котов соседских. И уже всю ночь

Ни сна, ни отдыха. Тюфяк на вате

Елозил под боками, как юла.

Она сползала, охая, с кровати

И швабру припасённую брала.

Убила бы –

               так ведь поймай, попробуй.

Убила бы

             коварную змею!

Убила бы

             бездонную утробу!

Убила бы!

             Поймаю и убью.

Да сердце что-то дёргается, корчится.

Присела.

Встала, выключила свет.

Когда же всё, когда всё это кончится?…

И жуть как страшно угадать ответ.

2002

Стихи, написанные по заказу «Блокнота агитатора»

-------

Примечание: редакция стихи забраковала, работу по заказу не оплатили.

* * *

Юрию Старцеву

Сфотографируй одуванчик.
Успей запечатлеть его,
Пока вон тот серьёзный мальчик
Не сделал губы буквой «О».

Сфотографируй самый здешний,
Авось воспримут как намёк,
Так благородно поседевший
Безродный, в общем-то, цветок.

Сфотографируй вместе с кучей
Бесцельно вырытой земли
И мальчика на всякий случай
На фоне их запечатли.

ТРИ ЖЕНЩИНЫ

Вера

Между нами что-то было.
Было, как в кошмарном сне.
Вера-женщина убила
Веру в женщину во мне.
Я привел её с вокзала,
Искупал её в вине,
И она не отказала
Мне. А после и не мне.
Всех соседей совратила —
Я ни слова не сказал.
И за это превратила
Вера дом в большой вокзал.
Окую железом двери,
Как в секретный кабинет.
Больше нету веры Вере.
И не Вере веры нет.

Надежда

Без надежды, как без света,
Кончен бал и песня спета.
Вдребезги бокал вина.
Без надежды мне – хана.
Вы, пожалуйста, поверьте –

Безнадежность – хуже смерти,
В жизни дальше смысла нет,
Без надежды меркнет свет.
Даже пусть в конце тоннеля
Зябнет Оля или Неля...
Очень жаль, что нет надежды
Видеть Надю без одежды.

Любовь

Были любы губы Любы.
Любы волосы и голос.
Оглянулся: жизнь на убыль.
Глупый глобус, гнутый полоз, –
Оттого дороги кривы,
Выправить напрасно силюсь.
Думал, лошади игривы,
Оказалось, что взбесились.
Понесли куда попало...
Певчий ветер полон пыли.
Что упало, то пропало...
Только губы любы были.

* * *

Такая!

Дотронуться рвётся рука.

Как будто дотронуться до курка.

Что манит:

Восторг?

Любопытство?

Отчаянье?

Слова растворились в немое мычание.

И только глаза голосят не смолкая:

Такая!

Такая!

Такая!

Такая!

* * *

Тиражи, как в Париже тридцатых годов:

Двести, триста, а если четыреста книжек –

Не раздаришь уже (торговать не готов,

В магазин не берут). А ведь мы не в Париже.

У себя. Говорим на одном языке,

Том, что общей болезнью и болью пропитан.

Вместе слушаем сплетни о местном князьке,

Не поладившем вдруг с легендарным бандитом.

Рядом ходим по улицам, в общих пивных

Пьём свободное, но вздорожавшее пиво

И на цены ворчим, и ругаем иных,

Тех, кому на Руси…

А вот нам сиротливо.

Нет. Совсем не Париж, а стихи не нужны.

Даже тем, кто уныло бормочет, что любит.

Никого не виню, потому что вины

Нет ни чьей, но боюсь – не к добру это, люди.

2002

Тунгусский мотив

Икону в праздничном углу

Прикрыли байковой портянкой,

А сами на чужом полу

Расположились. Злобно тявкает

Хозяйский пёс, рычит на дверь,

В которую вошли без страха

Самец и самка, чует зверь

Густой дразнящий запах паха.

А пол холодный. Пол скрипит.

Иконочку, на всякий случай,

Прикрыли и разлили спирт

Противный (теплый и вонючий),

Разбавленный напополам.

Мы не в ладу с сухим законом –

Привыкшие к чужим углам

И не привыкшие к иконам.

А здесь подделка – ну и что ж –

Откуда взяться настоящей?

И между нами тоже ложь

Безбожная – и даже слаще.

А стёкла забивает гнус

Густой, что даже штор не надо.

Мне говорил один тунгус,

Что вера их не знает ада.

Им легче лишь на беглый взгляд,

А мы полны другой надеждой.

И этот дом на спуске в ад

Не станет долгою задержкой.

Который день тайга горит.

До неба дым. Глаза слезятся.

А где-то там метеорит

Уже давно готов сорваться.

2003

У переезда

Перекати-поле.
Если б ноги ныли –
На душе мозоли
Кровяные.
Щепка – по теченью,
А листва — по ветру.
Не для приключений
Мечешься по свету.
Катишься покорный,
Только с виду вольный.
Не пускаешь корни, –
Вырывать их больно.
Долго ли надежде
Выдать обещанье –
Встречи по одежде,
По уму прощанья.
Если хочешь – кисни
Там, где ты посеян.
От хорошей жизни
Не сбежишь на Север.
Дальше – больше.
Только
Сколько можно дальше?
Мечешься без толку,
Поседевший мальчик.
И всё чаще боли
В душу зло стучаться.
Перекати-поле.
Перекати-счастье.

1971

* * *

Хватит спорить. Лучше полистаем

Документы или просто дни –

Ханжество заложено в уставе

Каждой партии и каждой стаи,

Нет единства даже у родни.

Как бы ни заманивали мило,

Не хочу уже ни в строй, ни в ряд,

Пусть за ними и успех и сила.

Если жизнь меня разубедила,

Манифесты вряд ли убедят.

2005

* * *

Анатолию Третьякову

Чудна словесная игра...
Не – от сохи, так – от пера,
И часто – от пера чужого,
Не реже – от чужой сохи,
Слова слагаются в стихи,
Где смысл размыт и слог изжёван,
Потерян запах, смазан цвет,
И ничего святого нет,
Возвышенного нет, и даже
В кощунстве можно обвинить.
Что стоит золотая нить,
Когда она в суконной пряже...
Не знаю, как прядут сукно,
И почему бы – не рядно,
Но разговор не о текстиле.
А если не дано понять,
То бесполезно объяснять,
Вы лучше б водкой угостили.

* * *

Я могу не прощаться –
Просто взять и уйти,
Если чьё-нибудь счастье
Это может спасти.
Осушу свою чарку
И бесшумно, как зверь,
Проскользну на площадку
В приоткрытую дверь,
Провожаемый всхлипом
Неуклюжей петли,
А потом уже лифтом,
Вниз, До самой земли.
Упаду, словно с неба,
В придорожный сугроб,
Горстью колкого снега
Остужу хмурый лоб.
Ну, а дальше всё просто
И понятно уже,
Что игры в благородство
Не бывает без жертв.
С этим надо смириться,
Как в индийском кино.

Только б не возвратиться,

То-то будет смешно.

голубые ели

Обдирая дёсны, мы доели
Чёрствые, скупые бутерброды
И валили голубые ели
В жижу под колёса вездехода.
Злость обезображивала лица.
Топоры звенели вёе упрямей.
Ели, словно раненые птицы,
Суматошно хлопали ветвями
И распластанно валились наземь,
Молодняк ломая под собою.
А колёса смешивали с грязью
Их ветвей убранство голубое.
И ни с места.
Снова всё сначала.
Топоры ярились, дело зная.
Страшно вспомнить, как ожесточала
Красота, почти что неземная.
Собственное варварство бесило,
Было пусто на душе и гадко...
Но машину всё же выносило
Из болота по жестокой гати.

инфляция

В государстве вчера юбилей.
В организме сегодня усталость.
Было только что сорок рублей –
Выпил рюмку,
Рублей не осталось.

На пути от тщеты в нищету
Неуклонно и постоянно
Вкус разбавленной водки во рту
И дырища на месте кармана.

8 ноября 1991 года

наболевшее

В. Ковязину

Поэт для редактора хуже наложницы,
Но всё же надежда у автора брезжит,
Что выкрадет он пресловутые ножницы
И сам у редактора что-то отрежет.

непогода

Затяжные дожди по раскисшему тракту.

Тучи встали в глухой непроглядной осаде, –

Словно солнце сумели привлечь за растрату.

Неужели не выкрутится

И посадят?

Вон и травы согнула тяжёлая сырость…

Но склонился к земле и увидел волнушку.

Нижний сук на осине пока что не вырос,

Есть надежда и я обсчитаю кукушку.

одна любовь

1.

Любительница чувственных стихий,
Как много бурь рождалось в хрупком теле,
Твои обожествлённые грехи,
Ты понимаешь, –
Надоели.
Я ухожу. И всё. И не зови.
Мне надоело, понимаешь, это,
Быть для твоей прожорливой любви —
Врачами продиктованной диетой.

2.

А ты приходишь
Снова, снова.
Теперь мне и во сне мерещатся
Твои друзья – твои обновы.
Да что ты, право, – Манекенщица?
Чего ты ждёшь?
Моих истерик?
Но вспомни, я не клянчил жалости.
Я отпустил грехи. Поверил.
И не держал. Иди. Пожалуйста.
Ну что ещё? Скажи – что надо?
Зачем свою улыбку выставила,
Чуть ближе расстоянья взгляда,
Чуть дальше расстоянья выстрела?

3.

...ну вот и всё. УслыШаЛА. УШЛА.
Угар:
Шампанское,
Ликер,
«Анапу» –
с утра. И в ночь. И не хватает зла,
и не хватает денег. Впору шляпу
пускать по кругу, чтобы на «Агдам»
насобирать и в новую заботу
свалиться – мутным взглядом к проводам
припасть, изобретая им работу
убийцы. Лампочка висит. Могу
и я вот также, если приловчиться,
а может, газ открыть – и ни гу-гу –
тогда уже никто не достучится,
на этот случай надо бы свечей
найти... И в ожидании расплаты
узреть халаты белые врачей
или пожарных грубые б-ушла-ты.

осенний сон

Как талия её тонка!
Как золотоволоса!
Моя нетрезвая рука
Крива, как знак вопроса.

Рука летит за нею вслед,
А удержать не может.
Какой безжалостный рассвет
Седое утро гложет.

перед осенью

Ещё отаву не прибила
Внезапность первых холодов,
В шатре раскидистой рябины
Пирует выводок дроздов.

В болоте, над зелёной тиной,
Лютует комариный звон...
Лишь в гамаке из паутины
Разиню муху клонит в сон.

песня-95

Как прозрачные кавычки,
На певичке – балахон.
Влипли пальчики певички
В возбуждённый микрофон.

Алчный рот раскрашен ало.
Волглый взгляд бездумно чист.
А в кромешной нише зала
Скрипы кресел, стоны, свист...

Не на нервах, так на дозах
Действо звуков, действо тел...
И трясется потный воздух
От могучих децибел.

портрет

Чтоб не навредить мужчине,
Поэтический портрет
По этической причине
Утаил один секрет.

От словесного поноса
За версту разит доносом.

Кто бы спорил. Но при этом
В благородстве тоже вред,
Потому что без секрета
Непонятно – чей портрет.

сентиментальные стихи

Мы были друг для друга созданы.
Назло житейским мелочам
Нас всё сближало – плакал звёздами
Над нами август по ночам,
Луна, лицо своё жеманное
Платочком облачка прикрыв,
Звала загадывать желания,
Шептала правила игры.
Но мы не верили, не верили
В такое исцеленье бед.
Ночами, плача над потерями,
Ведь я не думал о тебе.
Я сам себя терзал и радовал
И твоего не ждал тепла.
Но ведь и ты, когда ты падала,
Меня на помощь не звала.
Смеясь над связями и узами
Во имя призрачных орбит,
Мы шли измученные грузами
Своих забот, своих обид.
Ещё не зная, что нам хочется,
Блуждая там, на полпути,
Мы, проклиная одиночество,
Боялись – вместе не дойти,
Мы гнали все любви понятное.
И вот теперь, чужими став,
Мы мучаем себя,
Распятые
На сладкой памяти крестах.

серый день

День, как большой домашний пёс,
Разлёгся сыто и лениво.
Семейство сереньких берёз
Расположилось у залива.

Во мгле туманной пелены

Темнеет ствол трубы фабричной.
И мы
Так тихо влюблены
И так обыденно-привычны,

Спокойные, как этот день,
Мы кажемся сестрой и братом,
И некуда нам руки деть,
Как перед фотоаппаратом.

советский Христос

Он идёт, никем не узнан.
Одинокий. В бороде.
Из борделя в гости к музам –

В общем-то – в другой бордель.

Мимо храма и обкома.
Храм не чище чем обком.
Всё привычно. Всё знакомо.
Одинокий. Под хмельком.

Он идёт легко и просто.
И в глазах тревоги нет.
Переходит перекресток
На запретный красный свет.

Не спеша. Не суетливо.
Улыбается всему.
Одинокий, но счастливый.
Зная точно, что ему

Весь осенний вечер длинный
Греет мягкое гнездо
Магдалина с мандолиной
Под портретом Бельмондо.

стена

Вот уже и нет азарта
Биться в стену головой,
Отложу-ка я на завтра
Этот подвиг трудовой.

Всё равно не буду понят,
Благо, что не в первый раз,
Хорошо, что Зойка гонит,
Не взирая на указ,

Превосходную микстуру.
Запах – Боже упаси,
А её аппаратуру
Хоть на выставку неси.

Капля риска, капля страха
Остальное – чистоган.
А с меня... талон на сахар
К государственным деньгам.

Я наполню свою флягу
В ноль десятую ведра
И засяду, и не лягу
Аж до самого утра.

Помечтаю и повою
Без вмешательства извне
И с чугунной головою
Вновь приду к своей стене.

Не изжита наша свара,
Распроклятая стена,
Ну-ка, вздрогни от удара
Удалого чугуна.

Ни берёзка, ни рябина –
Медицинское такси...
Вот такая, брат, судьбина
У поэта на Руси.