Сергей
Пименов

 

вползает облако в живот
а в место солнца головою
наверх иглы вода течёт
но видит там одна такою
пустою смотрит за окно
и обнимает плеч колени
светает в облаке темно
и серых глаз стоят олени

 

 

Я понял, почему муха любит садиться на мою мускулистую ногу,
Я стал размышлять, наблюдая, и, наконец, осознал понемногу,
Я наблюдал очень долго, размышляя, порой, доходя до азарта,
Муха же – авиатор и садится ради толчка для более лёгкого старта.
Муха садится в экстазе и на другие участки моего развитого тела,
Вожделея постичь изменение моего сознания. Вот, в чём всё дело!

 

 

Сожгу букет и станем квиты!
Цветы в болоте...
Опять никем вы не убиты –

опять зовёте...
Держа стволы, колени, локти,
качаясь смело,
манят сиреневые когти
идти на дело.

 

 

Горжусь я – солнца красным кругом
И неба синего вокругом...
Был молот молод, серп мудрей –
Как апогей и перигей...
...Как шар послушный – пять пудов –
В неисчислимости кругов,
Шутя (с космической рекой),
Махал антенной, как рукой;
И все махали как один
Неизлечимостью причин...
...Не миновал я травмы детства;
Лишь ноши лёгкого наследства
Благополучно избежал,
Добро прияв в потенциал...
Излишне было говорить –
Я б не устал его творить...
Когда меня хватал за ворот,
Душил бездушный этот город
И уплывало вдаль весло,
И не кормило ремесло, –
Скреблось для ясности стекло,
Когда не ясно, где cветло...
...И небо было как рисунок,
Где солнца круг один, без лунок;
И подпись мальчика всерьёз
Была тому апофеоз...

 

 

Чистили лук
плакали рыдали
потому что с горы
открываются дали

чистили лук
делили одёжы
ламма савахфани
Отче мой Боже!

и вытекло всё
под горой на дорогу
а в небе звезда
поднялась понемногу

и горечь последнюю
горечь из штофа
лила под сурдинку
до ночи Голгофа

и только наутро
заплакали зарыдали
потому что с горы
открываются дали

 

 

На ощупь, слепо мы ползём,
Меняя время на вершки,
И поглощаем чернозём
В своё подобие кишки.

Объяты плотной темнотой,
Зажаты бледные тела,
– Вперёд, вперёд, товарищ мой,
Дави на грунт копьём чела!

Усердно строить наш тоннель,
Жуя песок иссохшим ртом...
А где-то солнце и капель,
И запах трав, но здесь наш дом.

Мы безоружны и без глаз –
Любой раздавит без труда,
Но нелегко отнять у нас
Плоды усердного труда!

Летит пчела – расцвёл цветок.
Цветут и дерево, и куст:
По всей земле любой вершок
Согрет дыханьем наших уст.

Объяты плотной темнотой.
Зажаты бледные тела.
– Вперёд, вперёд, товарищ мой,
Дави на грунт копьём чела!

 

 

Как в детстве я помню занозы
сверкали в пространстве стрекозы
и было у я постоянство
в сверкании общем пространства
где галстуки рдели в июле
губами (той) девочки Юли
и синие пламенно кеды
в которых к которой я еду
и чуткое ухо коры
со мною всегда с той поры
(сосновой)
я стал переносчиком чуда
но кажется не был иудой
ну может быть самую малость
мне кажется что-то осталось
ещё что вполне не сбылось
какая-то добрая злость
какая-то мудрая сила
которая густо бродила
и пенится тихо и ждёт
как чистой воды ледоход

 

 

врастают столбики
в ладони-холмики
как свечки-столпники...

дремучий лес
заветных столбиков –
в ладонях-холмиках
свечами столпников...

наперерез –
минуя кочечкой
глотая строчечкой
шифруя точечкой...

не перечесть –
кровей-ребятушек
печёнок-братушек
молодок-матушек...

как Бог не весть –
стоят озимые
горят родимые
о земь ранимые...

вы все мои –
слова-касатики
глаза-квадратики
гроши-солдатики...
златы рубли!

 

 

Поэт Чутьёв,
отведав соловьёв,
подкрутит в тигле с ромом.
Потом идёт к коровам,
обычно налегке,
в зелёном котелке.

Оттуда в закрома.
Назад – с ковшом вина.
Напотрошит табак,
надавит так и сяк,
ещё прижмёт и трубочку раскурит.
И курит.
Думает.
Так побудет.
Ещё подумает.
Потом вздохнёт и выдохнет наискосок,
а в душу скрипнет теремок.

И солнце непременно сядет.

«Ну, вот! – подумается дяде,
– Ещё тепло пойти на сеновал,
где! брат, как я, не пропадал...»

А утром, как проскочит ночка,
всем будет строчка.
Точка.

 

 

заведён внутри божок,
обязательный сверчок.
из нутра его щелчок
чётко вынул коготок
и открыл мои глаза
(сон – возмездие труда)
ящик тела с головой:
– привидение постой!
через реку или пруд ?
– выбирай любой маршрут,
все мосты на смерть ведут,
славный парень робин гуд!

 

 

Загрустила душа, загрустила,
Автомат ППШа попросила
И пошла, и пошла в тёмный лес,
С утешением наперевес.
И дошла до болотного края.
Гуси-лебеди пулей играя,
По-над топью слились высоко,
А внизу всё одно глубоко.

Стонет, стонет косматое древо,
И цепляется справа и слева,
И бледнея, вздыхает душа,
Опуская прицел не спеша.

И молчит непролазно болото,
Продолжается дальше охота.
Мушка – есть, ну и ладно, когда
Вдруг качнула листом лебеда,
И уводит ежиха ежонка,
Раз такая душа – распашонка,
То какого, скажи мне, шиша
Ты таскаешь с собой ППШа?

Стонет, стонет косматое древо
И цепляется справа и слева,
И бледнея, вздыхает душа,
Опуская прицел не спеша.
И молчит непролазно болото,
Продолжается дальше охота.
....................................................…

Баритоном разверзлась кукушка.
За дождём электричка прошла.
Шебуршит мыслеформой норушка,
И царевна молчит, как стрела.

 

 

Что у вас там?
Килограмм –
Стихи, пластид.
Я – поэт-шахид.

 

 

Вижу, кмете,
сильный кмете,
твёрд на ногах,
крепок в стременах,
играш конём,
косишь мечом,
разгоняш облацы,
небо выпиваш,
ткёшь след,
звёзды читаш,
изукрашен ягдташ,
золотой поясец,
Дуня сердится,
леташ соколом,
полем – бурьяном,
вдовой – рекой,
не той стороной,
глянет дева,
ронит плач жемчугом,
поднимат смарагдом,
высок звенит
тонкий месяц.

 

Остро отточен взгляд,
спокойна рука,
сладок кумыс,
крепка плеть.
В золоте степь.
Приветствует день.
Каменной бабы тень.
Орла полёт.
Новое солнце встаёт.
Дробят копыта.
Душа открыта.
Старик рад,
подчиняется лад,
звучит струна,
улетает стрела.
Старик спокоен.

Спит высокий воин,
спит его страна,
на-ни-ны-ны-ни-на…

 

 

а нынешней весной
деревья опять показали
дворникам кулаки

и дворники как обычно
убрали грабли –
подальше от содеянного

 

 

в городе
вода высыхая
всё ещё оставляет
на поверхности автомобиля песок

пустыня везде

 

 

…а в котомке у сердца часы

и никак не замолкнет сверчок –

бедолага случайно проник

в нескончаемый миг,

в быстротечный поток –

в купоросно-железную осень,

эта смесь в переулок ползёт,

до конца – эта горькая смесь –

до конца проведёт языком

по проспектам московским.

 

 

Дождик грянул назло всем,

выйди, посмотри!

Бьются возле серых стен

насмерть пузыри.

Пузырятся там и тут,

кувыркаются,

и бегут, бегут, бегут...

Не видать лица...

 

 

В порядке будничной работы,
в породе кремниевых числ,
едва откроются пустоты,
где звук один – искомый смысл.
Чей грубый заступ явит слово
протяжным голосом металла? –
Как бы оно – первооснова
формирования кристалла...