Неожиданность первого слова
Словно крах ножевого разлома,
Как спасительный звук для глухих, –
Неожиданность первого слова,
Неизбежность последней строки.
Это доля твоя, это – мука,
На сакральной заре соловей,
Колдовство утончённого звука
Отдаётся в твоей голове.
Но не свыше тот звук, не надейся,
На вибрацию связок творца:
Ты же сам осудил лицедейство
И внушил небосводу мерцать.
Это внутренний твой беспорядок
Сам с собой заключает пари,
Вынуждает к разрыву снарядов
Одному тебе слышимых рифм;
Удивляешься – невероятно,
Что не слышно речей с высоты:
Наверху – только белые пятна
И объём мировой немоты.
Помнит душа бессмертие
Помнит душа бессмертие.
Может быть, просто знает,
Что у судьбы в предсердии
Есть эта боль сквозная.
Знать, если поздно помнить.
Видеть, когда стемнело.
Рваться из тесных комнат
На эшафот расстрела.
Душам не страшно с нами
Смерть разделить в постели.
Только… хранится память
В очень невечном теле…
Сны – тренировки смерти.
Завтраки – воскрешенья.
Души, ночами верьте
В вечности крест нашейный.
Верьте в земное «кратко»,
В недолговечность плоти,
В мраморную облатку
Слоников на комоде.
Знать, что не взять руками,
Не унести с собою.
Жаль – отнимают память
С буйною головою.
Любить и надеяться
Очень просто:
Ждать и верить в свою весну.
Как надеется малое деревце
До подснежников дотянуть.
Как летит, разогнавшись, стая,
За неведомый горизонт,
Как ведёт её цель простая
И соперничает с грозой;
Как идут в икромёт лососи
Против воли реки в надир,
Как уверена каждая особь
В этой цели смертельных игр;
Как гудит, насыщаясь соком,
Белоствольных берёз стена,
Как наполнена всем высоким
Невещественная казна;
Так и ты, отряхнувши зиму
В талых страхов водоворот,
В каждом мартовском «эксклюзивно»
Начинаешь весенний год.
Свобода капли
Только в полёте:
Небо не держит, земля далеко,
Но всё равно занесённый скальпель
Участь обрушивает рывком.
В море падёшь – растворишься в массе
Тел усреднённого большинства,
Даже не сможешь себя окрасить
Или нахохлиться, как сова,
А разобьёшься о стол асфальта,
Не успевая судьбу ругнуть…
Кто тебя видит в последнем сальто,
Если пожизненно – грудью в грудь?
Может, ещё повезёт с наклоном –
Будешь катиться, завёрнут в пыль,
Чуть уворачиваясь назло нам,
Членам слоняющейся толпы –
Тоже ведь капли, давно упали,
Месим суглинок, подошвы трём,
Мы испаряемся в этом ралли
Между аптекой и фонарём;
Влага души переходит в тучи,
В росы долины, струю в ручье,
В самый счастливый несчастный случай,
Ставящий точку в твоём досье;
Только позднее, крещённый громом,
Каплей сорвёшься с его стропил,
Переливаясь по небосклону
Всеми оттенками всех светил…
Закопай ружьё
Зелень, яд-трава,
Медный малахит,
Покажись сперва
Через снег орбит.
Через слой времён –
Чародей-трава.
Собирать паслён
Да ромашки рвать.
Распускайся, степь,
Зарастай, курган;
Из семи частей
Состоит тюльпан:
Лепесточков шесть
(Неземной окрас),
Золотая шерсть
Колчедан-бугра.
Не слыхать молитв,
Не видать креста,
Слёз росой облит
Горький пьедестал.
Не тебя ли ждёт
Поминанья холм?
Закопай ружьё
Меж тюльпанных волн…
Исповедь попутчика
Ловя дрожащий лунный лучик
Через вагонное стекло,
Ты ждёшь, чтоб выслушал попутчик
Твой нарочитый монолог.
С грехами – да, с пороком лени,
Где участь вязкая горька,
Но без подсудных преступлений
И реквизитов ссудных касс;
Слегка с гротеском, чуть лукаво
Ты исповедуешься тем,
Кого несёт змея состава
В одноколейной темноте.
Излив сомнения в беседе,
Облокотясь на столик, ты
Вкушаешь долю общей снеди
И запиваешь водкой стыд.
Наутро, стоя на платформе,
Прощально смотришь на состав
И, обрубив сомнений корни,
Взыскуешь мяса средь поста…
Взрывайте нас
Взрывайте нас. Мы всё переживём.
Мы выстоим, а те, что жить остались,
Дотянутся отточенным копьём
До места где вибрирует хрусталик –
Неверных глаз, догматиков слепых,
Где смысл подкуплен ненавистью чёрной,
Где варварство бушующей толпы
Рвёт на куски поэтов и учёных,
Где людям не дают растить детей
И заставляют думать однобоко,
И помните, устроившись в постель:
Нас тьма. И око будет вам за око.
Мы жертвы – и в страдании сильней,
Нас влево не стащить с земного «право»,
За нами правды молодость, а с ней
Пребудет над жестокостью расправа.
Лосось в томате
Меняются вкусы.
Консервы «лосось в томате»
Мне нравились меньше, чем корюшка и камбала.
Теперь рассуждаю, как опытный старый прагматик,
Что вновь бы отведал былого консервного зла.
Китайской тушёнки, простого венгерского лечо,
Зелёного сыра, больших маринованных слив…
Доступно теперь размещать организм человечий
По всем эпизодам известной по книгам Земли.
Но времени мало на все полюса остаётся:
Проткнула минуты секундная стрелка насквозь;
Простясь на закате с угаснувшей рыбиной солнца,
На кухню иду и готовлю в томате лосось.
На небе никто не забыт
Мы вброшены в мир параллельных долгот,
На всех перекрестиях карт;
На вес исторических вех и долгов,
На плаху языческих кар,
На меру вины, отведённой судьбой,
И плату бессовестной лжи;
Нам ночью не снится просвет голубой
И лес, где дорога бежит.
Встаём в темноте и ложимся – темно,
Нет времени вырваться в свет,
Поесть и свалиться усталым бревном,
Покой подарить голове.
Не пение птиц, а насмешливый грай
На наше доносится дно.
Мы лишь потому полюбили свой край,
Что лучшего нам не дано.
Вцепляемся насмерть, вгрызаемся в кость,
Зубами за провод держась.
Покорно страдаем, отходим легко
От яда, свинца и ножа.
Иным оставляем спасения путь –
Взлететь до высоких орбит.
И шепчем, навек уходя: «Не забудь!»
На небе никто не забыт!
Поживём – увидим
Сеет сечкой морось.
Капель мелюзга.
Мартовская скорость:
Кончились снега.
Быль или пропажа –
Майские ветра?
Время всё покажет…
Qui vivra verra.
Валятся ракеты,
В мире мира нет.
Военпреды едут
В поисках ракет.
Станет ли убитых
Больше, чем вчера?
Поживём – увидим.
Qui vivra verra.
Ни войска ни мины
Мира не дадут.
Лишь один старинный
Первобытный труд.
Распрямите плечи
С самого утра…
Будущее лечит –
Qui vivra verra.
Изящная словесность
Словесность изящная, вздрогни
От слов, что тебе отведут –
Греметь по оврагам, как дровни,
Врубаться, как прорубь запруд,
Гореть фитилём под иконой,
В запале гадюкою тлеть,
Нести снегопад заоконный
И тайную тёмную смерть;
Вонзаться кинжалом событий
В твою повседневную плоть,
Надеждой несчастных насытить
И сильных сего – уколоть;
Гортанно слагаться в предгорьях
Певуче нестись из низин
И рушиться кровлею горя,
Когда остаёшься один.
Как в мире становится тесно,
Как рвутся к наживе вожди,
Давно обратили словесность
В орудие зла и вражды.
Орудовать словом разящим
Могу, но так редко хочу!
Словесность бывает изящной…
А в жизни изящества – чуть.
Признание
Скажу такое,
Если я посмел
Додуматься до горестной основы.
Произнесу вживую, не в письме
Субстанцию масштаба… областного –
Да, область сердца,
С прочерком ума,
Коль вынужден сказать об очевидном.
Когда бы догадалась ты сама,
Мне стало бы чуть менее обидно.
Как птице свет,
Как ёлке фонари
Дают полёт и освещают праздник,
Так мне глагол нещадный «говорить»
Корёжит рот в космической боязни;
Как рушатся панельные слои
Чужих квартир и спаленок поплоше,
Так я теряю домики любви,
Так парус обессиленный полощет;
И ощущая совести ожог,
Гляжу немного в сторону, потупясь:
– Я больше не люблю тебя, дружок…
Прости за легкомысленный поступок.
Паук в сопромате
Слегка косолапя в своих полукедах,
Маринка на пару пришла в универ;
На ней притаился паук-непоседа,
Задетый плечом на весенней листве.
А стильный доцент, поражая сноровкой,
Чертил на доске в сопромате эпюр.
Решил, что паук – это татуировка:
Наколка видна через тонкий гипюр.
И к ней подошёл невзначай в перекуре,
Смущённо просил разглядеть паучка;
Маринка отдёрнула русые кудри
И страшный испуг отразился в очках.
Маринку доцент удержал от истерик
И с девушки снял безобидную тварь:
Он вышел спокойно и выпустил в скверик,
Как учат родители, бог и букварь.
Маринка, сменив полукеды на шпильки
И ножки старательно ставя прямей,
Зубрит сопромат, декламирует Рильке
И носит костюм с паучком на ремне…
Часть природы
Жарко и липко. Четыре недели.
Сколько ещё предстоит терпеть?
Чайки на набережной расселись.
Столь безразличные к толпе.
Чайкам – хоть день до зари купайся…
Терпят, к перу притесав перо.
Солнце колеблется в ритме майском,
Не погружаясь в ночной сироп.
Чайки и солнце, пустырь и площадь,
Скука, терпение и жара, –
Мастера избранное полотнище,
Космоса женственного астрал;
Шар, западающий в мрак багровый,
Тьмы заместитель и тень Врача,
Тоже, как ты, только часть Природы –
Той же Природы родная часть.
Всё это уходит
Всё это уходит в далёкую боль –
Старушки, беззубо втянувшие прикус,
Сосед-алкоголик, питанье горбом,
Семейные сцены с истерикой крика,
И фикус, сверкающий глянцем сквозь пыль,
Трава-тимофеевка возле дороги…
И сами дороги, и эти столбы,
И вместо «победы» одни «перемоги».
Высокие гребни фуражных тулей,
Престиж «Мерседесов» и тупость порядка,
Небрежность приписанных к счёту нулей
И «Стечкин», скрываемый за подкладкой…
Другое, другое – на этой земле:
Работа до спазма и лом в пояснице,
Две баночки пива на праздном столе
И ломтик бекона в тарелке лоснится,
По телеку – климат и местный хоккей,
Рыбалка (да выпустить бедную рыбку!),
Незнание личностей вроде Меркель
И летние шрамы, и зимние цыпки;
Величие красных кленовых лесов –
И времени нет любоваться величьем…
Летит и стремится твоё колесо,
И что-то бормочет на импортно-птичьем.
А мост (или смычка?) сквозь душу твою
Навек припечатан губами старушек:
В каком бы ты ни был далёком краю,
Всегда остаёшься рожденью послушен…
Лето – пламенная река
Всё же вылупилась из туч
Солнца жареная котлета,
Прорывая дождей кисту
Постучалось к апологету –
Лето,
Лета,
О лете, – звук
Образ, виденье да причастье:
Жди, когда ещё назовут
Одуванчиками горчащей
Спорной истиной всех полян –
Расстилаться, когда не просят,
Укрывая от ран покоса
Каждый выкошенный изъян.
Выстрел в лето,
Мечта о лете
Столько сбудется раз подряд,
Сколько циферок на билете
Пропечаталось с ноября,
Сколько вычеркнул прошлых зим
В расписании летних спячек
Врачеватель больных верзил
И отдельных господ незрячих…
Сколько выброшено тепла
Из галактики в атмосферу,
Сколько раз погрозил кулак
Виртуальному Люциферу,
Сколько дьявольщин с языка
Унесётся – сломалась прога:
Лето – пламенная река.
Вдаль от дьявола. Вширь – от бога.
Средство
Приоткрытые, как мидии, фисташки,
Сухопутные моллюски грызунов…
Если мы в итоге делаемся старше –
Переходим на проросшее зерно.
Не хотим моллюсков трепетные тельца
Привносить в свои усталые тельца,
Укорачиваем графики для рейса
До созвездий Скорпиона и Стрельца.
Нам совсем зима не действует на нервы
Мы не молодь, но ещё не старики,
Запечатываем мидии в консервы
И засаливаем на зиму грибки.
Но уже воспоминания питоны
Обвивают и ложатся как ярмо:
И трескучие бумажные пистоны,
И со слониками бабушкин комод.
И пиратами не можем насладиться,
И интригами любимого Дюма,
Даже кортик или бронзовая птица
Не подходят для окрепшего ума.
Я придумал замечательное средство:
Я внучонке прочитаю сотню книг,
Чтобы с ней продолжить собственное детство
И восполнить убегающие дни.
Дожди
Утром дожди – и ещё пойдут
Днём, когда крыши простятся с тенью,
Ночью, когда в городском саду
Небо утратит свою звезду
В облачных формах земных растений;
Летом дожди, и сырой туман
Стелется полем и гнутся злаки,
Жмутся не высохшие дома,
И в одиночных сырых дымах
Не различить колдовские знаки;
Струи сплетаются, спину гнут,
Лепятся в тросы, жгуты, канаты,
Горы торопятся перешагнуть,
Выбросить каждую пятерню
В небо проснувшееся Канады.
Липы в июне
Рождается липы цвет:
Июнь подошёл к концу.
Ты в липовом большинстве,
Как ветер степной, гарцуй.
Кружись паутиной тайн
По разным концам Земли,
И в трепете птичьих стай
Вдыхай эту сладость лип.
На ветра удар в лицо,
На вдох первородных сил
Надежда твоих птенцов –
Тепло неземных светил.
Так часто подводит плоть
И крылья не служат всем
И хочется уколоть
Кривым остриём морфем.
Но липовый цвет повис,
Заполнил твою гортань,
Себя растворил в крови
Живым серебром добра;
Иди и вдыхай тепло,
Надежду на тёплый дождь –
И чувствуй небес наклон
Туда, где не каждый вхож…
Нежность Вселенной
Губы Вселенной – ветер в долине,
Тени протянутые к костру,
Клики над скальным гнездом орлиным,
Горечь от жимолости во рту,
Ртуть тяжелеющих вод залива,
Чайки, презревшие хлад зимы,
Зелень бледных листов оливы,
Подобострастность плодов хурмы…
Речи вселенной – реки по руслам,
Чувства ответные, что щемят,
Если не можешь смотреть без грусти
На невостребованных щенят.
Эти эмоции – соль природы,
Перец надежды, любви шафран,
Это – без броду соваться в воду,
Не уповая на свой экран;
Ждать и приветствовать вольный воздух,
Лепет рассвета, заката дух,
Видеть в затмениях, снах и звёздах
Ориентир на свою звезду,
На лепестках созерцать росинки,
Вслушиваться в разговор чудной
Между маслятами и корзинкой,
Между косильщиком и копной.
Сам бы с собой говорил полночи,
Днём наступающим – до темна,
Всей шириной неземных обочин
Млечного бледного полотна,
Так бы глотал эликсир целебный
Долго, что времени отвели, –
Нежность отпущенной мне Вселенной,
Ласка и горечь её Земли.
© Сергей Плышевский, 2017.
© 45-я параллель, 2017.