Сергей
Плышевский

Остались у Иосифа Александровича и страна, и могила, и выбирать ему пришлось и то, и другое.

Не совсем та страна, и совсем не в ней могила. В своём стихотворении 1965 года «На смерть Т. Элиота» поэт словно экстраполирует вектор времени до своей собственной кончины в январе.

Собираясь сказать несколько слов к 80-летию Иосифа Бродского, я оттолкнусь от собственных восприятий большого поэта – тогда и сейчас. Не упрекайте меня за то, что я не сразу увидел истинную величину поэта. Сложен Бродский для мгновенного восприятия, не я один, а многие современники с запозданием оценили большие таланты, опередившие своё время. Помните, Белинский писал о Пушкине, что талант его иссяк в 27 лет, и только много лет спустя изменил свою точку зрения, но уже когда Пушкина не было на свете. Аналогия уместна и с Бродским. В поздние периоды его творчества, с возрастанием уровня поэтического способа проникновения в философию жизни, стихи его с запозданием оценивались окружающими, разрыв между автором и читателями увеличивался. Это, наверное, правильно, когда поэзию не любят массово, как футбол или хоккей, но кажется немного обидным. Кажется, или на самом деле так и есть? Важна ли автору положительная реакция и поддержка читателей? Поэту – нет. Человеку, в котором живёт поэт – да. Но поэт должен быть главнее человека. Люди, воспитанные в традиционном духе, часто связывали творчество с личностью, и только позже поняли, что поэт ставит творчество выше личности и общества, и только в творчестве не имеет права уклоняться.

В 1962 году в Ленинграде, в кафе «Буратино», недалеко от площади Восстания, Иосиф Бродский читал своё знаменитое стихотворение «Стансы» – «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать…», а мне 6-летнему, гостившему у своих бабушек неподалёку на улице Жуковского, и невдомёк было… Его выступления со стихами, его вращение в кругу Анны Ахматовой тоже прошли мимо меня, и судебный процесс «над тунеядцем» догнал меня много позже, когда я сам уже писал стихи и взял в руки нелегальный самиздатовский экземпляр «Часть речи» и распечатку нелепого судилища…

Далеко не все в то время высоко оценивали талант Бродского даже среди сплотившихся вокруг Анны Ахматовой более опытных поэтов Наймана, Рейна, Бобышева, и только сама Анна Андреевна говорила, что все они – поэты хорошие, но гений только один – Бродский. Ахматова улавливала особую интонацию в стихах Бродского и прочила ему большое будущее.

В большой степени сказалась и творческая позиция Бродского. В те времена двумя основными лагерями поэтических призваний были те, что считали, что поэзия должна служить обществу (партии, государству) и те, которые считали, что поэзия должна служить личности отдельного человека. В частности, популярные поэты Евтушенко, Рождественский и Вознесенский относились именно к этой последней категории. Бродский же считал, что поэзия не должна служить ни обществу, ни человеку, а прежде всего должна находиться на острие языка, служить языку и литературе.

Позже он сформулировал эту точку зрения в своей нобелевской речи. «Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу, реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отношению к временному, ограниченному. По крайней мере, до тех пор пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства».

Мысль о служении языку станет центральной в творчестве и становлении Бродского.

В 1963 году он создаёт несколько замечательных стихотворений, в том числе «Рождество». Следует отметить, что в стихотворениях Бродского Рождество всегда католическое, всегда 25 декабря. Он словно предчувствовал, что проведёт зрелые годы свои в странах с католическим Рождеством.

Между тем, католиком Бродский не был, и вообще был воспитан в атеистическом духе. Его частые обращения к библейским сюжетам были своего рода информационным полигоном для углубления в поэтическую структуру языка.

В 60-е годы до ссылки Бродский не вполне ощущал своё место в русской литературе в ряду с Пастернаком, Мандельштамом и Ахматовой. Его более интересовали поэты современные, в частности, Станислав Красовицкий, позже отдавшийся богослужению. В те годы начинает развиваться становление Бродского как выдающегося поэта, а также создаются предпосылки для неизбежного столкновения поэта с советским государством. Достаточно парадоксальное состояние, потому что Бродский не был принципиальным противником системы, хотя и особой любви к системе не испытывал, просто он считал, что поэт должен быть самодостаточным. Но государство было устроено таким образом, что как раз самодостаточность и наличие собственного голоса и возмущало советский официоз, и против Бродского была организована кампания – на вполне местном уровне, безо всяких указаний из Кремля. В 1963 году появился указ о борьбе с тунеядством, который и был формально использован против Бродского. Для того, чтобы не считаться тунеядцем, необходимо было зарабатывать не менее 70 рублей в месяц, а Бродский, хотя и числился членом Группкома и получал гонорары за поэтические переводы, зарабатывал около 40 рублей, что было формально недостаточно.

Психиатрическое освидетельствование Бродского, проведённое перед судом, к счастью, признало его нормальным – не как Наталью Горбаневскую, которую держали в клинике два года – и мы получили ещё поэму «Горбунов и Горчаков», написанную по следам этого пребывания в ленинградской психиатрической больнице. Судилище представляло собой театр абсурда, но результат был предрешён. Ссылка в Архангельскую область с обязательным привлечением к физическому труду – такого даже в сталинские времена не было: попал в лагерь, а дальше уже как повезёт.

История получила большой международный резонанс. Бродского уже печатали за границей и имя его было на слуху. «Нашему рыжему делают биографию» – говорила Анна Ахматова, и она была права – история с судебным процессом над Бродским сыграла роль катализатора в его творческой карьере. Жан Поль Сартр, пользовавшийся благосклонностью советского руководства за критику НАТО и поддержку режима Фиделя Кастро, во время визита в СССР в 1965 году упомянул Микояну, что вот, мол, у вас такая самая свободная страна, а поэтов репрессируете. Ничего не подозревавший Микоян узнал о Бродском от Сартра. На следующий день Бродского вернули обратно в Ленинград.

Бродский провёл в Архангельской области почти полтора года. Пожалуй, ему как поэту такая децентрализация пошла на пользу, хотя как человек он стал более замкнутым и отстранённым. Да, поэтов преследовали, а с другой стороны, эти преследования их в какой-то мере закаляли. Аналогия: трудно сказать, что было бы лучше для Пушкина – ссылка в Михайловское, Болдинская осень или кутежи в Петербурге.

Не кидайте в меня камни за то, что будучи воспитанным во вполне социалистическом обществе, я разделял понятия поэта и гражданина, и, уважая поэта, не понимал человека, ищущего признания от казённой машины советского государства. Соглашаясь с «Се вид отечества, лубок», я пожимал плечами – разве можно говорить такое вслух, не опасаясь последствий?

Вайль и Генис высказались по этому поводу в литературном обозрении так: «Поэт наживает себе неприятности в силу своего лингвистического, а, значит, психологического превосходства. Песнь есть форма неповиновения, а её звуки ставят под сомнение не только политическую систему, но и весь существующий порядок вещей». Эти же Вайль и Генис писали, что власть ещё согласна терпеть поэта, но любви никогда не будет.

Поэт предчувствует гонения и опалу; у Бродского есть стихотворение «прошёл январь за стенами тюрьмы», написанное ещё до его преследования.

Хорошо знавший Бродского Яков Гордин вспоминает, что однажды он читал в студенческом научном обществе доклад о звериности в поэзии. Имея в виду поэму «Рысь» Сельвинского и подобные вещи. И он пригласил Бродского на обсуждение этого доклада. Бродский начал своё выступление с цитаты из книги Троцкого «Литература и революция». Что привело в совершенный ужас профессора Е.И. Наумова, председательствовавшего на семинаре. Будучи пуганым человеком, Наумов произнёс бессвязную речь, постоянно путая фамилии Бродский и Троцкий.

Не думаю, что Бродский симпатизировал Троцкому, все тираны были ему равно отвратительны, и вряд ли Троцкий был намного лучше Сталина, но Бродский был самостоятельным, что считалось непростительным пороком в советские времена. Трудно сказать, о каком тиране идёт речь в этом стихотворении – вероятно, собирательный образ.

Между тем, Бродского много и охотно печатают на западе, его хорошо знают в Европе и в Америке, а в Союзе сохраняется полная глухота. В качестве курьёза можно рассматривать случай, когда студентка из Ленинграда опубликовала пять стихотворений Бродского под своим именем в газете «Горьковский комсомолец» – редактор и не слыхивал такого имени. Ещё были напечатаны элегия «Памяти Джона Дона» и стихотворение «В деревне бог живёт не по углам».

Бродский пишет элегии, потом его всё больше захватывает большая форма, он пишет антологию одноклассников. Каждый характер, описанный Бродским, кроме соответствующих индивидуальных черт персонажей, несёт отпечаток эпохи, детали общественного строя.

Бродский никогда не был поэтом антисоветским. Но стать поэтом советским он органически не мог. Как говорится, посадить было не за что, но и публиковать нельзя. В отличие от Высоцкого, тоже не бывшего просоветским, Бродского знали не массы, а близкие к поэзии люди, в основном в Ленинграде и иногда в Москве. Здесь сыграло роль и то, что стихи Бродского были интимнее, сложнее и глубже, чем песни Высоцкого, во всяком случае, они не были предназначены для широкого круга. Кроме того, Бродский был интровертом, и какой-то тесной связи его слов с окружающим миром вряд ли следует ожидать.

Второй период творчества Бродского продолжается до июня 1972, когда Бродский окончательно покидает Советский Союз.

Какое из стихотворений Бродского начала 70-х годов переполнило чашу терпения советских властей, трудно утверждать однозначно. Одни искусствоведы говорят, что «Осенний вечер в скромном городке», другие, что «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь...» Скорее всего, вся совокупность независимости и самодостаточности слов поэта аккумулировались и достигли своей критической массы, влекущей взрыв. Бродскому предложили уехать в Израиль. В Израиль он особенно не стремился, поэтому в пересыльном пункте в Вене изъявил желание остаться в Европе.

Некоторые до сих пор считают, что Бродскому не следовало уезжать. Что надо было пройти весь мученический путь и дать государственной машине произвести расправу, что таким образом он нанёс бы этой машине больший урон, чем угрожая из заграницы. Но Бродский не собирался никому угрожать. Он хотел, чтобы его голос не заглушали, и врагом русского народа он не был. Он был поэтом и признавал только ответственность перед словом и творчеством – понятием более высокого уровня, чем общество и, тем более, государство.

Тем не менее, творческий рост Бродского за границей продолжается. Это совсем не согласуется с популярной теорией о том, что, будучи оторванным от родного языка, поэт теряет почву под ногами. Судя по всему, гениальность устроена иначе. Бродский сумел воспринять опыт европейской и американской культуры и состыковать его с родным русским языком. Он некоторое время странствовал по Европе и в конце концов оказался в Америке.

И если в первое время в его произведениях чувствуется некоторая растерянность, то вскоре голос крепнет и появляются новые шедевры. И Бродский, и Набоков, говорили, что никакой ностальгии по России не испытывают, но они так много об этом говорили, что остаётся впечатление заклинания самих себя. Тем не менее, к 1974 году мастерство Бродского значительно возрастает и отрыв от лингвистической родины не сказывается на его стихах.

В 1974-м он пишет известное стихотворение на смерть маршала Жукова с мотивами аллюзии на логаэд Державина «Снигирь» 1800-го года. «Снигирь» был написан на смерть Суворова. У генералиссимуса был снегирь, обученный петь военный марш. И когда гроб Суворова вынесли хоронить, снегирь запел этот марш. Потрясённый Державин взял снегиря на память о Суворове, и птица жила у поэта ещё несколько лет.

Державинский «Снигирь»:

Был написан логаэдом – в середине строки дактиля выпадал один слог, провоцируя сильную цезуру. «Жуков» Бродского почти весь написан таким же дактилем, но без выпадения одного слога:

Жуков – такая же полузапрещённая фигура. С одной стороны, вроде бы маршал-победитель, но публично его не показывали. Репрессировать Жукова вряд ли было возможно, его держали на второстепенных ролях – командующим округом, сначала в Одессе, а потом в Свердловске. Дачу Жукова в деревне Раскуиха в 40 километрах от Свердловска я прекрасно помню, это было в полукилометре от нашей дачной постройки. Стихотворение Бродского всё построено на контрасте – с одной стороны, величие Жукова, с другой стороны – его жестокость. С одной стороны – Лета, с другой – прохоря. Полифония, развивающаяся в стихах Бродского, в этом стихотворении уже ярко выражена. Каждая тема приобретает своё собственное звучание и ничем не ограничивается.

Бродский близко сходится с Михаилом Барышниковым, которому к тому времени удаётся эмигрировать в США. Бродский пишет посвящение Барышникову «Классический балет есть замок красоты». Здесь вспоминается классический дягилевский балет с имперскими ложами, летящая по воздуху Павлова, и в конце даётся счастье приземлиться в США.

В сборнике «Часть речи» наблюдается тенденция к возврату к классической поэзии и философским стихам. Когда Бродского спрашивали, кто его любимый поэт, он отвечал, что – Баратынский. А почему не Тютчев? – говорили ему. Бродский парировал, что Тютчев был дипломатом, писавшим стихи, он империи служил, а Баратынский был абсолютно свободным поэтом.

Другим человеком, с которым сблизился Бродский, стал Геннадий Шмаков – поэт, специалист по поэзии Михаила Кузмина и тоже историк балета. Заграничная судьба Шмакова не вполне сложилась; если в России он пользовался авторитетом и известностью, то в США оказался не востребованным, никто ему должности профессора не предложил. Правда, нуждаться ему тоже не пришлось – его приютила Татьяна Яковлева (та самая, Маяковский, помните?) она была замужем за миллионером и коллекционером, основателем музея Гогенхайма. Умер Шмаков в 1988 году, а в 1989-м Бродский пишет стихотворение памяти Геннадия Шмакова. Привнося элегические мотивы в эпитафию, Бродский добивается вершин жанра.

В1987 году Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе. Он стал пятым русским писателем – нобелевским лауреатом после Бунина, Пастернака, Шолохова и Солженицына.

В ранние годы творчества Бродский приходил в Ленинградский университет, на факультет и в общежития, часами читал стихи. Он говорил, что очень хотел бы учиться в университете, но формально не имел на это права – он не мог сдать алгебру и получить аттестат зрелости. И не в лицее в Царском селе это было, когда снисходительный преподаватель, замучившись с вдалбливанием молодому Пушкину теоремы Пифагора, отстал от поэта, предоставив ему свободу: «Садитесь, Пушкин, ноль! Можете писать свои стишки».

Тем не менее, человек с формально неполным средним образованием, стал профессором многих университетов, потому что Нобелевская премия перекрывала все прочие звания и привилегии. В своё время был такой замечательный коллаж: газетный заголовок «тунеядец получает по заслугам» и картинка: Шведский король вручает Бродскому Нобелевскую премию.

В 90-х годах у Бродского появляются новые мотивы в творчестве – это очень рациональная поэзия, но в то же время за этим рационализмом происходит окончательное столкновение жанров – характерным примером является «Библейская птица ворона», стихотворение, написанное формально по мотивам басни Крылова.

Последние годы жизни Бродского отмечены семейным счастьем в браке с итальянкой, частыми выездами в Венецию, откуда произошёл и выбор его места захоронения. С другой стороны, здоровье у него было неважное, он перенёс две операции на сердце и должен был идти на третью, но скончался до этого. Рассудок оставался светлым до последнего момента. Когда Бродскому сообщили, что Евтушенко ратует против развития колхозов, Бродский сказал: «Тогда я – за!». И повернулся на другой бок. Он говорил, что страшно подумать, что Евтушенко и Рождественский представляют собой цвет русской поэзии. Когда их приняли в американскую академию искусств, Бродский эту академию демонстративно покинул.

Находясь в общем с Бродским поэтическом пространстве, хотя и на более низкой орбите, я многое ценю и беру из его подхода к поэзии. Очень понятным и близким становится определение мотивов написания стихов, данное Бродским: «Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя.

Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».

На этом позвольте закончить мой немного сумбурный рассказ, не претендующий на академическую ёмкость и детальный анализ стихотворений.

Иллюстрации:

Иосиф Бродский в разные периоды жизни —

свободный интернет-доступ.

© Сергей Плышевский, 2020.

© 45-я параллель, 2020.