Сергей Плышевский

Сергей Плышевский

Четвёртое измерение № 10 (10) от 24 августа 2006 года

Суеверие

 
 *  *  *
  

Теперь, вдали, мы молимся за вас.

Мы напрягаем зрение и память.

Надеемся на верные слова...

Ведь кое-что даётся и словами.

 
И если время валится внаклон -

не всё на время сваливать пора ведь -

беду дурное слово навлекло,

и нас нет рядом, чтобы чуть поправить.

 
Да были б рядом - были же тогда!

Как, что не год, то дальше, глубже, выше...

Ещё «товарищи», не «господа»,

вы наотрез отказывались слышать.

 
И не вина, не это слово, нет,

но чувство, что задета середина,

непонятыми делают вдвойне

нас, ранее не понятых едино.
  
Уральское
 
Изжелта прокуренные пальцы

и в картинках старый абажур.

Мы с тобою, всё-таки, уральцы -

этих географий не стыжусь.

 
Это в нас граница континентов

входит, как безжалостный шампур;

это мы не только в кинолентах

видели Магнитку и Кунгур.

 
Это нашим медным малахитом

облицован трон поводыря,

это нашей зеленью пропитан

север, где сияния горят.

 
Это наши руки век за веком

плавили железную руду;

это мы, в лесу встречая зэка,

хлебом с ним делились на ходу.

 
Это нам в голодные тошноты

видится картошка в чугуне,

это тут в посёлках помнят что-то

о царях, репрессиях, войне...

 
Это здесь демидовские горны

потребляют выдох твой и вдох;

сгорбленный Урал и животворный,

арсенал событий и эпох.
  
*  *  *
 

Красивая рыба - печальная

И плавная, и напевная.

Такую встречают случайно

В сутолоке повседневной.

 
Волною обдаст плавниками

И скроется махаоном.

А ты всё таскаешь камни

В процессиях похоронных.

 
Плюются секстины в трубах

Сквозь медные рты большие.

Наёмники в тканях грубых

На мокром ветру фальшивят.

 
Случайная фальшь, случайное

Созвучие свойству плавать.

Любовь - долгота звучания,

Синоним понятия «плавность»...
  
Тагильский тракт
 

Горжусь, как встарь, своим таёжным краем,

Кладу сосну в пустой камин c утра,

Передо мной дорога на Арнпрайор,

А за спиной - всегда Тагильский тракт.

 
Мне вбиты в память липовой киянкой

Демидовские копи-рудники

И башня наклонённая в Невьянске,

И пляшущие в озере буйки.

 
Забот себе по горло я насыпал

Сопоставлять, меж двух земель висеть,

Тиха, как Нейва, речка Миссисипи,

Как Мадаваска - озеро Исеть.

 
Ночной хайвей. Свет фар в глазах енота.

На повороте - статуей - олень.

Мелькают перелески и болота,

И впадины чернеющих полей.

 
Свет впереди - защитник наш и гаер.

Опять наш брат домов нагородил.

Там, впереди, игрушечный Арнпрайор,

А мог бы быть взаправдашный Тагил...
  
*  *  *
 

В родословной - по Бабьему Яру,

по стрелецкому бунту, войне,

по репрессии, культу, пожару,

по тому, что достанется мне.

 
По сиротству - и ноша бобылья,

по душе - и удел горемык:

эмигрантские тонкие крылья

надеваешь, как лысый парик.

 
Ночи тянутся, полные бегства,

свечи сальные мрачно коптят,

это нам подмешали в наследство

слепоту обречённых кутят.

 
Где смыкаются мутные струи

над шугой и разломами льдин,

лошадь тонет с обрывками сбруи,

человек выплывает один.

 
Откачают, накормят, оденут

и научат других приживать,

родословная вводится в вену,

но всегда переходит в желвак.

 
Что за разница - в тундре ли, в сельве

в простодушии иль ворожбе...

Инсулиновый шок новоселья,

Эмиграция - бегство к себе.
  
Планктон
 

Питаешься планктоном слабых нот,

привычных звуков, плазменных иллюзий,

и время, бомбой тикая, идёт

в большой брегет, лоснящийся на пузе

 
Где в собственном желудочном соку

бурлят цуккини, мясо и спагетти,

откуда кровь несет с собой к виску

энергию и путаницу эти.

 
Ночной трамвай скользит по проводам,

как поплавок по старице проспекта,

в глазах пестрят пырей и череда,

когда следы Гекубы ищет Гектор;

 
Рабы кипят, фильтруя тучи душ,

на главаря решающего бунта,

а сюзерены астму и коклюш

лечить стремятся знахарством. Как будто

 
Помочь в болезни могут колдуны...

Ну, не помогут - голову отрубим...

и главарям. И тёще - за блины.

И маркитанткам - висельные груди.

 
Всё это инфузории. П л а н к т о н.

Глотать полезно собственные сопли.

Но, распуская слюни о святом,

не забывать нашивки и нашлёпки.

 
И побродить вдоль матушки-реки,

где в море берегов впадают склоны...

Не заплывайте, люди, за буйки.

Там где-то флибустьерничает кит.

Он, как и все, питается планктоном...
  
Бабушкины сказки
 

Стенной ковёр, где лебеди и лес,

как персонажи бабушкиных сказок,

как тихое влечение к земле,

которой теми сказками обязан...

 
Так тянет благородный инструмент

под фетровым касаньем молоточков,

так маленькие хвостики комет

мне форточку распахивают ночью;

 
Зовут во сне по-детски улететь

туда, где отголоском карантина

оценивают кровь по густоте

и помнят аромат валокордина;

 
Туда, в предновогоднюю пургу,

навстречу разыгравшейся погоде,

где слоники на стареньком комоде

серебряное детство стерегут.
  
*  *  *
 

Жизнь - перекрученная на ощупь.

Горько-солёный вкус.

Дело не в матери и не в тёще -

В родственности рывку.

 
Мало кто чувствует горечь полёта:

Жизнь - дорогой шоколад.

Часто летят кругляши паслёна

В булькающий томат.

 
Трепетом выпученной пучины

Рвёт мириады брызг.

Коркой гранатовой жизнь горчила

Тем, кто её надгрыз.

 
Только что шёл, невесом и розов,

Без никаких паскуд.

Думал отрезать её, как ростбиф,

Думал припасть к куску.

 
Фига! Мечте никогда не сбыться.

Сгинет, иных гнобя.

Жизнь это буквица передовицы

С пасквилем про тебя.

 
Май холодов на цветах черёмух

Время несёт рекой.

Платишь всю жизнь за ничтожный промах.

Знать бы ещё, какой...
  
*  *  *
 

Но нам-то нет

привычных лет

и нет протяжных зим,

мы успеваем на обед

и по морю летим.

 
Ползём на холм

волны глухой

и вниз слетаем - ах!

и страхи стали чепухой,

и брызги на губах.

 
Идёт, полна,

в зенит луна,

волна летит в зенит,

и воет кливер, как струна,

и ветер в нём звенит.

 
Какая соль

морская пыль,

и враг обходит фланг,

пускай попробуют, клопы,

полезть на чёрный флаг.

 
От борта - залп

и новый галс,

идём на абордаж;

и кто нас вечером ругал,

наутро будет наш.

 
И ты, горнист,

давай, трясись,

и ты молись, пушкарь,

пускай до боя лопнет жиз-

ни старая кишка!
  
Суеверие
  

Обмирающее, тонкокостное,

сохраняемое в музеях...

Тонет город на перекрёстках

в ароматах своих кофеен.

 
Клёнов хрупкая позолота...

Своды арок да шпаги шпилей...

Полно, милая, брось, ну что ты,

хлопни дверцей автомобиля,

 
Руку дай, и идём по набережной

маловодной, короткой Сены,

я сегодня какой-то набожный -

в этом день виноват осенний.

 
Брось кругляш золотого евро

в эту воду в знак суеверия -

мы вернёмся сюда, наверное,

и опять побредём по скверам.

 
Мы обнимемся под платаном

в пожелтевшей листвы настое,

осень рухнет на нас пластами

всех сбывающихся историй. 
 
© Сергей Плышевский, 2002-2006.
© 45-я параллель, 2006.