Протоязык
Сбросил наземь багровое лес-трансвестит,
Обнажив бездну чёрных рогуль.
Жду со страхом – быть может, опять просвистит
Метеор, осветив Чебаркуль?
Я сижу на мансарде в посёлке Тотьма́.
В октябре звёздный рой падуч.
Но кучкуется за горизонтами тьма
Чёрных стад мериносовых туч.
Озарил яркий всполох гряды островов.
Дождь куда-то бежит, семеня.
Что же хочет неведомый мне Саваоф
В этот вечер смурной от меня?
Что-то тяжкое вспомнив, вздохнул Аркаим.
В чащах леса трещит кедр.
Слышу, как сопрягается с ритмом моим
Первородный пульсар недр.
Чую боль углекопов в подземье Фусинь
И биенье их нервных узлов.
Вижу бездну глубин и бездонную синь
В неохватной прасущности Слов.
В хвойном море – Байкал, в древних скалах – Иссык.
Мчит спирально наш мир земной.
Понял я, что Поэзия – Протоязык.
Так Господь говорит со мной…
ОФО*
Моя кровь стала ржавой. Теперь она ферромагнитна –
Меня тянет к металлу. И вовсе не тянет к добру.
Потаённую дверцу в душе своей я отопру,
Чтоб увидеть в пугающем чёрном пространстве огни на
Бесконечно далёком и близком от нас берегу
Речки времени Стикс, что впадает в безвременье Леты.
Недоступны в цене за продление жизни билеты.
За ценой не стою – я готов на любой перекуп.
Всё, что было сверх меры отсыпано Вышним, профу…
Мне теперь часто снятся Тартар и горящий детинец.
Я решился всё бросить и срочно уехать в Уфу,
Чтоб пожить там немного в одной из доступных гостиниц…
Расписался я быстро на бланке в последней графе
И стремглав – черепахой – в свой номер. Спасибо Зенонам!
На карнизе моргало страдальчески слово «ОФО»,
В темноте освещая дорогу мертвецким ксеноном.
Мне мерцал, будто дальние звёзды, искусственный свет,
Проходя через мутные стёкла на старом балконе.
На столе три тетрадки и книга – потрёпанный Фет.
И трёхлетний зловонный коньяк в огранённом флаконе.
Я плеснул из флакона на донце напиток хмельной
И его проглотил, заедая полоской лимона.
Вдруг в движенье пришла моей чёрной изнанки флегмона,
Сквозь каверны исторгнув наружу скопившийся гной.
И, воспряв, возмечтал я: «Себя на труды обреку.
Буду строить дома, и высаживать парки…et cetra».
Кружит голову маслом эфирным лимонная цедра…
Мчится жизни река – я стою на её берегу.
____________________
ОФО (башк.) – транскрип. Ефе – Уфа
Январь
Скуп нынче холодом январь
И не пылает киноварь
Залётных снегирей.
Зато – и это не слова –
На крыше белая сова,
Заблудшая скорей,
Чем прилетевшая «спецом».
Не инкрустирован резцом
Пока ледка кристалл.
Погода – только заболеть.
Кружится, шкуря гололедь,
Колючих звёзд фристайл.
Я сел финансово на мель.
Выходит новогодний хмель.
В графине скис крюшон.
Тошнит от запаха сардин
И едкой горечи «Jardin» –
Вновь кофе пережжён.
А завтра снова торжество –
Вселенский праздник – Рождество.
В тот день Господь пришёл.
От Магадана до Пинег
Покроет тихо землю снег…
И будет хорошо!
Улугбек
Над ямой всплыло облако-тюрбан,
Эпох прошедших звук дошёл до уха.
В лучах зари – как огненный тюльпан –
Дрожит флюид разбуженного духа…
Над ним летали раньше стерхи, но…
Теперь здесь в прах размолотые квадры.
Я вижу, словно в стереокино,
Прошедшего разрозненные кадры.
Когда века достигли середин,
Устав от мук безудержного бега –
В стране, где жил пройдоха Насреддин,
Взошла звезда эмира Улугбека.
В руках он держит жезл и калам,
В зиндане мирно спят топор и плаха.
В его лице обрёл седой Ислам
Слугу и сына вечного Аллаха.
Властитель дум, поэт, и звездочёт,
Ходжа и маг восточного глагола –
Познал при жизни славу и почёт
Великий внук великого Могола.
С младых ногтей до белой бороды
Он время жизни посвящал, с лихвою,
Тому, чтоб вникнуть в сущность доброты
И тайны звёзд над спящею Хивою.
Но вдруг мятеж. Секира и кинжал
Обагрены и души нищих ржавы.
Как в балагане кукловод, держал –
Перевернув вверх дном судьбу державы –
Один из сыновей в руках событий нить.
Чего творит, не понимая толком,
Отдал приказ отца скорей казнить.
Распорядившись так сыновним долгом…
Зажатые у Вечности в тисках,
На дне воронки древнего раскопа
Среди пустыни в выжженных песках
Лежат руины башен телескопа…
Символ времени
Время – это древний пепел
На кострах сгоревших истин,
Что развеян был над миром
Из сердоликовой урны
Самым мощным из титанов,
Ставшим главным богом Кроном.
Миг – суспензия событий,
Абразив из абразивов –
Соскребает всех налипших
безрассудно к стенкам жизни,
И смывает к тьме бездонной
За пределы Ойкумены.
Я кружусь в водовороте,
За опоры не цепляясь,
И несусь в потоке щепкой,
Супротив грести не смея.
И с восторгом принимаю
Всё как Дар Судьбы суровой…
Бабье лето
Пролетело лето. Пролетело,
Тучным нивам золотом воздало.
Над лугами ветром засвистело,
А потом внезапно перестало.
И позвало тихим этим свистом
К берегам далеким птичью стаю.
Мне вчера приснилась в поле чистом
Та, с которой встречи ожидаю.
Припозднилась осень, припозднилась…
На пути неверном заплуталась.
Та, что накануне мне приснилась,
Серых дней несёт в душе усталость.
Голову склонив манером рабьим –
В жизни нрав её хотя неистов –
Молит, чтоб позволил летом бабьим
Ей любовь познать небесный Пристав.
Осень не пришла. Ошиблась сроком.
Налились зерном посевы гречи.
Та, что мне приснилась ненароком,
С нетерпеньем ждёт со мною встречи.
Осень в роще к дубу прислонилась –
Чёрный лес торжественен и светел.
Только ту, которая приснилась,
Я нигде пока ещё не встретил.
Сшиты небеса из синих клеток
Паучков серебряным последом.
И судьба, быть может, напоследок
Нам подарит счастье бабьим летом.
Синдром
Болит в груди – не плачу, не ворчу.
Опять пора отправиться к врачу,
Чтоб что-нибудь он сделал для здоровья.
Мне душу травит давний мой синдром–
Как только ночь, горит аэродром
На проклятой полоске Приднестровья.
Я помню треск пылающих громад.
Повсюду жуткий смерти «аромат» –
Смесь страха, пота, крови и отдушки.
Черным-черны кровавые бинты
И я смотрю, как рушатся винты
Моей, объятой пламенем, «вертушки».
Нависла грозно красная луна.
С разбитых губ солёная слюна.
Я прочь ползу от тлена и распада…
Так совесть из разлома бытия
Напоминает молча мне, что я
Не смог из пекла вытащить комбата…
Эпоха
Не знакомые с Дао и чудом бонсая,
Наши предки, кайло в мёрзлый камень вонзая,
Шли вперёд, всё своё доверяя котомкам,
Чтобы счастье досталось далёким потомкам.
И привиделось мне, как в кристалле друидца,
Будто счастье большое сквозь время струится
И мерцает, подобно миров мириадам.
Протяни только руку, и вот оно – рядом…
Но до счастья, увы, безразмерные вёрсты.
В небесах бесконечные хляби развёрсты,
Отражаясь зеркально в бездонных глубинах.
Нам не светят сакральные звезды в рубинах.
Вместо них залетел на кремлёвские спицы
Двоеглавый орёл позабытых амбиций.
Эта дивная птица, как сказочный кочет,
Золотым опереньем гордыню щекочет.
Мы всё время в шальном ожидании чуда.
В нашем мире больном коронован Иуда.
У Кремля притулился гранитный некрополь.
Нас, как пеплом, бедою осыпал Чернобыль,
Край времён очертив под звездою горючей.
Этот век награждает судьбою байстрючей,
Вылепляя уродцев из душ наших воска –
Наша жизнь опрокинута в триптихи Босха.
Ненасытные гложут Россию обжоры.
Мимо нас наши недра уходят в оффшоры,
Превращаясь за морем в чужие караты.
Вместо золота чёрные всюду квадраты.
Мы ослепли, отведав свободы глоточек.
Нас пиарят клинками словесных заточек,
В лица нагло швыряя, как камень, перчатки.
В книге нашей Судьбы каждый день опечатки.
Время мчится, сжигая мосты – циферблаты,
Чтобы в миг, предназначенный нам для расплаты,
Дать под дых хитроумным финтом апперкота.
Жизнь лишилась способности плавного хода.
Видно, в небе сгорели опять реостаты.
Полыхает душа аденомой простаты.
Усыханье стыда. Вивисекция духа.
Принимала нас в мир, знать, не та повитуха.
Год за годом идут, а всё так же фигово.
Объясни, Ты куда нас ведёшь, Иегова?
Слёзы душат от чада глубин преисподней.
Мы несём Русский крест, вместо правды Господней.
Всё слабее и тише стихи пилигрима.
Гаснут отсветы дальние Третьего Рима.
Тяжелеют басы и трагичней аккорды.
Наша кровь закипает в глубинах аорты,
На беду отзываясь глуши кандопожей.
В этом гневе я чувствую промысел Божий.
От далёкой яранги эвенка простого
До дворцов белокаменных папы – Ростова
По просторам разносится топот забойный.
По земле растекается посвист разбойный.
Это свищет судьбина лихими годками.
Это время грохочет стальными катками,
Убегая от прошлого, словно из плена.
Нас планида поставила всех на колена
Перед строем казённым на плаце дисбата.
Это участь периода полураспада.
Созидая и тотчас свергая кумиров,
Мельтеша, будто в клипе рекламы «Nemiroff»,
Время мчится, приметы былого стирая.
Я кричу, до разрыва гортань раздирая –
Хоть расплющен, подобно коровьей лепёхе, –
«Аллилуйя!» навстречу летящей эпохе.
Аллилуйя Иерусалиму
Гряды холмов с кустами кофе.
Адам, зарытый на Голгофе –
С ним рядом древний пилигрим.
Прекрасен Ерушалаим!
Пустынь расплавленных желтуха,
По склонам стелется арча.
Обитель здесь Святого Духа –
Тут камни спят, мироточа.
Кружась по каменной спирали
Петляет древняя тропа.
По ней в растоптанной сандальи
Прошлась Спасителя стопа.
Обетованный Иудею –
В счёт неоплаченных долгов –
Взрастил великую Идею
Кровавый чередой Голгоф.
Столетья был ты несвободен,
Но от Креста неотделим.
Здесь битвы шли за гроб Господень
И горний град Ерусалим.
Доныне, в праздник светлой Пасхи,
Как по сюжету вечной сказки,
Во храме Гроба в грот притворный
Нисходит Огнь нерукотворный,
Под сводом радужно бликуя.
Я, видя весть Благую в блице,
Вселенской – в будущем – столице,
От счастья плача и ликуя,
Кричу, рыдая – аллилуйя!
Смотрю сквозь дым времён разъятый –
Терновый куст, огнём объятый,
Пылает, но не опалим.
Прекрасен Иерусалим!
Апокриф
Закат разгорался корой апельсинной.
Шёл кто-то в хитоне и в тихом глаголе
Услышал я шелест печальной осины:
«Глумиться над тенью моею доколе
Вы будете, люди? Мне всё надоело –
Для вас я изгой. И предатель – опять я…
Я, ревностью движимый, будто Отелло,
Любимого Равви довёл до распятья».
Жевал он, в раздумьях, подвяленный бетель.
«Так лучше для всех. Всё случилось, как надо».
Во тьме его лик был пугающе светел.
Вдали грохотала грозы канонада.
Взъярилось, как зверь, Галилейское море,
Кидаясь на берег стеною прилива.
На ссохшейся в жарких ветрах сикоморе
В гнезде воронёнок сидел сиротливо.
Меня от подобных речей зазнобило,
Волной окатило холодного пота.
В зарницах сверкал храм Святого Ампила.
В миру завершалась Святая Суббота.
Испуг и сомненья меня одолели.
Бубнил он на идиш. Ни слова иврита.
Глаза его тиной болотною тлели.
На шее был шрам, и щека не добрита.
«Вы сгинули в бездну, как некогда Китеж.
Нам больше, Апостол, прошу Вас, не врите…»
Иуды всегда говорили на идиш.
С Израилем Бог говорил на иврите.
Амазонки
Грай ворон и грачей
Над степями Башкирий.
Натяженье узды.
Абрис сгорбленных всадниц.
В дымке светлых ночей
Мчатся тени валькирий.
Пот сметают хвосты
С конских взмыленных задниц.
Приторочен сычуг
К седловине опрелой.
К оскоплённой груди
Мах руки с тетивою –
Сквозь плетенье кольчуг
Бьют калёные стрелы.
Всё в огне. Позади
Дети сирые воют.
Эта древняя быль,
Видно, к лиху мне снится.
Рог победно трубит
И пугает спросонок…
Первобытная пыль
Угольками стернится.
Я той ночью убит
Был стрелой амазонок.
Танго с Парижем
За стеною у соседа
Мучают клавир.
У меня в руках анкета –
Хоть сейчас в ОВиР.
Я решился, всем на зависть,
Умотать в Париж.
Осмотреть каштанов завязь,
Черепицу крыш,
Как крепчает в чанах круглых
Терпкое вино.
Но смущает – много смуглых,
«Голубых» полно…
Вдруг, как гуд басов фагота,
Рядом низкий глас:
«Прежде чем судить кого-то,
Вынь бревно из глаз»…
…Я в анкете всё «открыжу»,
Вытащу бревно.
Мчусь в мечтах я по Парижу
В голубом «Рено».
Едешь влево – там Сорбонна.
Вправо – будет Лувр.
В нём сушеная Горгона
И портреты курв.
Сгинул город в птичьей мантре.
Пейзажист-апрель
Взмахом кисти на Монмартре
Пишет акварель.
Как Полынь в пыли ураньей,
Тлеет в тьме каштан.
Распахнул порою ранней
Дверь кафешантан.
А в полях, где нет селений –
В местности Орли,
В медный рог трубя, оленей
Гнали короли.
По Булони, где овражный
В перелесках склон,
Ищет попусту вчерашний
День Ален Делон.
Издаёт сухой валежник
Под ногами хруст.
В нём следы мгновений прежних
Не отыщет Пруст.
Петербургские тайны
Я гулял вдоль Невы, где за век – никаких изменений,
Где на старой стене след воды от былых наводнений.
Посетил Эрмитаж, был в театре на «Пиковой» драме,
И, уйдя с площадей, я бродил проходными дворами.
Всё смешалось во мне: половодья, протоки, каналы,
Анекдоты, романы, легенды, преданья, анналы,
Бесконечность дуэлей, балы, с аксельбантами звёзды
И, из камня, в классическом стиле, дворянские гнёзда.
Снег кружился по льду вдоль канала, позёмкой влекомый.
Здесь жила Лизавета – прамать моей близкой знакомой.
В лунной дымке их дом. Я зайду – ничего не задену –
И увижу, что видеть нельзя сквозь эпоху и стену…
Тонкий запах лимона – в стакане сухая мелисса.
У окошка сидит, в ожидании, бедная Лиза.
Лиза, полночь настала – а Германа нет и в помине.
Может, снова с друзьями бюджеты верстает в кабмине?
Если б так, но, увы…
Я не мот, не пройдоха, не Joker,
Но готов на ломберном столе раскидать с тобой покер,
Чтоб утешить тебя. Но не слышит меня Лизавета.
В темноте бой часов и мерцанье лампадного света.
Небо сыплет снега и они, пав на землю, не тают.
Душу мне любопытство и жажда познанья снедают.
По моим телесам растекаются жар и истома.
Манит вглубь тишина и сакральность старинного дома.
Скрип сухих половиц, за портьерой «газон» из левкоев.
Я в потёмках, на ощупь, добрался до барских покоев.
Дверь открылась. Туда б не вошёл – мне сказали бы если,
Что сидит там, как мрамор, старуха в вольтеровском кресле.
И увидев старушку, ей бью, с извиненьем, поклоны.
Но графиня молчит и глаза у неё непреклонны.
На старушечьих плечиках кошкой облезлой шиншилла.
Вдруг раздался щелчок… И старушка как будто ожила.
Мну со страха картуз, козырёк пятернёй «парафиня».
«Три, семёрка и туз» – прошептала внезапно графиня.
И, вдогонку – рефреном – последняя бабкина фраза:
«Будешь, парень, богат, только если сыграешь три раза…»
Я совсем не игрок, мне не надо богатств Ротердама!
Ты мне в душу не лезь, окаянная чёртова дама.
Я из дома на улицу вылетел бешенной пулей.
Не дай Бог повстречаться опять с этой страшной бабулей.
Небеса над снегами чернее девчонки-чернавки.
Ищет призрак графини пропажу вдоль Зимней канавки.
Я сбежал от неё, нос уткнув в воротник-чернобурку...
Я бродил этой странной зимой по тому Петербургу.
Заповедник
Застыл на веки вечные нирванно,
Внимая тишине, гранитный пест.
Сползают по шиханам тучи рвано,
Напоминая вымокший асбест.
Горят холмы – подобье древних скиний –
В лучах зари, как ангел-шестокрыл.
Осенним утром робко первый иней
Хрустальной крошкой всё вокруг покрыл.
Студёный ключ смывает прах в овраги.
Паук кусты укутал в свой виссон.
Сороки, облачённые во фраки,
Сидят на ветках, погружаясь в сон
Безудержным верхушек крон качаньем.
В тени дерев мышкует горностай.
Безмолвье прерывается ячаньем
Летящих вслед за летом птичьих стай.
Клекочет первогодок-ястребёнок –
Просторов неба будущий колосс.
В зелёных иглах пихтовых гребёнок
Застрял туман, как пук седых волос.
Поганый гриб, страшась увидеть лося,
Присел в кустах – иначе шляпка с плеч.
Ползучий гад, в сухой листве елозя,
Спешит скорее на зиму залечь
В сырой земле, во мраке тьмы сурьмяной,
Зарыв себя в своей норе не без
Надежд восстать, когда весной духмяной
Взойдёт светило шанежкой румяной,
Сверкнув на гжели девственных небес.
© Сергей Шилкин, 2017.
© 45-я параллель, 2017.