Праздничное
Наконец пришла удача. Расправляя гордо плечи,
вся Канатчикова дача поднимается с колен.
Славься, славься, милый дуче! замолкайте, злые речи!
с нами Крым, Чечня и Сочи, и Европе – сочный хрен.
Да, конечно, всё не просто. Есть бесчестные аресты,
есть всевластные прохвосты – недостатков много есть.
Но зато у нас пока что пидарастам нету места;
пусть бесчинствуют чекисты, но спасают нашу честь.
Да, бывают перегибы. Да, бушуют душегубы.
Но и то ведь – никого бы просто так бы не гребли!
Ведь не дремлют русофобы, либералы трубят в трубы,
и бандеры из Бендеры у бруствера залегли!
Рёк наш родины радетель, наш родитель и рыдатель:
помни, помни, телезритель, есть ещё у нас порой –
кое-кто не рад победе, весь вредитель и предатель;
зорко бдите, звонко бейте, кто ломает гордый строй.
Кто ж ругает наш порядок? только лузер или педик!
Тоже хочет жирный пряник – но мы скажем напрямик:
ты качаешь наш титаник, ты прилипчив как репейник –
а ты попросту бездельник и работать не привык!
Скоро будет жизни проза. Мы не в сказке, мир – не роза.
Нам и жаль – но раз угроза, то придётся без прикрас.
И всё слаще раз от разу бить враждебную заразу,
задыхаясь от экстазу – в лоб и бровь, и пах, и глаз.
_______________________________
Эту сказку мы читали. Очень скучно ждать детали.
Очень страшно ждать, что дале. Что ж ты плачешь? не спеши.
Помнишь, как весна звенела, осень юбкой шелестела?
Хорошо ты, милка, пела. Эх, пойди и попляши!*
---
*Вариант:
Хорошо ты, милка, пела – подошьют нам это в дело;
но пока ещё не села – эх, пойди и попляши!
* * *
Первый раз я увидел Крым на рассвете
из окна поезда Петербург – Симферополь,
в который погрузился минувшей ночью
прямиком после концерта Роллинг Стоунз
(успев перед этим выпить пару пива на вокзале
с двумя неформалами из Тулы,
которые тоже возвращались с этого концерта).
С концерта Роллинг Стоунз, добравшихся наконец до Москвы,
как налетевший шквальный порыв рок-н-ролльного счастья.
Впрочем, вам, может быть, уже сложно понять, про что всё это было.
А я, наверное, никогда не забуду,
как заревели Лужники,
когда над Москвой впервые по-настоящему грянул рифф из Satisfaction,
и живой Джэггер прокричал по-русски: «Привет, Россия!
Наконец мы здесь!»
Также, как я никогда не забуду те горы, показавшиеся на рассвете,
то короткое ослепительное лето юности,
и как в Севастополе
я обнял любимую девушку
с золотыми волосами.
Я не забуду, как скрещивались счастье и солнце в твоих ресницах,
это море и горы, и запах твоих волос.
Кажется, мы разошлись уже к зиме.
Но тех золотых россыпей хватило,
чтобы продлившимся заревом навсегда перерезать мою жизнь.
И плески света, смешавшись с плесками моря,
с юными ласками,
до сих пор блещут искрами в тёмном колодце моего сердца.
Точно так же, как до сих пор в моей груди
гремит тот гитарный рифф Роллинг Стоунз.
Ни я, ни ты больше не молоды.
И нам вряд ли есть много, что сказать друг другу.
Слишком многое изменилось с тех пор.
Один только Джэггер никогда не стареет.
Но мы, видимо, уже не услышим над Москвой рёва тех риффов –
скорей строевые песни и речи ненависти.
Что касается Крыма,
там теперь БТРы, и воинственный лязг орудий
вязнет в толстом мареве вранья.
На месте нашей с тобой юной любви.
И, видимо, нам уже не вернуться даже в воспоминаниях –
слишком много лжи, слишком много обжигающего стыда.
Больше чем мы заслужили тогда за наши грошовые проделки.
Так, одно за другим, они забирают всё.
Сначала они возьмут юность, потом любовь.
Потом музыку.
Но этого им мало.
И потом на то же место въезжают танки,
брат стреляет в брата, кто-то радостно хлопает в ладоши,
и вот тогда от нас и от света, и от всего, что мы любили,
действительно ничего не остаётся.
Песня юности
Ведь, правда, такого больше не будет?
Мы не увидим взрывов, трупов, и мы
не будем падать в грязь ничком
и закрывать затылки ладонями, и молиться.
Не те времена.
Вечер принесёт нам праздничные огни,
ленивую толпу на улицах, новые встречи,
а не сигнал воздушной тревоги.
Утром мы будем просыпаться с новыми красавицами
или даже без них, с гудящей от похмелья головой,
но не в землянках, не в бомбоубежищах, не в руинах.
Мы не будем выгребать мозги и кишки из-под обломков
или сами лежать под этими обломками.
Да ведь и представить себе невозможно,
чтобы этот cкучный квартал –
со всеми надоевшими домами, дворами, ржавыми гаражами –
вдруг взял и взлетел на воздух.
Даже как-то смешно.
Чтобы эта милая девушка, никак не ответившая на мой взгляд,
могла бы быть разорвана на части
и перестать быть милой.
Ведь, правда, не может быть?
Нет, нет.
Мы будем грустить и влюбляться.
Считать пропажи, провожать годы.
Маяться дурью, работать,
жениться и разводиться –
так устроена жизнь.
Будем рожать детей,
а вовсе не слышать, как они кричат, погибая.
Мы не будем никого убивать.
Темень тысячелетий не коснётся наших ясных взоров.
Гул самолётов высоко в небе,
грохот далёких взрывов –
это ведь только почудилось,
это ведь предназначено не нам,
это ведь не доберётся до нас.
Да минет это нас.
Да минет это нас.
Разве вам ещё мало
взлетевших на воздух городов,
погибших детей, разорванных на части девушек?
Этого было достаточно!
Этого было достаточно!
Этого было достаточно!
Этого больше не будет.
Ведь, правда?
1999, 2014
Конец русского языка
Здесь кончаются романы и повести;
нам уже не прочухать, не прочесть –
слово жалости, голос ли совести,
про любовь ли, про боль, или про честь.
Уже музыка до нас не воротится;
песен мёртвые сердцем не родят –
потому что не велит Богородица,
чтоб молиться за народец иродят.
Хорошо нам – с зашитыми душами.
Чахнем, пухнем у грошовой мошны.
Затыкаем себе уши берушами –
оттого нам и стихи не слышны.
Приучаемся к живому и могучему,
новой речи поразучим зачин:
по-мартышечьи сучим, молчим по-щучьему
и по-сучьему хлопочем и стучим.
Пошипим, поплюёмся из-за шторочки,
кулачонкой потной бьёмся по грудям:
дай им двушечки, судья, а тем четверочки –
чтоб не шлялись, бля, козлы по площадям!
Покричим о величье, об особости:
никогда, бля, никому не продам
олимпийские кацапские доблести –
съездить девице кнутом по мордам.
И уже не за страх, не за рублики,
растирая слюни до ушей,
сладко взвизгнем назло слезливой публике
от бряцанья ржавых калашей.
Уж покажем мы! ужо отспорим мы!
уж похлопаем, глотки подерём!
вдоволь братских животов ужо распорем мы
и закушаем кровью и дерьмом.
Уж такие мы – обыкновенные.
Что там, муза царскосельская? не ной!
я не помню чудное мгновение,
как являлась ты передо мной.
© Сергей Славнов, 1999–2014.
© 45-я параллель, 2014.