Сергей
Уткин

* * *

Декабрь в сугробах. За сугробом – день.

В палате свет и боль немного тише,

И каплет физраствор в изгибы вен.

В анамнез врач меня всё пишет, пишет.

И новый день мне внутривенно льёт.

Даёт микстуру – ею я зеваю.

Он говорит родным моим: «Пройдёт!»

И я пройду. И я всё понимаю.

Играю в радость, бодрость, дескать, всё:

Мне много лучше, всем теперь спокоен.

В палату семь, увы, к нам не придёт

Мой Чехов: я его не удостоен.

* * *

Снова собой я сваяю смиренье.

Хочется скорчить героя лицом!

Катится жизнь метроостеклененьем

Окон вагона подземным гонцом.

Смотришь в окно беспокойное двери –

Катится тьма на дрожащем стекле.

Веря стеклу, отраженью не веришь –

Ищешь себя чуть притушенный след.

Нет его! Вот я невидим, но чуждо

Нраву прожить, в мире не наследив, –

Нервный оскал, но ты помнишь, что нужно

Корчить лицом, будто хочется жить...

* * *

Дайте Бога! Мне на пару слов!

Мне один вопрос ломает душу:

Сколько эра пишущих задов

На меня безмыслия обрушит?

Впрочем, Боже, слово – в молоко:

Я был о другом, я не об этом.

Если человеку душу в ком

Смять? Прожить, прожить его поэтом?

Бросить костью одного на лёд

В зимние клыки и в лета зубы?

Слушай, Боже, может, он пройдёт?

Слушай, Боже, может, я не буду?

Впрочем, а кому ты говоришь?

Бог во мне, и раны, и распятья

Наших душ. Мир, скройся! Ты претишь

Этой грязью, разодетой в платья!

* * *

Средь учебных людей шёл я в осень,

Проходя средь учёных окон

Института, где все себя носят,

Как и я прежним длинным сроком.

Мне хотелось прожить во всю веру

Там, где жили во всю улыбку,

Во всю похоть и во всю скверну –

Я всегда жил средь них так зыбко.

У меня не выходит их радость:

Я всегда не умел веселья –

Я умел только правду и старость.

Счастлив тем, что умел досель я.

* * *

Словом вежливым, прячущим осень,
Я убью её с первых же слёз,
Чтоб не видеть, когда Бог попросит
Умереть её как-то всерьёз.

Чтоб не жить ей от боли до боли,
От предательств её до измен,
Проживая одышкой до колик,
До иудовых вяжущих сцен.

И когда резко так она бросит:
Бросит мне век больного меня:
Просто мода таких здесь не носит,
И таких как-то носит Земля.

Тех, чья слабость ей бабски противна,
Тех, кем спит монастырская мгла...
Я убью её с первого гимна,
Чтоб вот так умереть не смогла.

* * *

Я расстроен – в дни не попадаю.
Жизнь свою ношу наперевес.
Мир вокруг я обзываю далью,
Прошлое – подножием небес.

Веры дни люблю я тихим слогом.
Настоящим рвёт мои листы.
Дай поверить, что за хладным гробом
Выйдешь из-за сна кулисы Ты!

* * *

России мысль всегда обуза –

Глядят пустынные глаза,
Как нам рожает кукурузу
Нечернозёмна полоса;

Как лезет вверх в погонах бравых
С главой, потерянной в боях,
Жандарм угрюмую державу
Посечь на вольных площадях;

Глаза пустынные всё смотрят,
Как череп бунтарям можжит,
Глумятся полицейских орды,
И думают глаза: «Мужик!»

И под удар случайный павши,
Кричат: «Я верно говорю!
О, русский царь, права отнявши,
Ты завтра запрети зарю!»

* * *

Дни идут пешеходами в лужах, дождём,
Оступаются – снежными падают.
Город вечен, а мы торопливо пройдём,
Вечерея, и ночью, и утром, и днём,
Превращаясь в посмертную статую.

И смотрю я на ясность проспектов резных,
Вензелей утончённых орнаменты,
И спокойно мне в них, и прохладен я в них,
Но средь этих людей, этих тяжко любых,
Каменевший хожу я и каменный.

* * *

Высокие чувства, упавшие оземь,
Легко разбиваются, падают в тлен.
И долго потом человек ещё носит
Обломков разбитых торжественный плен.

И кажется он себе верностью честной,
И режут осколки – боль гонит его,
И катится смех голышом в поднебесной,
Что нет ни любви, ни его, ничего!

* * *

На Земле, объятой болью нищей,

В бредящей палате средь беды

Плачет об убитом Боге Ницше,

Рвётся из грудинной немоты.

Вспоминает божеские очи,

Взгляд Его в горячечной ночи,

И не понимает больше ночи,

Стены клиник, эти кирпичи.

И не хочет он наук настольных,

Правды светлой, сумеречной лжи:

Он теперь вот понял лишь, насколько

Страшно, страшно Бога пережить.

* * *

Жизнь не слушалась математики.

Формул ныне не признаёт.

Я считал её до Антарктики

И оттуда наоборот.

Всё посчитано: годы, шарики

Солнца, звёзд и немых планет,

Лишь один алогичный маленький

Неподвластный ей человек.

Цифры умные, вас жалею я!

Математика, не грусти!

Нам не справиться со злодеями,

Логарифм, меня прости!

* * *

Были дни, ослеплённые Солнцем, Луной,

Всеми звёздами неба расцвечены,

Я когда-то бывал навсегда молодой,

А теперь только юностью меченый.

Только лучше вот так, плохо видя вокруг

И бродя в мир согбенною старостью,

Постараться не выпустить только из рук

Эту юность, и правду, и память, мой друг,

И прожить этой внутренней радостью.

* * *

Распродажа Христа! Лик всего за пустяк!
Дама купит. Метро сцепит двери.
Только юности просто не верилось, как?..
А теперь моё просто не верит.

Просто знает, что дама положит Христа,
Сумкой бренной прикрыв на торшере,
Будет ночью она страсть навылет кричать,
Позабыв вновь откликнуться вере.

И мне тошно от тех, кто смеётся грязней:
Нет, не мною смеются, не этим!
А смеются над тем, как же веруют в ней
Верой малою малые дети.

Мне за это б собой поклониться ей в пол,
Только скепсис извёл меня в точку.
Я вникаю в пространство – я рад, что нашёл
Для тебя в себе  новую строчку.