* * *
Декабрь в сугробах. За сугробом – день.
В палате свет и боль немного тише,
И каплет физраствор в изгибы вен.
В анамнез врач меня всё пишет, пишет.
И новый день мне внутривенно льёт.
Даёт микстуру – ею я зеваю.
Он говорит родным моим: «Пройдёт!»
И я пройду. И я всё понимаю.
Играю в радость, бодрость, дескать, всё:
Мне много лучше, всем теперь спокоен.
В палату семь, увы, к нам не придёт
Мой Чехов: я его не удостоен.
* * *
Снова собой я сваяю смиренье.
Хочется скорчить героя лицом!
Катится жизнь метроостеклененьем
Окон вагона подземным гонцом.
Смотришь в окно беспокойное двери –
Катится тьма на дрожащем стекле.
Веря стеклу, отраженью не веришь –
Ищешь себя чуть притушенный след.
Нет его! Вот я невидим, но чуждо
Нраву прожить, в мире не наследив, –
Нервный оскал, но ты помнишь, что нужно
Корчить лицом, будто хочется жить...
* * *
Дайте Бога! Мне на пару слов!
Мне один вопрос ломает душу:
Сколько эра пишущих задов
На меня безмыслия обрушит?
Впрочем, Боже, слово – в молоко:
Я был о другом, я не об этом.
Если человеку душу в ком
Смять? Прожить, прожить его поэтом?
Бросить костью одного на лёд
В зимние клыки и в лета зубы?
Слушай, Боже, может, он пройдёт?
Слушай, Боже, может, я не буду?
Впрочем, а кому ты говоришь?
Бог во мне, и раны, и распятья
Наших душ. Мир, скройся! Ты претишь
Этой грязью, разодетой в платья!
* * *
Средь учебных людей шёл я в осень,
Проходя средь учёных окон
Института, где все себя носят,
Как и я прежним длинным сроком.
Мне хотелось прожить во всю веру
Там, где жили во всю улыбку,
Во всю похоть и во всю скверну –
Я всегда жил средь них так зыбко.
У меня не выходит их радость:
Я всегда не умел веселья –
Я умел только правду и старость.
Счастлив тем, что умел досель я.
* * *
Словом вежливым, прячущим осень,
Я убью её с первых же слёз,
Чтоб не видеть, когда Бог попросит
Умереть её как-то всерьёз.
Чтоб не жить ей от боли до боли,
От предательств её до измен,
Проживая одышкой до колик,
До иудовых вяжущих сцен.
И когда резко так она бросит:
Бросит мне век больного меня:
Просто мода таких здесь не носит,
И таких как-то носит Земля.
Тех, чья слабость ей бабски противна,
Тех, кем спит монастырская мгла...
Я убью её с первого гимна,
Чтоб вот так умереть не смогла.
* * *
Я расстроен – в дни не попадаю.
Жизнь свою ношу наперевес.
Мир вокруг я обзываю далью,
Прошлое – подножием небес.
Веры дни люблю я тихим слогом.
Настоящим рвёт мои листы.
Дай поверить, что за хладным гробом
Выйдешь из-за сна кулисы Ты!
* * *
России мысль всегда обуза –
Глядят пустынные глаза,
Как нам рожает кукурузу
Нечернозёмна полоса;
Как лезет вверх в погонах бравых
С главой, потерянной в боях,
Жандарм угрюмую державу
Посечь на вольных площадях;
Глаза пустынные всё смотрят,
Как череп бунтарям можжит,
Глумятся полицейских орды,
И думают глаза: «Мужик!»
И под удар случайный павши,
Кричат: «Я верно говорю!
О, русский царь, права отнявши,
Ты завтра запрети зарю!»
* * *
Дни идут пешеходами в лужах, дождём,
Оступаются – снежными падают.
Город вечен, а мы торопливо пройдём,
Вечерея, и ночью, и утром, и днём,
Превращаясь в посмертную статую.
И смотрю я на ясность проспектов резных,
Вензелей утончённых орнаменты,
И спокойно мне в них, и прохладен я в них,
Но средь этих людей, этих тяжко любых,
Каменевший хожу я и каменный.
* * *
Высокие чувства, упавшие оземь,
Легко разбиваются, падают в тлен.
И долго потом человек ещё носит
Обломков разбитых торжественный плен.
И кажется он себе верностью честной,
И режут осколки – боль гонит его,
И катится смех голышом в поднебесной,
Что нет ни любви, ни его, ничего!
* * *
На Земле, объятой болью нищей,
В бредящей палате средь беды
Плачет об убитом Боге Ницше,
Рвётся из грудинной немоты.
Вспоминает божеские очи,
Взгляд Его в горячечной ночи,
И не понимает больше ночи,
Стены клиник, эти кирпичи.
И не хочет он наук настольных,
Правды светлой, сумеречной лжи:
Он теперь вот понял лишь, насколько
Страшно, страшно Бога пережить.
* * *
Жизнь не слушалась математики.
Формул ныне не признаёт.
Я считал её до Антарктики
И оттуда наоборот.
Всё посчитано: годы, шарики
Солнца, звёзд и немых планет,
Лишь один алогичный маленький
Неподвластный ей человек.
Цифры умные, вас жалею я!
Математика, не грусти!
Нам не справиться со злодеями,
Логарифм, меня прости!
* * *
Были дни, ослеплённые Солнцем, Луной,
Всеми звёздами неба расцвечены,
Я когда-то бывал навсегда молодой,
А теперь только юностью меченый.
Только лучше вот так, плохо видя вокруг
И бродя в мир согбенною старостью,
Постараться не выпустить только из рук
Эту юность, и правду, и память, мой друг,
И прожить этой внутренней радостью.
* * *
Распродажа Христа! Лик всего за пустяк!
Дама купит. Метро сцепит двери.
Только юности просто не верилось, как?..
А теперь моё просто не верит.
Просто знает, что дама положит Христа,
Сумкой бренной прикрыв на торшере,
Будет ночью она страсть навылет кричать,
Позабыв вновь откликнуться вере.
И мне тошно от тех, кто смеётся грязней:
Нет, не мною смеются, не этим!
А смеются над тем, как же веруют в ней
Верой малою малые дети.
Мне за это б собой поклониться ей в пол,
Только скепсис извёл меня в точку.
Я вникаю в пространство – я рад, что нашёл
Для тебя в себе новую строчку.
* * *
Я Бога своего по церкви не водил!
Нас с ним, как некрещёных, не пустили,
И дядька, посвящённый дымку земных кадил,
Ушёл чрез паперть в молчаливом стиле.
А служба напевала, по чёрному рядясь,
Красиво, однолико, однобоко.
Сейчас вот этот мастер своих пречёрных ряс
Крестом железным оценил мне Бога...
Я Бога своего к церквам не поведу!
Пусть всем им жить без крестика не гоже.
Мне – без Него, и с Ним я, а не с крестом уйду:
Он мне пока что крестика дороже!
© Сергей Уткин, 2012–2013.
© 45-я параллель, 2013.