Станислав
Думин

Quo vadis?

У полукруглого окна,

там, где шиповник рос,

над чашей, выпитой до дна,

парит десяток ос.

Поспешно был оставлен стол

и недоеден хлеб,

и до заставы за крестом

бежал вдогонку плебс.

Вдыхая римлян волчий пот,

среди ослиных морд,

ведь ты не камень, бедный Пётр

хотя и, правда, твёрд.

Да, Царство Божие не здесь,

а это – тлен и прах, 

и будет цезарь землю есть,

как распоследний раб,

и сохранит латинский град

огонь твоей свечи,

и сам Иисус у райских врат

вручит тебе ключи.

Но раньше – боль,

и крест, и ввысь,

Ему в глаза – посметь…

Я верю, после будет жизнь,

Но прежде будет смерть.

И нынче, с кровью на губах,

Хромающий в пыли, –

Что скажешь Господу, рыбак, –

наместник сей земли?

1982, 1986, 2002

* * *

А пальцы Шопена легки,

но клавиши просят покоя,

и снова взлетают смычки

как птицы над полем.

А письма идут наугад –

на ветер, по свету,

в часах, и верстах, и шагах

измерены вести,

и в певчий щебечущий ряд

вступает порою

тревожный рожок почтаря

у дома напротив.

Снежинки легли, торопясь,

и свечи погасли.

О дальней дороге опять

гадают цыганки.

Смеются цыганки

и врут

печально и строго,

и тонкие линии рук –

нотные строки.

27.X.1972

Александру Дюма

Латинский мрамор бел как снег,

ночь непрозрачна, кошки серы,

и снятся барышням во сне

напудренные кавалеры,

а кавалеры в этот час, –

письмо у сердца, шпага слева, –

спасая тайны королевы

с секретным порученьем мчат.

Корабль в порту.

Туман клубится.      

Срывает шляпы норд–норд–ост.

Прихлёбывая кальвадос,

их ждут наёмные убийцы.

Увы, – не счесть тяжёлых ран,

в чужой стране паршивый климат,

преграды непреодолимы, –

но честь?

но слава?

но роман?

1970-е

* * *

О. Б.

Был октябрь вознесён

выше всякой печали,

и сердца в унисон

в этом доме стучали.

И Господь полагал,

что беды избежали,

и Господь помогал,

наши пальцы сближая,

и крылами звеня

птица время считала…

Отстранясь от меня

ты спала. Ты устала.

Мы дремали вдвоём,

породнённые кровно,

и дыханье твоё

было лёгким и ровным.

Не кольцо за кольцо

в золотом магазине,

и не сыщешь концов,

как тебя увозили,

и пошёл за ленд-лиз,

медный свет излучая

жёлтый лист, жёлтый лист,

жёлтый лист обручальный.

XI.1977

В год 6732

Лене Вяземской

Въ лето 6732. Приде неслыханая рать …

грєхъ ради нашихъ Роускимъ полкомъ

побєженымъ бывшім.

Ипатьевская летопись

1.

Молись о покошенной русской пехоте,

проси, чтобы ей подкрепленье пришло,

ведь кречеты бьют лебедей под крыло

для царской потехи на этой охоте.

Дружина отходит к воде, поредев,

дай Бог им вернуться в родные пенаты,

ведь царские птицы разят лебедей

и прочих непрочных небесных пернатых,

ведь ханские соколы тучей летят

с его окаянной холёной десницы,

и ваших смолян – заклюют, закогтят

голодные гордые царские птицы.

1975, 1977

2.

Без счёта чужие пришли племена,

и вражие стрелы разили быстрее.

Не спас их Господь,

и напрасно жена

молилась о вяземском князе Андрее.

А знаешь, в тот тающий день восковой,

у вас поминальным помеченный воском,

мой предок прилежно звенел тетивой

в передних рядах Темучинова войска…

А помнишь, как ваши хоругви – в пыли,

как низко картавые птицы летали?

А знаешь, какой тогда пир завели

у алых костров Субедеева стана!

Кричали бараны, шагая под нож,

кричали князья из-под досок настила,

из-под торжествующих ханских подошв.

А тех, кто бежали, погоня настигла…

Сей день – он не будет в былинах воспет,

едва различимо в веках отраженье,

но горькая память былых поражений

порою важнее, чем память побед!

Рассказ летописный прочтём до конца,

чтоб впредь никогда не творилось того же

на тех чернозёмах, где плуг да коса

покой позабытых погибших тревожат.

Мечи и кольчуги рассыпала ржа,

державы, в кострах погребальных сгорая,

рассеялись пеплом,

но так же свежа

лазурь изразца из развалин Сарая.

1975-1977, 20-24 марта, 8 августа 2017

3.

Их жребий означен стрелой и мечом

и горькой полыни безумием пьяным.

Про это сраженье я в детстве прочёл

в потрёпанной книге Василия Яна.

На Калке-реке, где потом казаки

лениво водили коней к водопою,

ночами мигают в степи огоньки

у реверсных труб нефтяных монополий.

Другие столетья, иные пиры,

печальны глаза златовласого Спаса,

и снова боярам поют гусляры

про новые битвы на землях Донбасса…

В летальных реестрах я счесть не смогу

купечества прибыль, – лишь армии убыль,

но витязей ждёт на морском берегу

не взятый ещё у врага Мариуполь.

23-24 марта 2017

* * *

В злую зиму

московский Бог

был разгневан,

и город мёрз.

В чистом домике Анны Монс

государю варили грог.

От молебнов и опахал,

от доносов и от крови

только с немцами

отдыхал

просвещённый сей московит.

Вспоминал он лишь невзначай

за мадерой и табаком

тех, которых

ветер качал   

в Новодевичьем, у окон,

И, с державою не в ладу,

слуг в голландское нарядив,

мчал в Немецкую слободу,

в накрахмаленный парадиз.

Ветер – с севера,

норд-норд-ост,

в Третьем Риме –

Великий пост.

Третий день на Кукуе Пётр

иностранные вина пьёт.

2 января 1977

* * *

О. Б.

В этом дымном, осинном,

в карантинном огне

дай мне Господи силы, 

дай терпения мне.

Всё яснее и резче

нам означено – здесь

жить от встречи до встречи,

от вчера – до Бог весть.

Мы сегодня – не те, что

были прежние, но

пусть без веры, надежды,

пусть любовью одной,

я сумею – спасибо,

но в неспешности сей

дай ей Господи силы,

дай терпения – ей…

1977

* * *

Вы десять лет за ту сражались,

ломая копья и щиты,

углями тлеющих пожарищ

запечатлев её черты.

А эта – с ужином ждала,

всё по хозяйству хлопотала,          

пряла и простыни латала,

да прибирала со стола.

Не упрекнёт, подаст вина,

омоет раны после драки…

У Вас чудесная жена,

Какого чёрта, царь Итаки?

1970-е

* * *

Глория, глория, аллилуйя,

благословите кровь голубую!

Да сохранят их всех невредимо

Святой Георгий, Святой Владимир.

Мальчики жизнь свою посвятили

не за смоленские десятины,

не за чины и не за медали,

а за Отчизну и Государя.

Вам, Бутурлин, Энгельгардт, Голицын

вечная память. Моя столица

не дождалась с колокольным звоном

лучших, храбрейших российских войнов.

Святой Георгий, Святой Владимир,

мальчики умерли молодыми.

Глория, глория, аллилуйя,

благословите кровь голубую…

11.XII.76

* * *

М. В.

Декабрь високосного года

дочитан почти до конца,

и ждёт, холодея, природа

веления Бога-Отца.

Равнины её и вершины

засыпали снегом ветра,

и огненный год петушиный

стучится в ворота Петра.

Простив первородное бремя, –

не вовремя сорванный  плод, –

сюда  вифлеемское время

свои караваны ведёт.

От блеска рождественской ели

искрится в бокалах аи,

и ангелы тихо запели

небесные  песни свои.

Сегодня у праздничной хвои

к раскрытому станем окну,

попросим у Господа вдвое,

слагая молитвы в одну:

«В волшебную ночь звездопада

помилуй, Творец, и спаси

от смерти, болезни и глада,

народы и земли Руси!

И нас сохраняя, как прежде,

в сей звёздный неведомый путь

дай веру в любви и надежде

и мудрости тоже… чуть-чуть!»

28-29 декабря 2016

* * *

День седьмой,

светлый день творенья.

Недосказанность акварели,

белый след облаков на синем,

и глаза золотые – сына.

Люди, птицы, олени, лисы, –

как раскрашенные игрушки,

сто фигурок из красной глины

на краю гончарного круга.

А в начале, – в самом начале, –

слово первое прозвучало

сразу радостно и печально,

словно крик ошалелых чаек

над туманной бездонной бездной.

Дух Святой протрубил в рожок,

и Господь, взглянув оробело,

вдруг увидел, что хорошо!

И, пугаясь огня и света,

в тёплой божьей руке согретый,

мир, скворчонок смешной и странный,

жёлтым клювом ладони ранит.

Больно, но – разве можно бросить?

Бог шагает тропинкой росной,

 улыбаясь, кивает сыну.

…Тень тугих облаков на синем,

день седьмой,

первый день весенний, –

воскресенье.

6-7 марта 1972

* * *

За синими окнами лета

холодная дымка стекла.

У края столетия Лета

муаровой лентой легла.

Безвременья камни шершавы,

но в памяти

сохрани

беременной бунтом державы

последние тихие дни.

Бог знает, что после случится,

но время ещё не пришло

царю у Харона учиться

держать рулевое весло.

Последние строки реестра,

но всё ещё мнёт и манит

мажор духового оркестра,

тюремного замка гранит,

и в кителе летнем освоясь,

доверчиво глядя во тьму,

ещё Александр Миротворец

с семейством гуляет в Крыму…

14-8.IV.82

Замки

М.В.

1.

Ты засады обойдёшь арбалетные,

ты минуешь лабиринты уверенно,

но рискуешь опоздать на столетия,

обронив платок в палаццо у берега.

Тут дороги разбегаются в стороны,

перепутаны дурные с хорошими,

и, кружась, ругают путника вороны

над аллеями, шипами заросшими,

и растёт под черепичными крышами

замок с башнями, мостами, балконами,

и, качаясь, манит дверь приоткрытая

за пылающие стёкла оконные.

Только залы опустевшие горбятся

над поблекшими гербами, картинами.

и не прибраны ни спальня, ни горница

с догоревшими навеки каминами.

Ждал хозяин, сокрушался: «Ну где же вы,

дева милая? Вы чем-то обижены?

Извините неуклюжесть медвежую

заколдованному герцогу бывшему…»

– Полно, сударь! Что мечтать!

Неповадно вам

чароваться соловьями да розами!

Не кончаются пирами и свадьбами

эти сказки окаянные взрослые...

Поздно, сударь! Уж песок осыпается,

пересчитаны минуты последние,

и другого поцелует красавица,

и другому  нарожает наследников.

На три века разминуться  – безделица…

В небесах грустит душа, глядя с облака,

и рыдает у ворот красна девица

полюбившая его в зверском облике.

24-27 октября 2016

2.

Кто-то живёт

в этом замке из кубиков лего?

Зябко нахохлившись, вороны дремлют в бойницах,

вьюга метёт, и в чертоге, осыпанном снегом,

тают снежинки на девичьих тёмных ресницах.

Скрыты в сугробах леса, перелески и пашни,

стёрты дороги размашистой кистью метели.

Сонное царство, и девушка в каменной башне

витязя ждёт на высокой парчовой постели.

Мне ворожили на картах, ромашках и прочем,

и в зеркалах со свечами искали ответа,

веря подсказкам случайно открывшихся строчек,

слушая Баха и флюгер, скрипящий от ветра.

Мне напророчили много учёные маги,

дорого, дорого слишком ценившие дар свой,

и по слогам разбираю на мятой бумаге

путь кругосветный в её тридевятое царство.

Замок замки отворил и луна серебрится,

мёртвые лица и ржавые рыцари-стражи,

сотни ступеней, и девушка в тёмной светлице

с шёлковой прядью навеки запутанной пряжи…

Прочь разлетелись летучие мыши и совы,

девы озябшие руки пытаюсь согреть я.

Милая, светлая, чистая, юная – кто Вы?

Ваше Высочество, Вы из какого столетья?

Я поцелую так нежно холодные губы,

и улыбнётся, и сгинут старинные чары,

и зазвенят величальные медные трубы

и на обещанной свадьбе заздравные чары!

Вспыхнет заря и пронзительно хлынет навстречу

из витражей разноцветных в дворцовые залы,

и королевна мне руки положит на плечи,

словно поверив, что ей про меня предсказали…

Так уверяли, – чего же теперь опасаюсь,

что же я медлю, боясь к изголовью нагнуться?

Я её выбрал из тысячи спящих красавиц,

но почему-то робею, не смея коснуться…

Переплетаясь, цепочки запутали звенья,

греческий крестик с латинским над нотами Верди.

Тают века, но останется это мгновенье,

бабочкой нежной в янтарной застывшее тверди.

Нет, не причислят меня к королевскому древу.

Бедному рыцарю чужды  поэмы и оды.

Я слишком долго искал этот замок и деву

и слишком долго навстречу ей шёл через годы.

Можно ли лгать, отражаясь в глазах друг у друга?

Время излечит – но горькое это лекарство…

Лучше уйду – далеко, до Полярного круга,

и настоящему принцу оставлю полцарства…

ноябрь-декабрь 2016

Из цикла «Квест»

Замки

3.

Витязи здесь понапрасну ответа искали,

на перекрёстке читая с дорожного камня:

«Прямо пойдёшь…» только дальше – зелёный лишайник.

«Если направо…», а прочее – сами решайте.

Где повезёт, – золотую отыщете жилу,

быть ли богату, женату, и попросту – живу?

Но погибали, когда письменам доверяли,

и по дороге коней понапрасну теряли.

Кто их завёл в окаянные эти болота?

Здесь проходили и сгинули гунны и готы,

и скороходы в своих сапогах семимильных

перекрестившись, испуганно прочь семенили.

Встали в штыки на пути остролист и шиповник,

но напролом егерей оловянный полковник

гнал вопреки, и пропал лейб-штандарт королевский

где-то в тумане на зыбком песке перелеска.

Здесь у обочин дома и деревни убоги.

Здешнее царство подобно медвежьей берлоге.

В нём бы откуда бы взяться надежде и вере,

если в стеклянных лесах пробуждаются звери?

Белые ночи, зубчатые чёрные замки,

скромные пешки, порой выходящие в дамки.

В этой игре мы не ведаем цели и правил,

равно виновны и правы и Каин, и Авель...

Шёл в полонезе с девицами в алом и жёлтом,

красным вином договоры подписывал с чёртом,

верил, что чудо случится и счастье так близко,

смело встречая застенчивый взгляд василиска.

Новую роль принимаю с улыбкой небрежной,

буду носить горностай с королевою снежной,

в зимнем саду, с ледяным лимонадом в бокале,

в сердце лелея летальный осколок зеркальный.

Здесь, в придорожной корчме ожидая ночлега,

я целый мир собираю из кубиков лего

и отмечаю фломастером время и место,

в прошлых веках выбирая маршруты для квеста.

январь-март 2017

Истинная история о царе Димитрии Самозванце

За что же анафема трижды –

Отрепьеву Гришке?

Ему ли откажете в праве

случайность рожденья исправить

и встать над Москвой и Россией

под именем царского сына?

Он крови невинной не пролил.

Хотелось не власти, а роли:

c полком бесшабашных уланов

лететь во главе на буланом,

с полячкою в шубе собольей

венчаться в Успенском соборе,

в парче, в белокаменном зале,

в надвинутой шапке казацкой.

Мы тоже желали – казаться,

мы тоже – кого-то играли.

Кого упрекнёшь самозванством?

Мы тоже  мечтали – авансом,

хотели скорее в бояре,

в святители, принцы, Бояны,

старались из грязи да в князи,

но путь был неверен, неясен,

как мартовский абрис проталин,

и нас, – как его, – растоптали,

и нас, – как его, – волочили

в грязи в скоморошьей личине.

Храни тебя Боже, Димитрий,

от тяжкой заманчивой митры,

от медных гудящих набатов,

от Угличей и Арбатов,

от сладкого запаха крови

и той – соболиные брови,

от той, недоступной, небесной –

твоей невесты.

Счастливый, весёлый, безродный

ты будешь и предан, и продан.

Терновый венец не минует

избравшего долю иную.

Своей дерзновенной пятою

вступи на крыльцо золотое,

где в детской считалке сидели,

каждый при деле:

царь, царевич, король, королевич,

сапожник, портной…

Кто

ты

будешь

такой?

6 декабря 1976, февраль 2017

* * *

Г. С.

К поленнице сырых еловых дров

белёсый дым столбом тянулся с неба,

а нам Господь послал вина и хлеба,

лесную ночь и полотняный кров.

Нас пощадила майская гроза,

безоблачно начало, а основа –

медлительная нежность до озноба,

беспамятство глядеть тебе в глаза.

Мы так и не уснули. У костра

подтаявшие сумерки синели,

и радостным подобием свирели

нам жаворонок пел с пяти утра.

В бессоннице учить добро и зло

ещё не время. Только, Бога ради,

расчёсывая спутанные пряди,

мне улыбнись. – И вот уже светло.

Воскресный день прозрачен, как слюда.

Любимая, Бог весть, ещё когда

тебе другое ложе постелю я,

но в близости, манившей нас сюда,

желаннее запретного плода

вкус яблока в протяжном поцелуе.

12-14 мая 1982

* * *

Г. Л. Никанорову

(моему школьному учителю истории)

Как трудно

по вечерам,

а нужно –

Маркса с листа.

Женевский пиджак-эмигрант

опустит руки –

устал.

Конец.

Качнёт рукавом,

учтиво скажет:

«C’est tout.

Хозяин мой восковой,

что с нами сделали тут?»

Чисты халаты врачей.

Бессонница. Суета.

Дыру на левом плече

портной, как мог, залатал.

Но вышел срок, деловит,

и рыжий френч-овцевод,

со скрипом стул придавив,

уселся тут – за него.

13.V.73, 82

* * *

Какие яркие цветы

заполонили поле боя!

Какое небо голубое

над торжествующим святым!

Скрипят подъёмные мосты,

блестит оружье золотое,

и воспаряет над толпою

туманно-белая латынь.

Король и дочь глядят с балкона,

храпят испуганные кони,

но тот, кто к подвигам привык,

Привстав в седле, разит с разгона

каппадокийского дракона

в собачий розовый язык.

20.XI.74

* * *

Купец считает серебро,

кричит в углу дитя,

пророк берётся за перо,

каракули крутя,

кому – ярмо, соха и кнут,

кому – коса и плуг,

а те – не сеют и не жнут –

натягивают лук,

а эти, сабли обнажив,

летят на караван,

а не умеешь услужить –

изволь повелевай.

Но нам увериться дано,

что первородный грех –

в раю созревшее зерно

всех родословных древ,

что с зазеркальным визави

в запутанном родстве,

с чужим безумием в крови

являемся на свет,

что так же ночь была нежна

в Тринадцатом году,

да нам старинного вина

к столу не подадут.

И ты, и я, и враг, и друг

Обласкан и прощён.

Берущий хлеб у них из рук –

считай, что приручён.

Но всё равно – издалека

в заснеженном краю

и волчий мех воротника

собаки узнают.

И в смертный час, и в град, и в снег,

ничем не истребишь

до нас дошедшее от тех

твоё «noblesse oblige».

1977

* * *

Лгут короли и Бонапарты,

Созвездья лгут – который год.

Моей отчизны нет на карте,

моей земли осталась горсть,          

но навсегда пребудет с нами,

как в медальоне Ваша прядь,

пыль на ладони, символ, грязь,

знак мессианства и изгнанья.

1970-е

* * *

Лето –

готовь сани

жди поездов скорых.

Кресла, как комиссары,

туго скрипят кожей.

Вещи собрал,

бросил,

спрятал в карман мелочь,

перед тем, как в дорогу,

присел – есть примета.

Пыль

в обеих столицах.

Жарко.

Господи,

дай ливень

крышам больным ржавым!

Дом.

Переулок сонный.

Тени к особняку

как от ЧК,

от солнца,

отстреливаясь,

бегут.

22.IV.73

Мальтийские этюды

Ливень прошёл на рассвете, недолгий, но сильный,

тучи ушли в Королевство Обеих Сицилий,

и поминают недобрым изящные яхты

эту грозу, налетевшую с бухты-барахты.

Ливень прошёл, я его не расслышал спросонок,

радует взор обновлённая зелень газонов,

и забываю о будущей встрече с зимою,

слушая медленный вздох Средиземного моря.

Вечный прилив и отлив, без конца и начала,

волны лениво ласкают ступени причала,

и растворяюсь в сиятельном солнце осеннем,

в белом шезлонге у пальмы над синим бассейном.

Мимо в Тунис пролетают последние цапли,

я рассылаю нескромные фото в ватсапе,

тихо ленюсь, апулийские пробую вина

и о далёкой русалке мечтаю невинно.

Здесь парадиз, но и в райских садах одиноко…

Строг за стеклом укоризненный взгляд осьминога,

рыцарский панцирь на огненно-алом омаре,

кисти кальмара и прочие фрутти ди маре…

Запоминаю, как шифр от чужого айпада,

абрис тенистых аллей президентского сада,

башен, дворцов и колонн золотистый песчаник…

Только, увы, наступает минута прощанья!

Знаю, всё это пройдёт, и исчезнет, и канет,

выветрит время мальтийские хрупкие камни,

но сохранятся в смешении тени и света

воспоминания этого позднего лета.

Мальта-Москва, октябрь 2016

* * *

Памяти Дж. Кеннеди

Мир зажмурился,

Стал слеп.

Боже правый –

их нравы!

Первой Леди к лицу

траур,

и страна надевает креп.

Ну конечно, –

стрелковый спорт.

В понедельник

закрыт тир,

и тебе на спине

Господь

шутки ради

круг начертил.

Ниже флаги!

В колоколах

небо плещется через борт.

Государственный кадиллак

Президента

везёт

в собор.

Ангелочки читают «Таймс»,

где написано про тебя,

апээновский телетайп

бьёт с бульвара

по голубям.

В нашем городе

всё О’К,

но – вспорхнули вдруг воробьи.

У мальчишки цент в кулаке

и игрушечный карабин.

14.IV.73

* * *

О. Т.

Мой конь не осёдлан, доспех не готов,

неласково небо моих городов,

в червонные сукна одето,

восточные ветры летят на Фили,

троянские стены во льду навели, –  

а ты, моя нежная, где ты? 

У мирных сограждан – совет да уют,

спешат на работу и песни поют,

глядят на экран в уикенды,

а я не умею в кругу заводном,

и чёрная с серым кричит за окном, –

а ты, моя нежная, – с кем ты?

Звенит, обжигая, ахейская речь,

надменному снегу ложиться и течь

по кровле пылающей Трои.

Ладонь на ладонь, Илиада в огне,

и дай тебе Боже, – тебе, а не мне,

а я, моя нежная, – что я?...

1978, 1982   

* * *

На исходе ночного бала

полновесным дукатом жёлтым

запоздалое солнце встало

над лазуревой фреской Джотто.

Виноградные щиплем грозди,

догоревшие тают свечи,

неохотно уходят гости

в ожидании новой встречи.

Вереница карет с гербами,

дрожки, брички и фаэтоны,

и возносится дым клубами

в переулке у Харитонья.

Напевают печные трубы

об оставленном за плечами,

и холодные ветра губы

щёки трогают на прощанье.

Белый ангел вздымает крылья

предсказуемо и знакомо.

Облетевшие листья скрыли

остальные ступени дома,

и крошится под сапогами

лёгкий лёд на вчерашних лужах,

и кленовые оригами

в жёлтых кронах сплетает стужа.

Скоро город глаза откроет

в небо светлое голубое,

а мальчишки, сыграв героев,

первой хвастаются любовью…

Ход событий ещё не ясен,

юбилейная дата стёрта,

и рассвет наши звёзды гасит,

как бессчётные свечи торта.

23-30 апреля 2017

* * *

Нас покинул август, оплакан.

Ровен бронзовый строй атлантов,

жёлто-алый чертёж аллей

строг в чугунной рамке со львами.

Sire, мы всё же свидимся с Вами

на наследной Вашей земле.

Sire, простите, что я так смело

по ступеням мраморным белым

мимо ангелов и богинь

к Вам вхожу, и, увы, невольно

Августейший покой сегодня

потревожат мои шаги         

неуместно и непридворно.

Sire, улыбка моя притворна

повеленья из Ваших уст

в зале тронном, в святыне оной

я не жду, Государь, с поклоном.

Дом Романовых ныне – пуст,

крепко заперта дверь резная,

и никто в России не знает,

на какой уральской версте,

под которой русской берёзкой,

под проклятым градом Свердловском

Вы зарыты, Votre Majésté.

октябрь 1977

* * *

Не там, где всадник безбородый

Разит крылатую змею

и вдохновенные юроды

о Третьем Риме вопиют, –

там, где царевича удавят

и этих насмерть засекут,

я первым лёг тебе в фундамент,

как все, послушен мастерку.

В болота, замершие ржаво,

отяжелевшие тела   

ушли, и гордая держава

в заливе флаги подняла.

В бессонном городе у моря,

у самой кромки серых вод

цари в египетском уборе

ещё несут тяжёлый свод.

Они надёжны. И они-то

не станут рваться к мятежу,

но рухнут куклы из гранита,

как только я не удержу.

1977, 1982

* * *

М. Ч.

Не юг, не Карадаг, –

отрывки, арабески.

В губернских городах

задёрнем занавески.

И в Вильне, и в Твери

мы гости, а не те, что

оденут, встав с перин,

воскресную одежду.

Где зодчий Казаков,

по должности зимуя,

для резвых рысаков

провёл свою прямую,

в парадной суете,

и в Вязьме, и в Коломне, –

мы гости, а не те,

что строятся в колонны.

Где криком чёрных стай

разбуженная в восемь

накинет горностай

простуженная осень, –

мы ставим на мираж,

проводим время странно:

в наёмных номерах,

вокзальных ресторанах.

Удался наш побег,

окно открыто бурям,

и мы вдыхаем снег

и «монте-кристо» курим.

1977, 1982

Ода Арагорну

Держава твоя не от мира,

обманчивы вещие сны,

роняет колонны Пальмира

в холодное пламя войны.

Но имя наследника трона –

важнее, чем меч или ключ.

…Древес опалённая крона

на гранях оплавленных круч.

И эльфы, и люди, и гномы

пошли за тобою туда, –

в раскаты далёкого грома,

в летящие наспех года.

С отвагой досель небывалой

в проломе заоблачных врат

кровавый рубеж перевала

у тёмного воинства взят.

Пылающий зрак Саурона

в рубиновом блеске стекла

угас, и по праву – корона

на кудри героя легла.

Доспехами павших ржавея,

желтеют сражений поля,

и милая, нежная фея

у ясеня ждёт короля.

А дальше – легенды и сказки

рассказывать будем – не мы.

…Природы поблекшие краски

светлеют на грани зимы,

отыграны ноты «Славянки»

в прерывистом ритме дождей,

и дети гоняют ледянки

с курганов забытых вождей.

Драконьи погашены пасти,

иные пришли времена,

и прелесть наследственной власти

уже ощутила страна.

декабрь 2012, январь-февраль 2017

* * *

От восточной заставы,

погрозив кулаком,

дождь, лазутчик, татарин

проскакал у окон.

Спят монахи и воры,

тёмен час при свечах.

Дождь не стоит тревоги

и трубы трубача,

Но всю ночь, –

Боже правый, –

из заоблачных юрт

в ренессансные рамы

стрелы мокрые бьют.

9.VII.73

Познань

* * *

Парик напудрен и завит,

в четвёртом акте – расставанье.

О, как нетрудно делать вид,

играть старинными словами,        

из недочитанной главы

воспринимая стиль Расина,

и как легко произносимо

очаровательное «Вы».

1970-е

Парные портреты

1.

Надменна, наверно – грешна,

наверно – грешна и надменна,

что ангел невинной измены

склоняет головку княжна

на тот золотой эполет,

над мраморным залом взлетая,

и знают лишь Бог и поэт,

что ей на ушко нашептали.

Сегодня они влюблены,

сегодня они – благодарны

крылатому богу весны,

короткой весны календарной.

И мы эту повесть прервём,

на первой странице закроем,

блистательных юных героев

оставив навеки вдвоём,

чтоб им никогда, mon ami,

не знать, как скучна и убога

печальная быль эпилога

за семьдесят строк до «аминь».

2.

На алый кружащийся лист

глядит из ореховой рамы

кутила, бретёр, дуэлист,

недавний герой мелодрамы.

А рядом, нежна и бледна,

как там, в полонезе, на бале,

его молодая жена

грустит в золочёном овале.

К чему разбирать по слогам,

кого и когда окрестили,

как он промотал десятины,

и жили, привыкнув к долгам?

Смотри, кирасир поседел,

жена пребывает в печали,

расходится жизнь по воде

кругами колец обручальных.

11-12 декабря 1976, 24 марта 2017

Поэтам пушкинской поры

Так откуда же берётся

вдохновение с утра?

В ледяной воде колодца,

из железного ведра.

Слава – ложь. Живя с опаской,

сторонясь от чёрных туч,

ни в бургундском, ни в шампанском

не ищи Кастальский ключ.

В вихре суетного света

и за карточным столом

не докличутся поэта

Гименей и Аполлон.

Но в далёкие селенья,

обрывая первый вальс,

именное повеленье

отправляет, сударь, Вас.

Прочь, гусары и цыганки,

муки страсти роковой!

Будешь жить не на Фонтанке,

а в деревне родовой.

Здесь, в имениях окрестных

в полонез и в хоровод

ждут уездные невесты

знатока парижских мод.

Здесь, на Святки выезжая

на соседский скромный бал,

жаждут жёны обожанья,

комплиментов и похвал.

Льсти же, смело глядя в очи,

и поверят, что не лгал,

чаровнице в шубе волчьей

сочиняя мадригал.

Повторяя всё сначала,

в милых строчках о любви

героинь инициалы,

не стесняясь, назови.

Но, в альбом рифмуя розы,

меж хореев и октав,

байронические позы

неуместные – оставь.

Эти сельские романы,

пасторальные грехи,

по утрам в полях туманы

и любовные стихи,

деревенские проказы –

не для строгого суда,

и сенатские указы

не дошли ещё сюда.

Многодневное говенье

в честь Великого поста

память чудного мгновенья

не сотрёт уже с листа.

Бог простит! Стрела Амура

сердце тронула едва,

но жива литература

и поэзия жива!

март 2017

* * *

Снег присел у порога –

устал идти,

и станицы молчали,

но

вьюга плакала горько,

перекрестив

эскадрон, уходящий в ночь.

Он ветрами отрезан

и окружён

на развилке дорог Руси.

Горн трубит…

Помяни их Господь, ужо,

Имена же их – Ты веси…

А солдаты глядели

Ему в глаза,

Как глядели –          

Он знает сам,

и просили Того,

Кто на небесах,

чтоб сквозь вьюгу

путь указал.

Но Господь не ответил,

Была война

и метель с четырёх сторон

и ветра отпевали протяжно наш

отступающий эскадрон.

Эскадрон в степи снега занесут,

но, кресты свои получив,

позовут командира на Страшный суд

в землю вмёрзшие трубачи.

1972, 1986

* * *

М.В.

Собираться на работу Вам затемно,

а на улицах так снежно и ветрено!

Я сегодня дозвонюсь обязательно,

если только Вы сегодня ответите…

Время мчится, как машина пожарная,

будет кофе не в постели, а в офисе.

Вы, сударыня, ответьте, пожалуйста,

если Вы меня, конечно, не бросили…

Ну а если ….говорят, время вылечит

и утешит и святого, и грешного…

Но Господь уже такую не вылепит

ни из глины, ни из шарика снежного!

Я не стану донимать комплиментами,

с серенадами стоять под окошками,

но давайте подождём хэппи-энда мы

в этой повести, ещё не оконченной…

17 января 2017

Сонеты из цикла «Бедный Йорик»

1.

Когда напудренный Пролог

сюжет рассказывает вкратце,

а с прошлогодних декораций

взлетает пыль под потолок,

(а с кружев грязь едва оттёрли),

жаль, что спектакль довольно плох,

написан наспех монолог,

и заикаются актёры.

Король игре такой не рад,

актёров гонят со двора,

пообещав потом повесить.

Но через несколько минут

и Их Величества начнут

свою шекспировскую пьесу.

20 апреля 1974

2.

В Вестминстере и в Дании? Нигде,

где каждый шаг…

Да что нам – в каждом шаге,

когда испачкан кончик шпаги,

и жизнь расходится кругами по воде.

Не для тебя – стареть в законном браке,

не для неё – идти с тобой вдвоём.

Так верь во что-нибудь,

хотя бы в святость драки   

и в тот у зеркала разученный приём,

в тень короля в тени колонн и окон,

и брось в огонь её забытый локон,

когда венок найдёшь на берегу.

Сегодня ливень, солнце будет завтра,

но в пятом акте ни Господь, ни Автор

тебя и прочих не уберегут.

4 мая 1974

3.

Дождь проливной и скользкий склон пологий.

Попал в поток – придётся к морю плыть.

Не мы решаем, – быть или не быть, –

когда суфлёр диктует монологи.

Не мы решаем, – чёт или нечёт

покажут кости, и у края кручи

удачи ждём, надеемся на случай.

Но нам опять послал какой-то чёрт

такие роли – что мороз по коже!

Мы мечемся, кричим, и мы похожи

на вспугнутых кричащих чёрных птиц.

Один могильщик нынче пьян и весел,

поскольку он, –

сегодня, в этой пьесе, –

важнее прочих действующих лиц.

19 ноября 1974

Стихи на полях романа

1.

«Путь чести воинской заманчив,

дай Бог вернуться невредимым!

Да сохранят тебя, мой мальчик,

Святой Георгий и Владимир!

Отважен будь на поле бранном,

на раны лёгкие не сетуй,

и пусть тебе Святая Анна

сестрою будет милосердной.

Пора, дружок! Господь с тобою,

а я, а мне… – запомни, сын мой,

погибнешь – будет очень больно,

но если дрогнешь – будет стыдно…»

1976

2.

С родными наскоро проститься,

к полку уехать до рассвета,

а вслед пророческая птица

сочтёт оставшиеся лета.

Не слушай, князь, – и будешь прав ты,

не верь заранее – итогу,

пусть знает будущее – Автор,

а мы не знаем, слава Богу.

Роман Толстого не окончен,

не смята карта верстовая,

и всю дорогу колокольчик

трезвонит, не переставая.

Роняют листья дуб и ясень

в убранстве августа осеннем,

и никому ещё не ясен

исход грядущего сраженья.

Не знаешь ты, и я не знаю,

кому случится, с поля боя

подняв подстреленное знамя,

увлечь пехоту за собою.

Открыта грудь штыкам и шпагам,

а после кто-то будет с честью

за тем, Семёновским, оврагом

стоять в резерве под картечью,

и кровь с парадного мундира

не отстирают в лазарете,

и со страниц «Войны и мира»

мы все исчезнем в томе третьем…

Ты долг исполнишь, если даже

быть суждено тебе, как всем нам,

второстепенным персонажем

в очередной батальной сцене.

Ещё не скрылось небо в тучах,

и враг глядит через прицел свой

на шаловливый солнца лучик

на эполетах офицерских.

апрель 2017

Стихи о Крымской земле

Белая гвардия, путь твой высок…

М. Цветаева

Белая гвардия, свят и высок

крест, который вы пронесли,

но этот серый, как пепел, песок –

всё, что осталось от Русской земли.

Можно с собою взять только горсть

и носить на груди где-то там,

где каждый будет незваный гость

или нищий ради Христа...

Родину не унести, но она

в сердце жива, и в душе, и в крови.

Дети и внуки скажут за нас

ей слова последней любви.

Плакал гудок на яхте «Лукулл»,

грязный прибой шлюпки качал,

и татарчата рахат-лукум

в глиняных плошках несли на причал.

Мы покидали

тогда Крым,

в край чужой уходя по волнам,

и корабельной трубы дым

дымом Отечества был нам.

Тяжко  бился о скалы прибой,

и ветер рвал гюйсы эскадр,

и багровел небосвод голубой,

как револьверный ствол у виска.

Русскую землю скрыл горизонт,

солнечный диск над краем повис,

и русских – русский флот увезёт

в Константинополь, Каир и Тунис.

Тех, кто остался, убьёт сброд,

другие ушли, бросив свой дом,

в иные страны…

Но прав был тот,

кто говорил:

«Мы снова придём!

Даже если пройдёт целый век, –

три поколения сберегут

память о тех, кто чужбину отверг

и насмерть стоял на том берегу.

Сегодня последний ушёл пароход,

солнце в море спустилось с вершин…

Но знайте, даже ста лет не пройдёт, –

лишь девяносто три с небольшим.

Настанет день, и там, впереди

под сенью Владимирова креста

с лентой Георгия на груди

внуки встанут на наши места,

и в благодатном райском саду,

среди Таврических берегов,

они защитят и не отдадут

ни Севастополь, ни Перекоп».

Это сбылось сегодня, и вот, –

чайки и пенный след за кормой, –

Крым, как ковчег, в свой родной порт,

в праздничных флагах идёт – домой!

Обетованной этой земли,

что волей Божьей возвращена,

крохи в изгнании сберегли

те, чьи вспомним теперь имена,

кто в девятьсот проклятом году

грудью встречал сталь и свинец,

и после в чужом арабском порту

хранил свой меч и терновый венец,

те, чьи фото, с болью в глазах,

кто-то к церковной стене приколол,

те, которые век назад

шли на Голгофу за наш триколор,

те, кто в боях, погоны надев,

учили военное ремесло,

и которым на Сент-Женевьев

места почётного не нашлось.

Закончен поход, и хранит небосвод

звёзд офицерских отблеск, и вон –

там бело-сине-красный восход

из черноморских рождается волн.

2014, 17 января 2017

Стихи о зимнем времени

В даль ведут следы оленьи,

в печку брошено весло,

как по щучьему веленью

время летнее прошло.

Чёрен скат родного крова,

из ведра белеет лёд,

и ленивая корова

время зимнее жуёт. 

Это время для раздумий

при скупом огне свечи,

Это время проведу я

у голландских стен печи.

Жить, с души снимая бремя,

ночевать в своём дому…

Обожаю это время,

Только скушно – одному.

1986

* * *

…Так случилось, – подтвердят очевидцы, –

что напутали с подарками феи,

кто-то сглазил,

и из уст у девицы

вместо слов выходят жабы и змеи.

Хороша она была – вон из ряда,

а теперь из ряда – вон, в новом стиле.

Но случайно ли в словах столько яда,

даже если чем её опоили?

Так карета превращается в тыкву,

так подруга превращается в крысу,

и пророку, в длань гвоздей понатыкав,

ладят крест на ближнем холмике лысом.

Так, с варягами вкусив мухомора,

разбавляя брагу мёртвой водою,

обращается Руслан в Черномора

с пенсионною седой бородою.

Так кудесник обещает наивно

вечной юности в квадрате и в кубе,

но желанная когда-то Наина

понапрасну будет ждать в фитнес-клубе.

Да простят меня друзья и подружки,

чародеи здесь виновны едва ли.

Превращается царевна в лягушку,

если плохо мы её целовали…

18-19 января, 20-21 марта 2017

* * *

Талый снег,

тринадцатый псалм,

лес рассветный,

берёзовый лес.

Отощавшим Господним псам

ангел-страж приказал взять след.

Крылья ветками ободрав,

помянул в сердцах сатану.

Ангел мой,

мой враг,

старший брат,

всё равно тебе нас не вернуть.

Опоздал. Стоишь у воды.

Ангел мой,

собаки не лгут.

Видишь: млечный высокий дым,

дым костра –

на том берегу.

Там не слышат твоей трубы,

крика птицы небесной редкой.

Ночью беглые Божьи рабы

переправились через реку.

На пастушьем рожке сыграй,

созывая своих кудлатых.

Мы охотно оставим рай

им, – послушным, и Вам, – крылатым.

Ты искал наших душ и тел,

сокрушая лесные кроны,

но означен тебе предел

мокрой глиной крутого склона,

где овчарки твои, скуля,

пограничной воды испили.

А за нею – моя земля,

из которой меня слепили.

5 марта 1973, 20 апреля 2017

* * *

Ты скажи царице Анне,

Вифлеемская звезда:

В Ледовитом океане

Пропадут её суда.

В Ледовитом океане,

на другом краю земли,

на бездонной Иордани

вмёрзли в воду корабли.

Кораблям во льду до лета

Не найти дорог сюда.

Ты скажи царице это,

Вифлеемская звезда.

Ты скажи царице Анне

про холодные края, 

где погибли христиане

волю ведая Ея.

Ты скажи царице. Или

скрой, присяге вопреки,

как царицу материли

умирая, моряки.

Но скажи царице Анне,

Божьим гневом не грозя:

…Подлетят неслышно сани,

по ночной Неве скользя,

тихо дрогнет тень в портьере,

у секретного замка,

и в Ея ударит двери

командорская рука.

1986

* * *

Чума на оба наши дома,

раздолье сорному зерну.

А те, что ангелом ведомы,

и головы не повернут.

Разбиты медные скрижали,

трепещут чёрные крыла.

А тех, что праведно бежали,

десница Божия вела.

Когда начертанное свыше

В огне исполнится, и тут

Уже расплавленные крыши

на мостовые потекут,

за тех, кого Господь избавил,

за тех, кто бросил этот град,

за исключение из правил

нелицемерно буду рад.

Но пусть в цветущем, изобильном,

в богоспасаемом краю

не уверяют, что любили

Отчизну грешную свою.

1977, 1982

* * *

…А всё же будет хэппи энд,

не по Шекспиру – по Гомеру,

и нашу старую галеру

Борей швырнёт на континент,

и заскрипит песок по днищу,

и вёсла бросим,

а потом

на пир в кленовый царский дом

придёт ещё десяток нищих.

Мы не чета героям – чернь.

Героев с музыкой хоронят,

а нас с тобой

ладья Харона

не повезла за тот ручей,

и не для нас звучит гекзаметр,

и не к лицу слова хвалы

тем, кто с порога на столы

глядит голодными глазами.

Не нам – почётные места,

здесь о вождях поют аэды,

и улыбается

Победа

углами гипсового рта.

12.III., 16.XI.74

* * *

…А когда он

с площади

нёс свой крест к городским воротам,

в числе прочих

говорили с ним плотники:

«Римский ломаный

медный грош –

горсть гвоздей.

Ты ходил по земле

в дождь,

говорят ещё – по воде.       

Кто – уверует,

кто – посмотрит,

кто подумает: поделом…

Рабби, рабби,

доски намокли,

и поэтому так тяжело.

Грош последний,

Грош медный,

Чёрствый хлеб непраздничных чисел.

Мы работали, как умели,

ты прости,

что так получилось».

1960–1970-е

* * *

…Во-первых, не тех, кто обрушил кров,

берём мы в поводыри,

а трёх Александров и трёх Петров,

Анн и Екатерин.

Второе: пока огонь не остыл,

а искра трогает трут,

пройдём надо рвами через мосты

в последний города круг,

где третьих, пятых et cetera

ломали на колесе,

когда под медной дланью Петра

покаялся Алексей,

где писан путь торговым судам

вилами по воде,

о чём великий тот государь,

видимо, порадел,

где позже вслед без счёта легло

жителей, а сперва

семьёй орлиной взят под крыло

первенец почивал,

где стыли куклы в Летнем саду,

дворца потешного лёд,

резных карет на санном ходу

скользящий парусный лёт,

где в прошлом веке выпавший снег

прикрыл домов номера,

и мы с тобой помянем о тех,

кто жил здесь и умирал.

XII.77–26.IV.78–13.IV.82

* * *

…И два прибора, два бокала,

Два силуэта акварелью.

Свеча сияла вполнакала,

А после – вовсе догорела.

Теперь не первое апреля,

я Вас ни в чём не упрекаю,

но Вы чертовски постарели,

мой милый братец зазеркальный.

12.XII.76

…от Матфея

Дом Марии, вишнёвый сад,

холм крутой, палестинский город

там, в столярке на небесах

ладно скроены бутафором.

Первый дубль.

Деревянный крест.

Тихо скрипнув оконной рамой,

Гавриил,

журавель,

помреж

взял, принёс

и подкинул в храме.

А потом –

молоток, топор,

и за кадром кричат вороны,

потому что хотел Господь

крупным планом

и в главной роли –

Сына,

чтобы как Бог сыграл,

чтобы зрителей било дрожью,

чтобы снобы с пяти утра

за билеты платили втрое.

Первый век,

Назарет,

четверг.

Дождь,

массовка,

мороз собачий.

Из тугих облаков табачных

Режиссёр восклицает:

«Свет!»

28.VIII.73