Ветреное
Борису Пастернаку от Ольги Ивинской
пока ты усмиряешь сквозняки,
ловлю тебя заботами простыми.
окно починишь? на, пальто на-кинь,
простынешь.
какая роскошь, господи, одни.
ты мой несвоевременный, но поздний…
у нас врасплох кончаются то-дни,
то гвозди.
а дыму сигаретному сквозняк
ровняет разметавшиеся кудри.
ты бросить обещал ещё на-днях,
но куришь.
смотри, как город сумраком обвит,
как ветер пьяно путается в вязе.
он знает всё о нашей не-люб-ви,
но связи.
нам с рук сходила не одна зима,
сойдёт и эта… небо узловато…
а я во всём, как водится, са-ма
не виновата.
умру от смеха, ты такой чудной
стоишь в ушанке, свет фонарный застя…
спасибо за украдено-е-но
счастье…
давай оставим сквознякам проём,
нам- ветреным теряться проще в гуле,
не врозь, но врозь,
вдвоём, но-не-вдво-ём,
и пожелать грядущее своё,
кому, скажи мне,
другу ли,
врагу ли?
Я вода, вода
Я вода, вода.
Я точу веками
города, яры,
берега и камни.
Я впадаю в сны,
я втекаю в письма.
Не гони меня,
напоись мной,
пригуби глоток
из ладьи-ладони.
А потом иди
и меня не помни.
Мне б смолчать тебе
о любви, о боли,
как меня моря
убивали солью,
как толкали в спину ветрами дабы
я несла беду, я срывала дамбы,
чтоб преграды я
вырывала с корнем.
А меня смирить бы
да успокоить…
напоить собой и не помнить,
помнить,
сколько глаз во мне стекленело, стыло,
как моя сестра остывала в жилах,
как врастали ждущие и родные
в берега,
я лица их помню ныне…
С серебром ли, без – я всегда нетленна.
Ты в меня по пояс ли, по колено,
нас в одну пучину теченье вертит.
Ты во мне по жизнь.
Я в тебе до смерти.
Песчаное
…Я снова в ожидании росы,
где Бог разбил песочные часы,
взъерошил небо, расстелил пустыню.
Воды…
Ты ищешь воду мне в низи́не,
где живы русла пересохших рек,
где, если повстречался человек,
то ты, скорей всего, ополоумел.
Я жду и луч скользит по животу,
и столько песен в пересохшем рту,
и столько музыки грядёт в песчаном шуме.
Господь в тебе, приносишь мне напиться,
как детям капли в клюве носят птицы…
Спасаешь…
Солнце выхватит из тени
нас – ищущих её, в горсти ни тьмы,
нам вопреки всему остаться б теми,
кто мы…
А кто мы? Незнакомцы, беглецы?
Глаза закроем – и уже слепцы,
лицом к лицу переживём самум.
Всё временно, не врать же самому
себе, не знать, не думать сколько
отмерено скитаться по осколкам
песка былого – хрупкого стекла
часов разбитых, пить росу с ладошек…
И память, пересохшая дотла,
ни горечи предательства, ни зла,
ни прошлого в ней более, ни прошлых…
И ты звучишь, и музыка бела,
и сладость необъятна, тяжела,
и я как будто вовсе не жила…
Островенное
Бессонницы глазастую сову
клади на грудь,
подкармливай неснами.
Весна случится, но уже не с нами,
не мы вплетёмся в звёздную канву.
Шероховатость взлётной полосы
ровнять судьбе, как пряжу на предплечье,
нет больше смысла.
Время лечит, легче
уже стучат настенные часы.
Когда дожди усядутся на мель,
закаты обретут свой медно-карий,
от прежних чувств останется гербарий,
от главных слов очистится лжимейл –
вспорхнёт сова с груди,
скользнёт в лучи
небесного свечения Селены –
потом,
пока – свежо и островенно,
и я не сплю, когда она кричит…
зима 2018
Семеро одного
Ночь.
Посылка на север – изюм, чернослив, кунжут.
Перечитываешь письмо: «Семеро одного не ждут,
но мы ждём тебя, что бы там ни случилось, брат,
от рассветного кофе до выключенного бра.
Как и прежде зовём тебя капитаном.
Ты ушёл, с той поры быт не ладится, хоть убей,
жаль, со внешней связью – ни электронок, ни голубей,
иногда, в штиль ночной, охота черкнуть письмо,
прилетай, мол, замени угловатый столичный смог
непорочным морским туманом.
Ка́к мы? – спросишь.
По графику – гидрокостюм, вертолёт, жилет,
взлёт, дрейфующий лёд под нами, и, только нача́в жалеть
о не сделанном, – приземляемся в новый страх, в коем сила волн
накренит платформу, притянет мрак, раскачает, как поплавок.
В штормы молимся, чтоб судьба Оушн Рэйнджер* нас миновала.
Так проходят годы, брат, меняем страхи, качаем нефть,
на́ спор бороды носим, шутим… Верим, что смерти нет,
но боимся, что однажды прибудет фонтан огня и токсичный дым.
Смерти нет, но не хочется разувериться молодым.
И пока лунный свет серебрист на воде, а рассвет – кораллов,
мы сидим на игле. Да и ты не меньше нашего заражён.
Дети нас забывают, мы бури́м, пока кто-то наших жён…
Больно думать, но как бы ни была влюблена и верна, никак
не сумеет нормальная баба полгода без мужика.
Если вовсе не дура, и если ещё живая.
Да и чёрт с ними с бабами.
Мы делим простор иной.
Вот стоишь ты на трубной палубе сам себе Ной, спиной
ощущаешь бриз, соль свободы, не заменишь этот восторг ничем,
горизонт изломлен волна́ми, а незыблемый твой ковчег
возвышается на тяжёлых бетонных сваях…
Осень… Бог бьёт в тамтам, грохочет с вечера до утра,
звон в ушах, рябь в глазах от небесных кардиограмм.
Шквальный ветер да хлябь неделю, но мы бурим.
Ты там выпей за нас и вместо нас, выпей и закури.
Отогреться сегодня будет нам ночи мало.
Обнимай сынишку, привет супруге, большего не скажу.
Не пиши нам ответ… Просто – изюм, чернослив, кунжут.
Береги там себя, и прости, что отвлёк от дел…
Не пиши, как в тебе новый день медленно отболел,
как ещё одна ночь – перекочевала».
*Оушн Рейнджер (англ. Ocean Ranger) –
погибшая (утонувшая) в 1982 году
американская полупогружная нефтяная платформа.
А где-то там
Пандемическое.
Рекам больше некуда срываться, бежать, спешить,
берега опустели, на пристанях ни души.
Реки устали прощаться с рыбой,
нести на спинах лодки и корабли…
А где-то там –
«Мы сделали, что смогли,
сделали, что смогли…»
А где-то там
Бог отправляет в горячие точки своих людей,
верных ангелов,
будто в пучину смертную лебедей.
Наставляет, благословляет, даёт им силы.
Каждый в водовороте почти мессия…
А где-то там:
«Господи мой, спаси, я…»
Бьётся в молитве (дыша – не дыша) душа,
как на ромашке – любит не лю… не дыша – дыша.
И домолиться бы, но не хватает карандаша…
Господь посылает Машеньку, Джованни и Васыля,
чтобы щелчок – и спасена земля,
чтобы ходили бесстрашно и спали мирно...
Вместо золота, ладана, смирны,
люди сбивают кресты и готовят гвозди… Будто бы время вспять.
Бог отправляет, не исключая, что их захотят распять…
Но в этот раз распинают безразличием и словами.
А где-то там
Джованни спасает Ваню или наоборот Иван – Джованни.
Благоразумные строят стратегии на диване.
А где-то там
ангелов вывозят из Нижнего, Тернополя и Бергамо,
их не хоронит земная мама.
Перья летят, лебедей затягивает воронка,
мамам приходит прах или похоронки…
А где-то там
Всевышнему приносят аперитив,
Он разбирает молитвы за ночь – positive или negative…
Бог наставляет новых спасителей, не веря уже себе,
все вокруг догадались, что у Господа не было плана «Б»,
Юный ангел (земной реаниматолог) говорит: ”Не ври мне,
я же видел, что было в Барселоне, Нью-Йорке, Риме…
Может, пора трубить?”
Господь отрицательно машет – рано ещё, остынь…
А где-то там
Таня всю ночь учит свою латынь,
но до сих пор ужасно боится крови.
Спорит с друзьями онлайн, сдвигает брови.
Таня будет врачом от Бога… И для Него это уже неплохо.
Спорят:
– Who is to blame?
– Господь.
– Китайці…
– Або кажан…
А где-то там священник чихает в локоть
и продолжает исповедовать прихожан…
Аэропортово
«…и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною»
Иосиф Бродский
И разве нужно, если бы легко?
Взлетает пыль – сухое молоко,
и проступает разница на лицах.
Мой бог, мой свет, ну как тут не краснеть?
Опять, смотри, невыношенный снег
водой демисезонной приземлится
на кромку безответной полосы,
что столько лет изъезжена шасси,
не прекращает мельтешить огнями.
Вдруг сладость свяжет горло и нагрянет
в гортани липовая нежность, одолей,
попробуй, сможешь, сей древесный клей,
тягучую вишнёвую камедь?
Нет, легче сдаться, то бишь онеметь.
Слепую воду сушит солнца пасть,
в закат вливая талую ириску.
У вас бы поучиться не упасть
эквилибристам…
И окна, окна, ты на дне стакана,
вибрация, табло, американо,
щелчок-другой и снова "крибре-крабле",
просчастливело, было и ушло.
Эспрессо, невибрация, табло
и грабли.
Пусть жданно, ядно, больно и не ново
знать всё, что через слово и полслова,
через звонок кивок и три письма.
Стрела ушла, колышется тесьма…
И кипяток на вдохе сух, но сладок,
потом придЁт к тебе кто мал и слаб,
делиться силой, чтоб не умертветь…
И в пору спрятать небо в рукаве,
но прячь - не прячь, простор в Отцовой власти.
И мелко крестишь в небе муравья,
там все равны отцы и сыновья,
и возвращаешься
из пластилина в пластик.
Домолчались
мы сеем дождь
могли бы сеять хлеб
не изменять занятию иному
чем строить хлев
стелить в хлеву солому
и взращивать в нём овнов да тельцов
кудряшек сью близняшек–близнецов
и жизненно опасных скорпионов
но век не тот
стеклянен и неонов
и каждый по себе давно не плачет
что больше дождь не тёпел и не злачен
и паутинкой стал меридиан
который нас выдерживал едва
и мы теперь не больше чем слова
я плюхнусь в слёзы
ты же – на диван
возьмешь аполитичную газету
уставишься в тугую пустоту
мы дескать домолчались и ту-ту
нас-не-ту
хотя могли бы сеять сеять сеять
и дальше дождь и правду и неправ…
молчу я от днепра до енисея
молчишь
от енисея до днепра
Титаниковое
кто уплывет из нас – ты ли, я ли
в речке небесных вод?
спустится скоро к причалу ялик,
выберет одного.
выхватит, выдернет, укачает,
лица и имена
смоет из памяти,
и в печали
станет один из нас…
хоть догоняй, хоть кричи, хоть висни
облаком на весле,
кто-то из нас в беспощадной выси
выбелит Млечный след…
холодно, холодно, мёрзнут в глотке
буковки-узелки,
слышишь, хвостом подгоняет лодку
грустный небесный кит?
скоро.
ты видишь, как лунным светом
целится небо в лоб?
будто нас не было в мире этом.
будто нас
не-бы-ло.
Ты плывёшь
Ты плывёшь по теченью вперёд ногами.
Плоть ли плот, водостойкое оригами,
каждый камень остёр, а путь извилист.
А еще до полудня вы жили-были.
Если плоть, отчего так в гортани пусто.
Берега зачинают сорокоуста.
Если плот ли, бумага – из глины в глину.
На земле сладкий рис и шрот пчелиный
растекается.
Странный конец истории,
на шестую неделю впадаешь в море.
Бонсай
Ты приходишь на берег,
навстречу бежит вода.
Узловатые руки едва ли
теперь сильны
обнимать её.
У причала боками о́ бок стучат суда,
рыбаки узнают тебя жалобно со спины.
Знаешь сам, солнце уже мало́,
почва, увы, зыбка,
и венки из плюмерии колышут
в реке ветра.
Скоро пеплом в зрачках застынет речной закат,
соберутся родные в каноэ, поплывут по течению,
развеют прах.
И совсем ничего не изменится в небесах,
рыбаки постареют за ловлей своей плотвы.
Лучше серый песок дать земле,
посадить бонсай,
чтоб вода ожидала тебя живым…
знала тебя живым…
Рождаться на заре
стучись, входи, пригрейся на груди,
ты так же ожидаем и родим,
и раз пришел, то по колено море.
смотри – и не чужая, и не та,
не тот запал, огонь и красота,
не седина, но чаще мудрость в споре.
не кайся-кайся, не беги-беги,
стирай в чужих дорогах сапоги,
бросай почтовым голубем мне:" «как ты?»
ты всё равно придёшь ко мне стареть,
курить, молчать, рождаться на заре
заката...
© Светлана Алексеева (Андроник-Шимановская), 2019-2020.
© 45-я параллель, 2020.