Светлана Холодова

Светлана Холодова

Все стихи Светланы Холодовой

Абонент недоступен

 

Неотвязный страх и тревога – вкупе,

отгоняю ужасы, как могу –

абонент хронически недоступен,

Господи, ну что с ним там? Ни гугу.

 

Новостные сводки, ютубы, гуглы,

кровь и смерть, безумие и беда –

кажется, что мир, как скорлупка, утлый,

треснет и развалится навсегда.

 

Господи, какие такие гены

в нас активизируют свет и тьму?

Кто нам колет ненависть внутривенно

то к себе, то к ближнему? Почему?

 

Нет ответа. Ночь перешла экватор.

Телефонный номер. Кругом ни зги.

Только я и сотовый оператор...

Помоги нам, Господи, помоги.

 

2014

 

Вечная женщина

 

Сдвинулся на день судьбы окоём,

утро встаёт – безмятежно, как будда,

вечная женщина моет посуду,

завтрак готовит, стирает бельё.

 

Что ей безумие мира сего,

что ей посулы его и обманы,

если в груди – изумрудная прана,

с каждой мелодией жизни родство.

 

Что ей поют снегопад, листопад,

полдень гранатовый, воздух пчелиный?

Тянется кверху над камнем и глиной,

не иссякает забот её сад.

 

Ныне, и присно, и вечно взойдёт

может, на плаху, а может, на царство,

зная, что жизнь – это яд и лекарство,

что у любви есть и дёготь, и мёд.

 

Господи, снежного дня серебром

выкуп ей дай за неверье, бессилье.

... Вечная женщина штопает крылья.

Музыка в горле и ночь за окном.

 

2009

 

 

Д.М.

 

Лето закамлает по-шаманьи,

тёплые закаты потекут,

как сверчок, на ухо мирозданью

высверчи студёную тоску,

 

выведи себя во время оно,

на распутье судеб и дорог,

тех перебирая поимённо,

кто с тобою дальше быть не смог.

 

Выверни нефритовое зренье

в небо, где Вальгаллы терпкий мёд,

где легко, как знак поминовенья,

ласточка стигийская мелькнёт –

 

обернувшись, как небесной манной,

как живою-мёртвою водой,

слёзною дорогой глухоманной,

женщиной, сорвавшейся звездой.

 

2011

 

Курлы

 

Отрозовел иван-чай, закровила брусника,

бьётся полынь, будто пляшет под злую дуду,

осень, оглохшая от журавлиного крика,

денно и нощно полощет листву на пруду.

 

…Остановились на станции – давней, вечерней.

Снова – ночные стрекозы, русалочий свет.

Разве имеют значенье, имеют значенье

двадцать ушедших, как поезд умчавшихся, лет?

 

Долгое тело под ситцем её сарафана,

родинки, родинки – яблоку негде упасть.

Господи, промысел твой, но как больно и странно

вспомнить точёную, смуглую, узкую пясть…

 

Перелистаю на память историю эту –

лето, и лодка, и страсти надкушенный плод.

Что мне до них? Просто кончилось энное лето,

просто листва на поверхности пепельных вод.

 

Кажется, истина рядом, вот-вот, доберусь – и

выплывет, будто Иона из слизистой мглы.

Где ты, Мисюсь? Как тебе поживается, Руся?

Не покидайте…

Курлы – отвечают, – курлы.

 

2018

 


Поэтическая викторина

Междувременье

 

Оттесняя август,

не дожидаясь, пока

перелётные люди

уступят небо

перелётным птицам,

осень

набросила на него

лассо дождя.

 

Срывала с подрамников

холсты с impression лета,

прятала их

за тридевять горизонтов,

вопрошала:

радостно ли тебе, девица?

 

По утрам

я кистепёро двигалась

через волглые комнаты.

В приоткрытые форточки

вползали звуки машин,

несущихся по проспекту,

как по серой, разбухшей

реке Чусовой.

 

Это было

утишенье души

(тише вод, объявших её,

ниже поклонных трав)

и утешенье светом –

зыбким,

будто акварель по мокрому,

он колебался,

дышал позади,

обнимал за плечи…

 

…Ещё Ной не снаряжал ковчег,

не разверзали зев

левиафаны долгих ночей,

ещё при взгляде назад

никто не застыл соляным столпом…

…Только далеко на севере зима

доставала кисточки для суми-э.

 

2015

 

Начинается родина

 

Над Нью-Йорком, Парижем ли,

над Миланом и проч.

виснет радуга рыжая –

кто до радуг охоч,

тот и греется сказами

о далёких местах,

где житьё как за пазухой –

без забот – у Христа.

 

Над Ачитом, над Ивделем

беспросветным каким

только тучи и видели,

только снег или дым,

что заморские дали нам

средь колдобин и ям,

если жизнь приметали нам

к несладимым краям.

 

За терпеньем, за вьюжностью,

нищетой и тщетой,

всей своей неуклюжестью,

всей своей красотой,

для бухих и юродивых,

всей своей шириной

начинается родина –

точно дождь обложной.

 

2016

 

* * *

 

Отпустили на музыку, как на поруки,

в сокровенные рощи её звукоряда,

в ми-минорные поймы её и излуки,

а другого ему ничего и не надо.

 

И пошёл подниматься – всё выше и выше,

на скрипичные Альпы её, Пиренеи,

там незрячие лучше дорогу услышат,

прокажённые к истине выйдут вернее.

 

Уставал, оступался, хотелось вернуться,

то Сизифом себя ощущал, то пророком,

то жалел, что нельзя с его временем куцым

навсегда затеряться в просторе высоком.

 

А когда возвращался, смертельно ломало

(весь насквозь высотой пропитался, как ядом)

до тех пор, пока музыка не обнимала:

успокойся, мой мальчик, я рядом, я рядом.

 

2014

 

* * *

 

Пастырь музыки вешней

нисходит с небес,

отворяет весны звукоряд –

и яснее звенит

воробьиный диез,

и снега в лихорадке горят.

 

И над всеми итаками

дуют ветра,

соблазняет солёная даль,

и Адаму маячит

утерянный рай,

паладину – Священный Грааль.

 

И ста лет одиночества –

веришь ли? – нет,

надиктованных долгой зимой,

и включается март,

как включается свет,

если кто-то вернётся домой.

 

2013

 

С тобой

 

Люблю,

но реже говорю об этом

У. Шекспир, сонет 102

 

Но реже говорю тебе об этом,

не пленница ни страсти, ни обид –

так светит август материнским светом,

так дерево столетнее горит.

 

Где длится, нескончаем, век железный,

где истины предательства полны,

где колыбель качается над бездной,

где от любви полшага до войны,

 

где скипетр с державой впору вору,

где пал тысячекратно гордый Рим,

где дар свободы, словно дар Пандоры,

вручает время пасынкам своим,

 

там я с тобой, тревожась и лелея,

хоть между нами тридевять земель,

но поровну и тёмные аллеи,

и мартовской Фиальты акварель…

 

Там я с тобой – звездою колыбельной,

во тьму вонзившей света остриё,

мелодией дождя виолончельной

и ясным днём – во здравие твоё.

 

2015

 

 

Саврасов

 

Так веет ростепелью… Небо

так ясно скажет о весне,

как от Бориса и от Глеба

благая весть бы шла, зане

 

такою милостью невольной

наполнен воздух – по зенит,

что сам собой над колокольней,

как дар Валдая, прозвенит.

 

Не так ли счастливы и кратки

минуты, если кто родной

очнулся вдруг от лихорадки,

беды, напасти затяжной?

 

Писать, писать, писать, покуда

нагая ранняя весна

на тайну вечную, на чудо,

на воскресение дана –

 

простором, воздухом и вербой,

берёзой, нищенски кривой,

землёй оттаявшею первой,

созвездьем гнёзд над головой.

 

Из черноты грачей горячей

так много следует любви,

что, и печалуясь, и плача,

тянись навстречу ей, живи…

 

Так исцеляются немые.

Так, прошлой смерти вопреки,

взрастут оркестры листвяные

и вскинут нежные смычки.

 

2017

 

Сверчок над бездной

 

В городские дворы тайком,

будто киллер, заходит вечер.

Разве время тебя излечит? –

только слово под языком.

 

Мегаполиса долгий спазм

промедольной не снять блокадой,

над темнеющей автострадой –

нескончаемый перифраз

 

урбанический, шин прибой,

но, пространством томим отвесным,

зраком угольным, знаком бездны,

ты один на один с собой.

 

Здесь твой вечный армагеддон

как ремейк на большом экране.

Слышишь колокол над дворами –

по кому его вечный донн?

 

И не тешь себя, что привык,

что погибнуть и смолкнуть просто:

ведь когда защищаешь остров,

это битва за материк.

 

А она не бывает зря,

и над попранною вселенной

кровянисто-холодной пеной

разольётся опять заря –

 

на обломках былых пальмир,

где разрушенный кров покинут.

Катастрофы, увы, не минут,

вечно катастрофичен мир.

 

Чувствуй боль, но пропой легко,

одинокий сверчок над бездной.

Наполняет стакан небесный

ночи чёрное молоко.

 

2011

 

Хоревты

 

Сначала исчезли герои –

с котурнов сошли и со сцены.

Отряд не заметил потери,

вернее, заметил не скоро.

Звучали парод и стасимы,

как требовала Мельпомена,

и хор оставался на месте –

какое же действо без хора?

 

Ты помнишь, как всё начиналось,

как лодки спускали на воду?

Пирейские наши триеры,

брабантские наши манжеты…

Какие прекрасные гимны

слагали во славу свободы,

и боги пари затевали –

достигнем ли Нового Света.

 

А ныне мы бэтмены байтов.

Мы прах бездевайсного мира

отринем легко и бесслёзно,

но блоги и лайки – не можем.

По диким степям интернета

бредёт виртуальная лира,

у времени отняли голос

и чипы зашили под кожу.

 

Итака, повсюду Итака,

поскольку пропали герои.

И поровну пыль захолустья

раба и хозяина лижет.

Хоревты на сцене, но в мире

нет больше Афин или Трои

и чёрные смоквы Аида

любой метрополии ближе.

 

Так что же, мой грустный товарищ,

есть смысл сказать напоследок

консьюмеру перед тачпадом,

кто и после нас бы остался?

Мы держим в натруженном горле

мифической истины слепок,

закончилось время трагедий,

настало – великого фарса.

Мы, как музыканты у Гайдна,

покинуть подмостки готовы –

эффектно задули бы свечи,

ушли бы легко и красиво…

Вот только бы не облажаться,

глаголя прощальное слово

под лозунги «хлеба и зрелищ»,

а также «попкорна и пива».

 

Мы держим лицо что есть мочи,

до судорог – вместе и соло,

мы держим исконные смыслы,

как будто вселенную – Шива.

Мы знаем, какая дорога

легла мертвецам рок-н-ролла,

но мы паладины театра,

мы хор, и мы всё ещё живы.

 

2018

 

Эвридика

 

Свет за стеклом ни о чём, водяная взвесь,

город расколот на случай и неизбежность,

ты до сих пор нелегально прописан здесь,

в хосписе для любви, где сиделкой – нежность.

 

Сколько бы сердце ни затворяло слух,

ни превращало вечный сентябрь в изгоя,

или любить, или выжить – одно из двух…

Это проходит, и настаёт другое

 

утро, и мир из раковины ночной

тянет наружу, словно улитка, рожки.

Жить на миру тяжело, умирать – одной

проще, последнюю жизнь приручённой кошки

 

сбрасывая, как дерево жёлтый лист,

воздух стрелой пронзая – немого крика.

Ты его не услышишь, но оглянись! –

может, ещё с тобой твоя эвридика.

 

2013