Татьяна Аксёнова-Бернар

Татьяна Аксёнова-Бернар

Четвёртое измерение № 29 (521) от 11 октября 2020 года

Песни русского солнца

Окаянное

 

Посвящается

двум болгарским поэтам,

русофилам, моим друзьям

Лучезару Еленкову и

Владимиру Стоянову.

 

I

Боян окаянн! Растекается песнею грустной,

Где «Игорь... бо... бяше... дружина, и Гза, и Кончак...»

Врезаются пальцы в давно онемевшие гусли,

Замёрзшие тоже. И не разогнуть их никак...

 

На стенах Путивля закычет зегичкою лада,

С чугунных оград разлетится домой вороньё...

Да, не оторвать эти пальцы от струн, и не надо:

В болоте гонцы застывают. Пускай допоёт!

 

Под коркою наста лежит изяславово тело,

А коршун голодный над мёртвой Двиною кружит...

Боян осиян! Осмомыслова дочь не хотела

Без мужа одна оставаться, и княжить, и жить...

 

Сквозь дебри дубравы расплакалась – вот же, докука!

Орехом ли, белкой Боян рассыпается, стар?

Что эхо времён заповедных, как древняя мука,

Во мне отзывается? Ну, расповедай, гусляр!

 

Студёной водой из ковша деревянного льётся

На свежую рану, в которой повинен Кончак...

Когда не взойдёт окаянное русское Солнце –

В Чернигове сточном зароют последний колчан.

 

II

Подоткнула подол у костра коброглазая Хобра,

Заметались огни вертикальных, кинжальных зрачков:

«Конунг Эймунд отправился в Хольмгард – известьем недобрым

Огорчила она Святополка, – а повод каков!»

 

Помешала обавница зелье в горшке и вздохнула:

«К Ярислейву с Рагнаром он войско норманнов привёл...»

«Что же брат Ярослав?» – Святополк покачнулся, как снулый.

«Он погубит Вас, князь, он – коварен, расчётлив и зол!

 

Ярислейв извести прочих братьев имеет потребу:

Бурислейв будет ранен, потом в Кенугарде – добит,

Повинуясь приказу, зарежет и младшего, Глеба

Повар Торчин, такой молодой, безобидный на вид!

 

Но и Вы доживёте, как заживо брошены в яму:

Всю вину за убийства писаки повесят на Вас!»

И вздохнул Святополк, что народ прозовёт «окаянным»,

Замолчала волхвитка, и огненный шёпот угас...

 

III

Сурья взошла – золотые колёса

Ловят своё отраженье в домах.

Так перед зеркалом, простоволоса,

Черноволоса Чернава впотьмах...

 

Смуглой авеше свеча предвещала,

Что уцелеет её Лучезар.

Половцы злато снимают сначала –

В краже они превосходят хазар...

 

Морде двурогой над ним наклониться,

Гнутою саблей кольчугу рассечь?

Сечу насквозь пролетит Перуница –

Дарует воину меч.

 

В тьмы половецкие громницы мечет

Небо, спасая водою живой!

Ждёт Лучезара известье при встрече,

Если Чернава не станет вдовой:

 

Что бы ей зеркало ни показало –

Бьётся под сердцем потомок волхвов...

Слава Перуну, героев немало!

Вечна Любовь!

 

IV

Славься, Перун, метко мечущий стрелы,

Верных ведущий по правой стезе!

Честью твоею хоругви пестрели

В битве ли, в тризне –

Великий резерв!

 

Воины вечны в Перуновом войске.

Явь оживляющий – золоторун.

От огнекудрого дар – огнестойкость.

Славься, Перун!

 

В русских песнях поэзия есть...

 

Памяти Алексея Фатьянова.

 

«Не тревожьте солдат, соловьи!..

Пусть солдаты немного поспят»,

Не свивайте вы гнёзда свои,

Не высиживайте соловьят!

 

Отлетевшие души живых,

Неживых – слышат вашу весну,

И тревоги исполненный миг

Не способствует вечному сну...

 

А судьбы человеческой суть –

Вся – фатьяновских песен в словах:

Где огарочек теплится чуть –

Не уснуть в разливных соловьях!

 

Излучает поэзию песнь,

Трагедийной полна глубины...

В русских песнях поэзия есть,

Защитившая мир от войны.

 

Раздаётся знакомый мотив –

И в холодном тепле блиндажа

Оживает фатьяновский миф –

Устремляется к небу душа...

 

Снится майским, тальяночным днём,

Что дорога до дома – пряма,

Где в рифмованном сказе о нём –

Черноглазая сводит с ума!

 

Плач по Орфею и Эвридике

 

Ужасный век! Ужасные сердца!

Эринии не сводят глаз с певца,

Сизиф на камень сел, остановилось время,

На колесе распятый Иксион

Заслушался Орфея – это он

Запел в аду, боготворимый всеми...

 

Бог прилетел, но гимнов не принёс.

А сколько у него ещё колёс,

Условий, испытаний для влюблённых,

Галер, олимпов, стиксов – хоровод?

Лишь тот любви достоин, кто пройдёт

Все непреодолимые заслоны!

 

Играй, Орфей, на арфе, сладко пой,

Фракийкам не расправиться с тобой

Пока хариты тешатся с Хароном,

И я, подруга муз, горю стихом,

По Эвридике плачу, в горле ком

В процессии глотая похоронной...

 

Успение

 

В прозрачном воздухе осеннем

Тяжёлых птиц нестройный клин...

И катится моим спасеньем

Кровавый шар за край земли.

 

А я под зеленью рябины,

Слепое сердце растерзав,

Увижу цвет своей обиды,

Подняв на ягоды глаза:

 

Какая горькая награда

За всё, чем тешилась душа!

Лети, мне большего не надо,

Ну, попрощайся не спеша

 

Со всем, что дорого и мило!

С полёта птичьего взгляни

На животворные могилы,

На лета тягостные дни,

 

На траву, нынче нежилую,

Где прошлой жизни чехарда...

Где расцветали поцелуи

И не кончались никогда!

 

In vino veritas...

 

Растерзаю душу без остатка

За бокалом красного вина,

И услышу вкрадчиво и сладко:

«Пей до дна!»

 

Я, конечно, выпью понемногу

До конца, и с грустью посмотрю –

Уступают сумерки дорогу

Фонарю...

 

Так уйдёт безлюдным переулком

Жизнь моя за тихий поворот...

Каблучки отстукивают гулко:

«Всё пройдёт!»

 

Снова лошадь, старая телега,

Словно в позапрошлый век спешат...

Я молю вина, стихов и хлеба.

Пей, душа!..

 

Насыщайся, отдавай пространству,

За бокалом красного вина

Вновь твори! Пой оду постоянству –

Жизнь одна!

 

«Жизнь – обман с чарующей тоскою»,

Правда – отражается в вине.

Титры красной пробегут строкою

В тишине…

 

Кто шепнул ему...

 

«И всё-таки да здравствует любовь,

Свобода, братство!

И дай мне Бог, чтобы я за секунду до смерти

Повторил эти святые слова…»

Аполлон Григорьев

 

Кто шепнул ему, что можно, в самом деле,

Плыть по морю без любви да не погибнуть?

На кресте могильном косу из кудели

Треплет ветер под элегии да гимны...

 

Оскудели все душевные порывы:

От восторгов до хандры и – вспять, по новой...

Прозвучала, как вакханка, прихотливо

Семиструнная судьба игрой квинтовой,

 

И заплакала пугающею песней!

Знать, «за вызов тёмных сил» душа, как льдина?..

Поневоле, по привычке ждёт известий,

Всё равно – худых ли, добрых – всё едино!..

 

Если б он кого убил – не так бы грызла

Совесть, адская печаль не столь терзала...

Но когда в средине жизни – горстка смысла!

Но когда сошла Венера с пьедестала!..

 

Кто шепнул ему, что солнышко померкло?

Что лампада прогорела без остатка?

Жги безудержно цыганскую венгерку,

Пой, гитара, изнурительно и сладко!

 

Есть города...

 

«Пойди и сиди в своей келье;

Келья твоя всему тебя научит».

авва Моисей (исихаст).

 

Есть города, в которых надо жить,

В которых даже умирать не страшно:

Там в ратушах – цветные витражи,

И с берегов срываются стрижи,

Стригущие мой горизонт вчерашний.

 

Разрезав окоём, бесцельно мчат

Под колоколен певческие звоны...

Отшельники молитвами молчат,

А мир – зачах, и океан – зачат,

В которых нет кита и нет Ионы!

 

Те города меж небом и землёй:

Кровь животворных рек бежит по венам,

В церквях алтарь цветеньем окаймлён.

А где веками голубеет лён –

Вся Божья тварь живёт обыкновенно...

 

И ни гроша – в кармане, ни шиша.

Но Дух Святой необычайно ярок,

Что заставляет плоть мою дышать,

И насыщает, службу соверша,

И душу наполняет, как подарок!..

 

Кому в них жить – укажет Строгий Перст.

Громады гор кончаются равниной.

Зияя, кладезь глубь свою отверз:

В молчанье – благодать молитвы есть,

Когда слова уже непоправимы!

 

Голос

 

Вспышки соловьиных трелей,

И цикады, и шмели,

Всё в Болгарии в апреле –

Хор цветения Земли!

 

Я пропала в этом хоре,

Каплей в море голос мой.

Говорит кукушка: «Вскоре

Не воротишься домой!

 

Да, и где твой дом, бродяга?

На чужбине песни нет!..»

Тихий голос и бумага,

Рыжий сумеречный свет –

 

В этом счастье невесёлом

Шелест листьев ловит слух,

И моё похоже соло

На древесную смолу,

 

Что застыло каплей хвойной

В подмосковном городке,

Что звучит как свист разбойный

На родимом языке!

 

Акрокаре

 

Да воскреснет Бог!..

67 псалом Давида.

 

Яко тает воск от лица огнЯ,

Канут бесы в бездну под громкий тресК.

Облако пол-неба заволоклО,

 

Тяжким грузом давит на плечи КресТ!

А воскреснет Бог – запоём тогдА,

Еле свет забрезжит в ночной порЕ –

Тихим словом каждый согрет собраТ,

 

Высшей Волей словно бы помудреВ.

«Отче наш, ответствуй же, отчегО

Столько горя выпало – вот вопроС?»

Комом снега скатится слёзный восК

 

От лица огня – не задуть егО!..

Торжество, как Солнце, любовь храниТ

 

Лучезарен лик Твой и полон сиЛ,

И когда взывают к нему: «СпасИ!» –

Царь Небесный милостив без граниЦ...

Авва Отче, это – Твои стадА!

 

Обещаний больше быть не моглО:

Гибнут бесы, свой описав зигзаГ,

Наконец, летят они по уклоН,

ЯКО ТАЕТ ВОСК ОТ ЛИЦА ОГНЯ!

 

Ван Гог

 

Арль, такой же рыжий и безумный,

В свой эпилептоидный мистраль,

Бушевал, ярился: «Нарисуй мне

Всё, чем в сумме характерен Арль:

 

Мглу, ночную, мрачную террасу,

И сливовый, белоцветный сад,

Напиши, как будет убираться

В Монмажуре красный виноград!..»

 

Слово Божье прозвучало всуе,

Но талант – не ссуда под процент...

«Я тебя, конечно, нарисую, –

Восторгаясь, обещал Винсент, –

 

Это ж никогда не повторится:

В зыбком отраженье миража,

Создавая притчу во языцех,

Каждодневный труд изображать!»

 

В этой правде много дикой страсти,

Соединены рисунок, цвет,

И преувеличено отчасти

То, чего в действительности нет.

 

На ветру прибитый холст трепещет,

Словно на верёвке простыня,

Голова обожжена зловеще

Местью ослепительного дня!

 

Всё равно уберегла тренога

Искушенья Арля, все подряд...

Страшные подсолнухи Ван Гога,

Как драконьи головы, горят!

 

Роман/с

 

Рассыпалось лето на тысячу звёздных ночей,

А звёзды – на тысячу остро ненужных предметов...

И песенка спета, и август промозглый – ничей.

Ниспослано будет беззвёздное небо за это.

 

За то, что – дожди, что осенняя – в ноги – листва,

За то, что ты предал любви мифологию нашей...

Ещё, подожди, не склонилась твоя голова

Под песню поэта, что клён воспевает опавший.

 

Ещё не пропитана вечная русская грусть

Дыханьем рябины, застольною горечью водки.

А я невечернего света звездою зажгусь

В той келье, чей луч или ключ боготечностью соткан...

 

Осыпалось лето, закончилась музыка сфер.

О, мой звездопадовый август! Возможна ль реприза?

Наверное, где-то усыпан осколками сквер,

Скрывает слезу Люцифер, не прощён и не признан?

 

И признаки ржавой калитки, и странный роман/с,

Что вывернул мир наизнанку, как русскую душу,

Великой державе, которой нет дела до нас,

Звучат и звучат, вековой тишины не нарушив.