Татьяна
Аксёнова-Бернар

Cogito ergo sum?

Я мыслю, следовательно, существую.

Рене Декарт.

В «Началах философии» Декарта

Две пинты смысла или, проще, кварта.

Всё остальное – «место тьмы» и тартар,

И я читаю это без азарта...

Когда рука слепая провиденья

Людей сметает, словно мух, то – где я?

Из мотылька, по щучьему веленью,

Не превращусь ли я в Царевну Лебедь?..

Но как бездумной Стрекозой из басни

Себя осознавать? И что ужасней:

Быть «тростником», что мыслит, но угаснет

Или вкушать беспечной жизни праздник?

К чему Декарт, Паскаль, и всё такое,

Когда мне мысли не дают покоя:

Раскрою ль я, хотя б одной строкою

Секрет бессмертия иль не раскрою?

Какой бы нас не обескровил кризис –

Над всем преобладает Катехизис:

Безумие Креста звучит репризой,

Чтоб жалкий разум наш к себе приблизить...

В корнях сознанья, в аббревиатуре,

В моей естественной литературе,

Которой разукрашен и разубран

Язык, мы – недовымершие зубры!

Сближает нас бездумье с мотыльками,

И рифмы водят нашими руками...

In vino veritas...

Растерзаю душу без остатка

За бокалом красного вина,

И услышу вкрадчиво и сладко:

«Пей до дна!»

Я, конечно, выпью понемногу

До конца, и с грустью посмотрю –

Уступают сумерки дорогу

Фонарю...

Так уйдёт безлюдным переулком

Жизнь моя за тихий поворот...

Каблучки отстукивают гулко:

«Всё пройдёт!»

Снова лошадь, старая телега,

Словно в позапрошлый век спешат...

Я молю вина, стихов и хлеба.

Пей, душа!..

Насыщайся, отдавай пространству,

За бокалом красного вина

Вновь твори! Пой оду постоянству –

Жизнь одна!

«Жизнь – обман с чарующей тоскою»,

Правда – отражается в вине.

Титры красной пробегут строкою

В тишине…

Акрокаре

Да воскреснет Бог!..

67 псалом Давида.

Яко тает воск от лица огнЯ,

Канут бесы в бездну под громкий тресК.

Облако пол-неба заволоклО,

Тяжким грузом давит на плечи КресТ!

А воскреснет Бог – запоём тогдА,

Еле свет забрезжит в ночной порЕ –

Тихим словом каждый согрет собраТ,

Высшей Волей словно бы помудреВ.

«Отче наш, ответствуй же, отчегО

Столько горя выпало – вот вопроС?»

Комом снега скатится слёзный восК

От лица огня – не задуть егО!..

Торжество, как Солнце, любовь храниТ

Лучезарен лик Твой и полон сиЛ,

И когда взывают к нему: «СпасИ!» –

Царь Небесный милостив без граниЦ...

Авва Отче, это – Твои стадА!

Обещаний больше быть не моглО:

Гибнут бесы, свой описав зигзаГ,

Наконец, летят они по уклоН,

ЯКО ТАЕТ ВОСК ОТ ЛИЦА ОГНЯ!

Ах, шарабан мой, американка!

Ах, эта дура Дункан! Да какая она босоножка?

Ей, что канкан, что капкан: тяжела и смешна...

Токмо Есенин, возможно, из блажи немножко,

Взял её замуж... Подумаешь, тоже – жена!

Древние боги её отвернулись в зевоте:

В Греции так не танцуют – галимый отстой.

И Сергуну быстро осточертела чего-то...

Хоть из Рязани, да, видно, мужик – непростой.

Русский поэт, и вольно же тебе куролесить:

Маски менять, пить, клубиться обличьями слов!

А без метафор ты сам себе неинтересен,

Муж Айседоры! «Возьми её, Мариенгоф!»

«Дуня с Пречистенки», Боже, несчастная дура,

Протанцевала одышкою счастье своё!

Пусть, «излюбили... измызгали», ветром задуло

Жизни свечу, «Это есть наш последний» – споём?..

Ну, ты скачи, кумачовой косынкой алея!

Он, твой последний, навеки любимый герой,

«Ангель», «Езенин», нисколько тебя не жалея,

Женится, знай же, на дурочке очередной.

Быстро крестьянскому Моцарту сладят «обнову»

Чёрные, в кожанках, чей одинаков оскал...

Знай, «сорока с лишним лет» он какую-то (снова – здорово!)

«Скверною девочкой», «милой своей» называл.

Это – тебя! Может, вправду, ты скверная, Дуня?

Не исповедуешь снег, что «до дьявола чист»...

Реквием зреет. Обратно вернётся, подумай,

Чёрный за ним человек, что зовётся чекист.

Белой панной, чёрною мадонной...

Белой панной, чёрною мадонной,

Распустив крылатый плащ, парю –

Листик банный в глубине бездонной

Неба, стынущего к сентябрю.

Хладен ковш и звёздною монетой

Переполнен. Сыплет через край!

В жизни мига сладостнее нету,

Чем рождаться и не умирать...

Белой панной, чёрною мадонной,

Нагнетая в низких душах страх,

Быть желанной бездне полусонной

И летать листочком до утра.

Чур, меня, манящие светила,

Звёздный ковш, исполненный мечты!

Я ль не крепче крепкого любила?

И меня ль не предал, милый, ты?

Бочку бондить не труднее будет,

Перелёт-травою ворожить,

Чем страдать, как довелось мне, люди,

Как пришлось земную жизнь прожить!..

Лист берёзы с веника парного –

Вот кто я – на донышке ковша...

В этой жизни так любить – не ново,

Не любить – не вынесла б душа.

Белой панной, чёрною мадонной,

Руки разметавши, полечу!

Даль – туманна, ветрены – затоны,

Лишь пустынный берег – по плечу.

19.09.12

* * *

Бредово, героями оперы,

За Пушкиным – Блок и Бальмонт

Под хлопанье пробок без штопора,

Овации, крики: «Бомонд!»

Не сходят со сцены! Сатурнами

Сияют, созвездья поправ...

Преемственность литературная,

Как приобретение прав,

Последней инстанции истиной

Царей ли, вождей – всё равно! –

Смущать сколь прицельно, столь пристально,

Жемчужное бросив зерно...

Героями оперы наново,

Знамением времени в них

Звучат силуэты Иванова,

Цветаевой и Петровых.

Войной ли, страной ли израненным,

(Везение, если – изгой!)

Есениным и Северяниным

На смену родится другой.

Бредовый, как все – изувеченный,

Не знавший ни ночи, ни дня...

Неужто же делать нам нечего,

Как только стихи сочинять?..

Не сходим со сцены! Сатурнами

Сияем, законы поправ...

Преемственность литературная –

Плохая, по сути, игра.

Плевки вытирая, оболганы,

Богема – знаменье времён!

За Слуцким, за Рыжим, за Болдовым –

Лишь перечисленье имён.

17.12.2012

В русских песнях поэзия есть...

Памяти Алексея Фатьянова.

«Не тревожьте солдат, соловьи!..

Пусть солдаты немного поспят»,

Не свивайте вы гнёзда свои,

Не высиживайте соловьят!

Отлетевшие души живых,

Неживых – слышат вашу весну,

И тревоги исполненный миг

Не способствует вечному сну...

А судьбы человеческой суть –

Вся – фатьяновских песен в словах:

Где огарочек теплится чуть –

Не уснуть в разливных соловьях!

Излучает поэзию песнь,

Трагедийной полна глубины...

В русских песнях поэзия есть,

Защитившая мир от войны.

Раздаётся знакомый мотив –

И в холодном тепле блиндажа

Оживает фатьяновский миф –

Устремляется к небу душа...

Снится майским, тальяночным днём,

Что дорога до дома – пряма,

Где в рифмованном сказе о нём –

Черноглазая сводит с ума!

Ван Гог

Арль, такой же рыжий и безумный,

В свой эпилептоидный мистраль,

Бушевал, ярился: «Нарисуй мне

Всё, чем в сумме характерен Арль:

Мглу, ночную, мрачную террасу,

И сливовый, белоцветный сад,

Напиши, как будет убираться

В Монмажуре красный виноград!..»

Слово Божье прозвучало всуе,

Но талант – не ссуда под процент...

«Я тебя, конечно, нарисую, –

Восторгаясь, обещал Винсент, –

Это ж никогда не повторится:

В зыбком отраженье миража,

Создавая притчу во языцех,

Каждодневный труд изображать!»

В этой правде много дикой страсти,

Соединены рисунок, цвет,

И преувеличено отчасти

То, чего в действительности нет.

На ветру прибитый холст трепещет,

Словно на верёвке простыня,

Голова обожжена зловеще

Местью ослепительного дня!

Всё равно уберегла тренога

Искушенья Арля, все подряд...

Страшные подсолнухи Ван Гога,

Как драконьи головы, горят!

Врагам

С врагами можно даже пить.

Нельзя с врагами – петь.

Марина Зайцева-Гольберг

С врагами можно даже пить.

Нельзя с врагами петь...

Я пью, чтоб вызвать аппетит,

Когда не лезет снедь,

«Пою, когда гортань – сыра,

Душа моя суха»,

Когда играют мастера

Символикой стиха,

Когда сакральный бьёт родник

В беседе за столом,

Коль правила игры постиг

Последний остолоп,

И бисер на небе горит,

И диссонанса нет –

Тогда уже не говорит,

Тогда поёт поэт!

Посредственность – глуха, полна

Мышиною вознёй.

Себя достойной мнит она,

Чтоб кто-нибудь вознёс...

Под водопадом глупых фраз

Кастальский ключ иссяк...

Бездарность – ты мой личный враг,

Мой закадычный враг!

Заставишь фальшь терпеть, внимать

Почти любой ценой...

И я налью себе сама.

Что сделаешь со мной?!.

Строк бисер – набранный петит

Нет, не услышишь впредь.

С тобой могу я только пить,

Но не заставишь петь!

Гадание

Мне карты не врут. В Сочельник

Вожу кругами расклад.

Вокруг – темнота да ельник,

Пушистый сосновый хлад...

Луна, отражаясь в снеге,

Горой самоцветов ждёт:

Когда же придёт Онегин?

Не вовремя он придёт...

Круги колдовских инверсий:

Снимаю с правой руки

Свой маятник – верный перстень,

Созвездиям вопреки...

А то – за подъездом брошу

Сапог и свечу зажгу:

Смотреть на тебя, прохожий:

Что скажешь по сапогу?

Пройдёшь, чертыхаясь, мимо?

Возьмёшь ли, повертишь: «Да...

Подмётка моей любимой,

Некстати, совсем худа!

И – вот: каблуки сносила.

Знать, грызла железный хлеб...»

Дарует слепая сила

Прозренье тому, кто слеп!

«Татьяна!» – Онегин молвит...

Последний замкнётся круг.

Зигзагами звёздных молний

Обнимемся поутру.

04.01.2013

Голос

Вспышки соловьиных трелей,

И цикады, и шмели,

Всё в Болгарии в апреле –

Хор цветения Земли!

Я пропала в этом хоре,

Каплей в море голос мой.

Говорит кукушка: «Вскоре

Не воротишься домой!

Да, и где твой дом, бродяга?

На чужбине песни нет!..»

Тихий голос и бумага,

Рыжий сумеречный свет –

В этом счастье невесёлом

Шелест листьев ловит слух,

И моё похоже соло

На древесную смолу,

Что застыло каплей хвойной

В подмосковном городке,

Что звучит как свист разбойный

На родимом языке!

Есть города...

«Пойди и сиди в своей келье;

Келья твоя всему тебя научит».

авва Моисей (исихаст).

Есть города, в которых надо жить,

В которых даже умирать не страшно:

Там в ратушах – цветные витражи,

И с берегов срываются стрижи,

Стригущие мой горизонт вчерашний.

Разрезав окоём, бесцельно мчат

Под колоколен певческие звоны...

Отшельники молитвами молчат,

А мир – зачах, и океан – зачат,

В которых нет кита и нет Ионы!

Те города меж небом и землёй:

Кровь животворных рек бежит по венам,

В церквях алтарь цветеньем окаймлён.

А где веками голубеет лён –

Вся Божья тварь живёт обыкновенно...

И ни гроша – в кармане, ни шиша.

Но Дух Святой необычайно ярок,

Что заставляет плоть мою дышать,

И насыщает, службу соверша,

И душу наполняет, как подарок!..

Кому в них жить – укажет Строгий Перст.

Громады гор кончаются равниной.

Зияя, кладезь глубь свою отверз:

В молчанье – благодать молитвы есть,

Когда слова уже непоправимы!

Запах яблок антоновских...

И. А. Бунину посвящается

Погружаюсь в рассказ о дворянских, пустеющих

Гнёздах, птицы которых навек улетели:

Запах яблок, лай своры охотничьей – те ещё,

Да хозяева – в вечных, парижских постелях...

Их гигантские тени проходят по яблоням,

Слышен благовест, глас протодьякона: «Вонмем!»

Ах, градация, ты – чем наборней, тем таборней!

Заклинания «помню», детали огромны...

Вспоминается ранняя осень погожая,

Август с тёплыми дождиками в середине.

До святого Лаврентия дождики дОжили,

На полях – седина, точно сеть паутинья...

Всё приметы хорошие: дождик, тенётники –

Бабьим летом заложится осень ядрёная.

Бьёт, хоть ранним-то утром вставать неохотнее,

Запах яблок антоновских – счастья дарёного...

Сад большой, золотой, в нём аллеи кленовые,

Чу! Телеги скрипят – собираются яблоки,

Чтоб их в городе бойко продать за целковые,

Да на выручку выпить в какой забегаловке...

Мужиков нанимают мещане-садовники,

Чтобы ночью обоз по дороге поскрипывал.

Ах, как славно лежать на рогожке, на новенькой,

В небе звёзды считать по дороге на Свиблово!

Сочным треском одно за одним грызть антоновку

Под квохтанье дроздов на рябинах коралловых.

«На сливанье все мёд пьют!» Знакомый до стона вкус –

Хорошо мужикам под Стожарами баловать!

У Полярной звезды колесо закрепляется

Не обоза, Сварога – за год оборотится.

Кто крутнёт колесо, тот назад не оглянется:

Всё покроет собой чистый плат Богородицы...

Как жить?

Разбегаясь, назло ноябрю,

Улетая со старых качелей,

Надо всем, что имеет значенье,

Не расту, но, как в детстве, парю...

Солнца луч – в волосах, на плече ли?

Ржавым эхом гудящий тоннель

Оказался мгновением ока:

Так легко мне и так одиноко

Плыть за тридевять райских земель!

Жаль, с наскока. И, явно, до срока...

Словно вьюн, цепкий ветер обвил,

А к земле независтливы корни:

Кто пригреет меня, кто накормит?

Кто подаст безусловной любви?

Сердце вновь умещается в горле.

Если горло сдавить, то – хана.

Не о том говорил Заратустра...

Но боюсь, что не выдержит люстра

На цепи в потолке, у окна.

Чёрный город. За окнами – пусто...

Нет, нельзя! Надо молча терпеть,

Распевая трезвучия, гаммы.

И летучих мышей оригамных

Отправлять в славный город Дербент.

Потому, что я всё-таки – мама...

* * *

Каким покоем дышат звёзды!

Какой тоской!

Ссыпается фантом мимозы –

Фонтан Тверской...

И мы, как будто по наитью,

Скользим по ней,

И говорят о Маргарите

Цветы огней.

Молчанье придаёт огласку

Шагам и снам.

И так желанно верить в ласку

Скитальцам – нам!

И я безумьем жёлтой розы

Заражена:

Мну Мнемозинины мимозы –

Фантомы сна.

Ты ловишь брызги – бронзы слитки,

Как в первый раз,

И распускаешь маргаритки

Печальных глаз,

И мне их даришь, Мастер, мнится...

Поток – покой.

Возможно ль, что обоим снится

Фонтан Тверской?

Две тени поступью столетий –

К нему плывём.

В тоскливом небе тускло светит

Наш поздний дом.

Молчанье придаёт окраску

Его огням.

И так безумно верить в ласку

Фантомам – нам!

14.10.1995

Кто шепнул ему...

«И всё-таки да здравствует любовь,

Свобода, братство!

И дай мне Бог, чтобы я за секунду до смерти

Повторил эти святые слова…»

Аполлон Григорьев

Кто шепнул ему, что можно, в самом деле,

Плыть по морю без любви да не погибнуть?

На кресте могильном косу из кудели

Треплет ветер под элегии да гимны...

Оскудели все душевные порывы:

От восторгов до хандры и – вспять, по новой...

Прозвучала, как вакханка, прихотливо

Семиструнная судьба игрой квинтовой,

И заплакала пугающею песней!

Знать, «за вызов тёмных сил» душа, как льдина?..

Поневоле, по привычке ждёт известий,

Всё равно – худых ли, добрых – всё едино!..

Если б он кого убил – не так бы грызла

Совесть, адская печаль не столь терзала...

Но когда в средине жизни – горстка смысла!

Но когда сошла Венера с пьедестала!..

Кто шепнул ему, что солнышко померкло?

Что лампада прогорела без остатка?

Жги безудержно цыганскую венгерку,

Пой, гитара, изнурительно и сладко!

Лебедь

Из пены морской появляется лебедь,

Из тонкой игры облаков.

Вдруг кружево крыльев раскрылось... А мне ведь

Неведомо – кто он таков?

Быть может, мечта? Вероятно, виденье?

Каприз прихотливой волны?

Мчит, волны взметая, корабль. В этот день я –

На нём! Мы в судьбе не вольны...

А взгляд погружён в завитки белых перьев,

Рождённых винтом от струи.

И лебедь, взлетая, глядит, очи вперив,

На чёрные перья мои...

А я – на корме: брызг ловлю изумруды,

Что крыльев достигли моих,

И – преображаюсь... Ты – мой, хоть умру, ты –

Мой самый желанный жених.

Жаль, созданный пеной! И, всё же, мы – пара,

Мы – редкая пара с тобой.

Что в жизни мгновенной даётся нам даром?

Любовь в ипостаси любой.

Вдоль горного Крыма, волной накрываем,

Кораблик, раскрылившись, мчит.

Ты – в море, я – в небе. Большим караваем

Фальшив Аю–Даг, нарочит...

Из пены морской ли, из облака ль в небе –

Мы скручены в прочную нить.

Мой белый, с тобой твоя чёрная лебедь,

На части не разъединить.

28.07 – 26.08.2012.

* * *

Могу ли я уехать из России?

Желаю, чтоб меня переспросили.

Мне непонятен приступ суеты,

Когда Россия это «росс» и ты,

Как русский пел. Россия – россов сила.

Желаю, чтоб меня переспросила

Вселенная, вселившаяся вся

В Россию, ведь Россия – росс и я.

Россиюшка, смеющаяся дева,

Лебёдушка, не деревце, но – древо.

И все мы – ветви корня одного.

Ноябрь гнетёт предчувствием мороза.

Смех бьёт, как хрен. Ядрёный смех сквозь слёзы!

Он душу продерёт и – ничего.

И снова – жизнь, и Рождество Христово...

Мы, слава Богу, ко всему готовы:

То – не было гроша, то вдруг – алтын.

Святынюшка, твоей бы красоты

На всякого заблудшего хватило...

Желаю, чтоб меня переспросила

Мать Божия. Дыханье затая,

Отвечу Ей: Россия – это я.

Музыка отраженья

Почему-то, как самоубийцы,

С крыш бросаются листья, бросаются листья...

А с ржавеющей бритвы карниза

Молчаливо стекающих капель – реприза...

И рябины рубинная риза

И, клонящейся книзу, клонящейся книзу

Ивы сердцебиенье и жженье, –

Их, безлистых, и траурных трав – отраженье

В зябкой зыби осеннего пруда.

Там, на дне, есть рояль... Вот откуда, откуда

Это чудо сверкающих звуков абстрактных!

Дебюсси. «Отраженье в воде». Из-за такта.

Потому-то, как самоубийцы,

В пруд бросаются листья, бросаются листья...

04.05.1993

* * *

Памяти бабушки Е.П.

На руках не плакала –

Бабушкиных щедрых...

Сколько лет накапало,

Что лежишь ты в недрах?..

Кран мой протекающий

Незажившей раной

Каплет про тебя ещё...

Что поделать с краном?

Ты – в землице русской,

В недрах – глубоконько...

Бабушка, мне – пусто!

Как там – у покойников?

Мне не надо ладана –

Тускло за стеною.

Платьице залатано

Ниткой шерстяною...

Всё с твоей заплатою

Мне милей обновы,

Бабушка! Ты плакала,

Потеряв родного?

Ты душою кроткой

Внученьку послушай:

Рано я сироткой

Стала. Непослушной!

И живу, мятежной,

И топчу суглинок!

Бабушка, ну, где ж твой

Веничек полынный,

Что вдвоём вязали

Под лампады светом?

Я – как на вокзале,

Но пока – на этом

Свете... Есть ли поезд –

До тебя доехать?

Чтоб не плакать, то есть,

Оставаться эхом...

* * *

Не то – по воробьям из пушки,

Не то – церквушки булава

На орды – Муромцем Илюшкой?

Удала голова, жива

Россиюшка моя, лачужка:

Пьянчужки и богатыри,

Снега, гармошка, Пётр и Пушкин,

Пророки и поводыри,

Юродивые, скоморохи,

Гостиный и торговый ряд.

То – со стола – краюхи крохи,

То – павловский платок до пят...

Чай, горностаева опушка,

Сударушка, на кожушке?

Россиюшка моя, старушка

В кокошниках и гребешке!

И вековейные метели,

Как брага пенная, бодрят.

На тройке ли, на карусели,

Хоромы с избами подряд

Проносятся! Не загляденье ль –

Полей раскидистый подол,

Колоколов престольных бденье,

И Крестный Ход, и лес, и дол...

Крещёный, русский, суматошный,

Дотошный, в голове с царём,

А в сердце – с Богом, в щах – с картошкой,

Со щедрым в мае октябрём – мужик.

По воробьям – из пушки!

Чуть что – церквушки булава!

«Любовь. Россия. Солнце. Пушкин» –

Величественные слова...

Неизбежность

О результате стихотворения Тарковского и ответа Цветаевой на него

О, сколько их упало в эту бездну –

Чужие и свои...

...За то, что мне прямая неизбежность –

Прощение обид...

М. Ц.

«Вино звенит из тьмы» не для неё.

Стекло поёт – Марию ждёт Арсений,

Ушедшую в иное бытиё

Долиной смертной тени.

Цветаева упруга и пряма,

В любовь – без подстраховки, из таковских!

За этот стол она придёт сама...

Всех женщин прочь, Тарковский!

На пире смерти места больше нет.

Она, в укор, находит место – с краю,

И пишет свой магический ответ,

Незваная, седьмая...

Душа её не терпит пустоты,

Не потому ль Марина – не Мария?

Как мог так просчитаться, милый, ты?..

Пример полимерии –

Не кожи цвет – «вся соль из глаз, вся кровь!»

На генном уровне – любовь поэтов...

Да, что там, это – больше, чем любовь,

И крепче смерти – ЭТО!

Связалось всё, затянута петля,

Как поясок на талии, всё туже...

Быть «пугалом среди живых» велят?

Раз! Бит стакан в поминовенный ужин.

* * *

Неслышным шагом Ангелы проходят.

В котомках – крылья. В сумраке теней

Мерцают клёны. А на пароходе

Уходят те, кого на свете нет...

Они с росою утренней обратно –

За ангельскими крыльями вослед –

И тянется их след невероятный,

Всех тех, кого давно на свете нет.

Во мне – свеча. Я поглощаюсь ночью –

Летучей мышью в складках вещих снов –

И вижу всех ушедших я воочью,

Мир утонувший для меня не нов.

И в тишине звенящей – на восходе –

Когда ни парохода, ни гудка,

Я чувствую, как Ангелы проходят,

Как жизнь невозвратимо-коротка...

30.05.2005

О Рильке

– О, мир! Пойми! Певцом – во сне – открыты

Закон звезды и формула цветка.

М.Ц.

Закатилась звезда его:

И певцом, и во сне...

Я – Марина Цветаева.

Эта мера – по мне.

Эта мера безмерная –

Что колодец без дна.

Я давно – суеверная,

И подавно – одна

Средь созвездий затеряна,

Ярче прочих горю!..

Райнер, я не уверена,

Что с тобой говорю...

Заклиная звезду твою,

Простираю лучи –

Обнимаю, как думаю.

Только ты – не молчи!

Будь мне добрым советчиком,

Другом – больше! – родным

Братом, мужем невенчанным,

Эхом – долгим, как дым

От пожарища горнего,

Что в чистилище – лют...

Райнер, выпьем отборного,

Ибо т а м не нальют!..

Я одного из ста его

Поцелую уста.

Я – Марина Цветаева:

Мне остаться – отстать...

Знаю, меркой надгробною

Не измерить цветка –

Даже формулу пробную

За Творца не соткать.

Этот мир – он – изнаночный.

В нём, кто мёртвый – живой...

Шлю письмо тебе – с н а р о ч н ы м:

Со своей головой.

10.10 – 13.10.2009

Окаянное

Посвящается

двум болгарским поэтам,

русофилам, моим друзьям

Лучезару Еленкову и

Владимиру Стоянову.

I

Боян окаянн! Растекается песнею грустной,

Где «Игорь... бо... бяше... дружина, и Гза, и Кончак...»

Врезаются пальцы в давно онемевшие гусли,

Замёрзшие тоже. И не разогнуть их никак...

На стенах Путивля закычет зегичкою лада,

С чугунных оград разлетится домой вороньё...

Да, не оторвать эти пальцы от струн, и не надо:

В болоте гонцы застывают. Пускай допоёт!

Под коркою наста лежит изяславово тело,

А коршун голодный над мёртвой Двиною кружит...

Боян осиян! Осмомыслова дочь не хотела

Без мужа одна оставаться, и княжить, и жить...

Сквозь дебри дубравы расплакалась – вот же, докука!

Орехом ли, белкой Боян рассыпается, стар?

Что эхо времён заповедных, как древняя мука,

Во мне отзывается? Ну, расповедай, гусляр!

Студёной водой из ковша деревянного льётся

На свежую рану, в которой повинен Кончак...

Когда не взойдёт окаянное русское Солнце –

В Чернигове сточном зароют последний колчан.

II

Подоткнула подол у костра коброглазая Хобра,

Заметались огни вертикальных, кинжальных зрачков:

«Конунг Эймунд отправился в Хольмгард – известьем недобрым

Огорчила она Святополка, – а повод каков!»

Помешала обавница зелье в горшке и вздохнула:

«К Ярислейву с Рагнаром он войско норманнов привёл...»

«Что же брат Ярослав?» – Святополк покачнулся, как снулый.

«Он погубит Вас, князь, он – коварен, расчётлив и зол!

Ярислейв извести прочих братьев имеет потребу:

Бурислейв будет ранен, потом в Кенугарде – добит,

Повинуясь приказу, зарежет и младшего, Глеба

Повар Торчин, такой молодой, безобидный на вид!

Но и Вы доживёте, как заживо брошены в яму:

Всю вину за убийства писаки повесят на Вас!»

И вздохнул Святополк, что народ прозовёт «окаянным»,

Замолчала волхвитка, и огненный шёпот угас...

III

Сурья взошла – золотые колёса

Ловят своё отраженье в домах.

Так перед зеркалом, простоволоса,

Черноволоса Чернава впотьмах...

Смуглой авеше свеча предвещала,

Что уцелеет её Лучезар.

Половцы злато снимают сначала –

В краже они превосходят хазар...

Морде двурогой над ним наклониться,

Гнутою саблей кольчугу рассечь?

Сечу насквозь пролетит Перуница –

Дарует воину меч.

В тьмы половецкие громницы мечет

Небо, спасая водою живой!

Ждёт Лучезара известье при встрече,

Если Чернава не станет вдовой:

Что бы ей зеркало ни показало –

Бьётся под сердцем потомок волхвов...

Слава Перуну, героев немало!

Вечна Любовь!

IV

Славься, Перун, метко мечущий стрелы,

Верных ведущий по правой стезе!

Честью твоею хоругви пестрели

В битве ли, в тризне –

Великий резерв!

Воины вечны в Перуновом войске.

Явь оживляющий – золоторун.

От огнекудрого дар – огнестойкость.

Славься, Перун!

* * *

Перелететь судьбы ступени

И – на вершине – на краю

Действительности – знать, что пенье

И составляет жизнь мою,

Что над моим существованьем

Преобладает мой полёт

И звук мучительным сияньем

Сознанью Времени даёт

Рожденье...

24.02.1997

Плач по Орфею и Эвридике

Ужасный век! Ужасные сердца!

Эринии не сводят глаз с певца,

Сизиф на камень сел, остановилось время,

На колесе распятый Иксион

Заслушался Орфея – это он

Запел в аду, боготворимый всеми...

Бог прилетел, но гимнов не принёс.

А сколько у него ещё колёс,

Условий, испытаний для влюблённых,

Галер, олимпов, стиксов – хоровод?

Лишь тот любви достоин, кто пройдёт

Все непреодолимые заслоны!

Играй, Орфей, на арфе, сладко пой,

Фракийкам не расправиться с тобой

Пока хариты тешатся с Хароном,

И я, подруга муз, горю стихом,

По Эвридике плачу, в горле ком

В процессии глотая похоронной...

* * *

Пошли в кафе – пить кофе с коньяком,

Где каждый пан панически знаком

Со стихотворной грамотой Бодлера

И вдохновлён Вийоном, для примера...

Пошли в кафе – пить кофе, есть салат.

Здесь каждый пан – поэт, а, значит, брат

Нам по перу и по дурной привычке –

Прикуривать от незажжённой спички...

Пошли в кафе – пить кофе и коньяк,

Здесь каждый пан – поэт и каждый пьян

Невыпитым ещё бокалом страсти

И ненаписанным шедевром... Здрасьте!

А вот и мы! А вот и наш бокал...

Здесь каждый – пан и потому пропал

В Отечества кофейной круговерти.

Жизнь выпита, есть только гуща смерти,

В которой мы пытаемся прочесть:

Кому – когда из тех, кто нынче здесь,

Чей жест любой до боли нам знаком...

– Что будет пан?

– Два кофе с коньяком...

Роман/с

Рассыпалось лето на тысячу звёздных ночей,

А звёзды – на тысячу остро ненужных предметов...

И песенка спета, и август промозглый – ничей.

Ниспослано будет беззвёздное небо за это.

За то, что – дожди, что осенняя – в ноги – листва,

За то, что ты предал любви мифологию нашей...

Ещё, подожди, не склонилась твоя голова

Под песню поэта, что клён воспевает опавший.

Ещё не пропитана вечная русская грусть

Дыханьем рябины, застольною горечью водки.

А я невечернего света звездою зажгусь

В той келье, чей луч или ключ боготечностью соткан...

Осыпалось лето, закончилась музыка сфер.

О, мой звездопадовый август! Возможна ль реприза?

Наверное, где-то усыпан осколками сквер,

Скрывает слезу Люцифер, не прощён и не признан?

И признаки ржавой калитки, и странный роман/с,

Что вывернул мир наизнанку, как русскую душу,

Великой державе, которой нет дела до нас,

Звучат и звучат, вековой тишины не нарушив.

Русалки

Русалки живут в водоёмах –

В хрустальных, как эхо, домах.

Их промысел хрупок и ёмок.

Невинен и выверен взмах:

Рассыплются длинные волны

Волос по прозрачной спине,

И гребень играется, полный.

И месяц ущербный – на дне.

А люди блуждают напрасно

По просекам в Духову ночь!

Волшебный мерещится, красный

Цветок, что не может помочь,

Что сам по себе невозможен,

Ведь папоротник не цветёт!

...Он Божий – художник, он тоже

Цвет ищет немыслимый тот,

Он бродит – и жизни не жалко,

Не видно тропинки назад...

Лишь дико смеются Купалки,

Мерцают обманом глаза.

Художник, пронизанный смехом,

Речною водою – насквозь,

Обратно домой не приехал.

Из отпуска – не довелось...

Причина нелепою мнится:

Прекрасный пловец утонул!

Притягивают Водяницы,

Как мельничный жёрнов, ко дну.

Зачем же он, в сказки не веря,

Тонул в полных лаской глазах?..

Последним пристанищем – берег.

Блестит чешуя в волосах...

Но кажется странным подарок:

Был холст на мольберте не прост –

На нём ослепительно-ярок

Букет в человеческий рост!

Пунцовеет в зелени древней,

Как сгусток запёкшийся, цвет,

Которого в нашей деревне

По определению – нет.

25 – 27.09.2012

Середина марта 1920 года

– Расстреляют, должно быть?

– Должно быть...

Г. Иванов, «Мемуарная проза».

... Мы услышим робкий, тайный шаг,

Мы с тобой увидим Люцифера.

Н. Гумилёв, «Пещера сна».

Маслянистый блеск разбойных глаз:

Иванов ночует у Вальнова...

Если ты трудкнижки не припас,

Если нету пропуска ночного –

Спи на Петербургской стороне,

Спи у проходимца, забулдыги:

Душу променяешь, так во сне,

Не за керосин и не за книги...

Девяти знакомым разослать,

Переписывая суеверно,

(Жёлтый пар клубится – тишь да гладь!)

Должен ты молитву Люциферу,

А иначе – настигает зло,

И несчастие – неотвратимо.

Никому ещё не повезло –

Лунный зрак не прокрадётся мимо!

Что Георгий смог стряхнуть, как сон,

Страшный сон, от слова и до слова,

Позже обнаружил, удивлён,

На столе поэта Гумилёва.

Николай над печкою сидел,

Что зияла маленькой пещерой:

«Помолившись Утренней Звезде,

Мы с тобой увидим Люцифера?

Именно Вальнов прислал ко мне,

С чертовщиной возится поскольку,

Странную молитву сатане...

Глупо, зная: православный – Колька!»

Саблей сына угли повернув,

Папиросу взяв из портсигара,

Он сказал, нарушив тишину:

«Вот за веру и умру нестарым!..»

«Ты меня пугаешь, дорогой,

Чушь какая!» – произнёс Иванов.

«Хоть нам до беды – подать рукой,

Я тебя разубеждать не стану.

На меня теперь направлен шаг:

Шах и мат, хоть крест и щит мой – вера!»

«Там, где похоронен старый маг»

Режет пуля дуло револьвера...

Скамья Иннокентия Анненского

И снег, и фонари слепят мои глаза,

И звёзды мечутся на ветках, будто иней.

– Кто ночью в Царское? Извозчик! Кто же «за»?..

И сани делятся, как хлеб, между своими.

Ахматова и Гумилёв – им ночь светла!

Но нам-то, нам-то всем какое дело

До закоулка в парке Царского села

И до скамьи, где Анненский сидел там?

Любил сидеть... Его любимая скамья...

Там чья-нибудь сейчас фигура седокудра...

В «акмеистических санях» как будто я.

Обратный поезд в Петербург уходит утром...

Отяжелел сугроб – замёрзший Мандельштам,

Городит чушь про птиц лубочный Городецкий.

А мы уже не здесь, но и ещё – не там,

Где монархизм живёт в воспоминаниях детских...

«Коль славен...» заменил «Интернационал».

« А у “Двенадцати” такая подоплёка,

Что словно он Христа повторно распинал!» –

Затравит Гумилёв застенчивого Блока...

И будет страшен мир и отчуждаем Блок,

Расстрелян Гумилёв с последней папиросой.

Нам на миру и смерть красна! И каждый лёг,

Столь жертвенно прервав «проклятые вопросы»!

И слёзная купель сквозь огненный фонтан

Пробьётся Божьей правдой, Словом тем же...

А мы ещё не здесь, но и уже – не там,

И сани унеслись к скамейке опустевшей...

Третий Рим

Всё, что минутно, всё, что бренно,

Похоронила ты в веках...

А. Блок «Равенна».

Вот, в новом буфере обмена

Был сохранён мой прежний страх

Перед оплатою арендной

За офис, метрах в пятистах.

Там, в этом офисе парадном,

Мозаичные витражи...

И позолоте сердце радо,

Но, «как осенний лист, дрожит».

При мысли – сковывает ужас.

«Нас мало, избранных!» Мы – вне...

Ну, чем я хуже, чем я хуже

Того, чья тень грядёт в окне?..

Храни нас Бог от кредиторов,

Зависимости, нищеты,

Расклада жизни, при котором

Дебилов царствуют понты!

... В Италии, как прежде, жарко.

Но для поэта путь закрыт...

Моя рыдает аватарка,

Одушевлённая, навзрыд!

Россия – мать: куда же денусь?

Одна душа моя легка,

Что спит, измученный младенец,

«У сонной вечности в руках».

А та – пронзительно жалеет,

И бережно лелеет сон,

В котором царствуют лилеи

И Третий Рим не побеждён!

Успение

В прозрачном воздухе осеннем

Тяжёлых птиц нестройный клин...

И катится моим спасеньем

Кровавый шар за край земли.

А я под зеленью рябины,

Слепое сердце растерзав,

Увижу цвет своей обиды,

Подняв на ягоды глаза:

Какая горькая награда

За всё, чем тешилась душа!

Лети, мне большего не надо,

Ну, попрощайся не спеша

Со всем, что дорого и мило!

С полёта птичьего взгляни

На животворные могилы,

На лета тягостные дни,

На траву, нынче нежилую,

Где прошлой жизни чехарда...

Где расцветали поцелуи

И не кончались никогда!

Цитата

И нет моей завидней доли –

В снегах забвенья догореть...

А. Блок, «Не надо»

(из цикла «Снежная маска»)

Нет Снежной Маски! Круговертью,

Предвосхищающей испуг,

Свой покер карточный со смертью

Азартно мечет Петербург.

Куда, куда она сокрылась,

Горгоньи спрятавши глаза?

Её отринул шестикрылый,

Чтоб взглядом Землю пронизать?

А что поэт? Он в «струях тёмных»

Ища родник воды живой,

Лишь полынью в Неве запомнит,

Замёрзшую над головой...

А хлопья падают за ворот,

И небо звёздами зажглось,

И снежный, сумеречный ворон

Пронзает зарево насквозь!

Сугробы, вставшие конвоем

У разведённого моста,

И это пенье горловое –

Всё в страсти дикой неспроста...

Она взвивается как пудра

Над чёрным бархатом В.Щ. –

И морок ночи меркнет утром,

И исчезает вообще...

А, может, Волохова? Дельмас?

У Маски множество имён...

Горгоньим взглядом в сердце целясь,

Они меняются, как сон.

Поэт игрою недоволен –

Кого под Маскою ни встреть.

НО НЕТ ЕГО ЗАВИДНЕЙ ДОЛИ –

В СНЕГАХ ЗАБВЕНЬЯ ДОГОРЕТЬ!

Цитата 2

И живая ласточка упала

На горячие снега.

О. Мандельштам,

«Чуть мерцает призрачная сцена...»

Чтоб ни крышки не было, ни гроба,

От сугробов чтоб густела мгла –

Солнце мы похоронили оба,

Без него ты в Осло не смогла...

Петербург с Норвегией синеют

На одной широкой широте.

Ты не Эвридика – Дульсинея,

Дон-Кихоты что-то всё – не те...

Я – Орфей, а, может быть, Овидий –

Завсегдатай пышно взбитых лож...

Без меня ты солнца не увидишь,

Без меня вдали не проживёшь,

Милый Лютик! В бархате страницы

Ты хранишь свой прежний аромат...

Воет вьюга страшной, зимней птицей.

Я бреду вслепую, наугад.

«Мне не надо пропуска ночного»,

Чтобы заглянуть в прошедший век,

Итальянку ту услышать снова,

Что упала ласточкой на снег...

Может быть, она не виновата,

Что у нас «норвежская» зима.

Как чахотка губит травиату,

Так сгорает Бозио сама...

У притина солнце греет мало,

Сколь ему зима не дорога,

«И ЖИВАЯ ЛАСТОЧКА УПАЛА

НА ГОРЯЧИЕ СНЕГА».

Чем лучше поэт...

«Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество» –

Оно объяснимо, но не поддаётся уму...

Не хочется быть одиноким, по имени-отчеству,

Чужими-своими отвергнутым, как никому!

Ему невозможно такое терпеть положение,

Поэт без любви не продержится, этим – велик!

А книжек его дорожание – недорожение

Дрожаньем огней на болоте, что хвалит кулик...

Не всякий кулик его славит, притом, одинаково:

Чем лучше поёт, тем вокруг его эхо – звончей,

И все – разбегаются: «Ишь, ты, поди ж, ты! Инако ты

Устроен, чем прочие! Прочь! Будешь вечно ничей!..»

Нечаянно жизнь оборвётся, почти что негаданно...

«Не гады – мы!» – взвоет толпа, по причине толпы.

И солнце взойдёт, и всё снова пойдёт по накатанной:

Закаты в крови, да – в сто лет – верстовые столбы!

Что может быть участью, выменянной на участие?

Бывает ли счастие в имени заключено?

Ведь рифм сочетанием держится мир, чаще – часть его,

А ключ – не всегда отличается величиной.

03.11.2012

* * *

Я носила рубашки любимых мужчин,

Я любила их запах.

Но из тех, за кого бы пошла, ни один

Не позвал меня замуж.

Все потом возвращались и звали, но я

Уплывала далёко

Мимо больше не мной обжитого жилья,

Мимо тающих окон...

Что ж, всему – своё время,

Рубашкам – свой срок,

Сосны – не без износа...

Всем, кого я согрела:

Вот – Бог, вот – порог

И, наверное, посох...

ноябрь 1999