Татьяна Белянчикова-Кузнецова

Татьяна Белянчикова-Кузнецова

Четвёртое измерение № 33 (345) от 21 ноября 2015 года

Шесть небес

* * *

 

Мы грешим без удовольствия,

мы печалимся без слёз.

Наши души под коростою,

а движения – всерьёз.

Не осколки – злое крошево,

что дорога, что кровать.

– Знаешь, милый, я хорошая.

– Знаешь, как-то наплевать.

Хватит места пониманию –

сил не хватит на него.

Мы отметили заранее

Новый год и Рождество.

Позабыв, что были гордыми,

каждый день, до темноты,

ложь и правда трутся мордами,

как весенние коты.

 

Павелецкое

 

И была порастрачена медь,

и остались карманы легки.

Не посмела в глаза посмотреть,

не посмела коснуться руки.

Местный бомж привечает меня,

я сюда как домой прихожу.

Я была здесь четвёртого дня,

я вчера прожила эту жуть.

Столько раз было всё решено,

столько раз были карты не в масть!

Расставание в сутки длиной

размололо в молекулы страсть.

Перекошенный чёрный вокзал

открывает в разлуку врата.

Помолчим. Ты давно всё сказал.

До свиданья, Москва, до свида...

 

* * *

 

Мы с тобой друзья – и ты со мной

говоришь сегодня про неё.

Мне работы много в выходной,

я стираю грязное бельё.

И всё меньше света от звезды,

чтобы удержаться на плаву.

Ты с изнанки – это тоже ты,

так что ничего, переживу.

 

* * *

 

Там погода такая же – холод и дождь, как и тут,

там на счастье хватает украденной пары минут,

он распят над рекой, город тот – деревянно-железный.

Там глаза, и слова, и ещё – там действительно ждут,

и борись не борись – от себя не уйти, бесполезно.

 

Я увязла и так, не бросая монеты с моста.

Где ж он был, тот момент, тот форпост, тот предел, та черта,

за которою пропасть, а дальше – ни дома, ни долга?

Мир зачеркнут любовью, и рвутся в ночи поезда

в те места, где действительно ждут – но, увы, ненадолго...

 

* * *

 

Ты деликатно избегал огласки,

ты даже не играл моей душой,

и получил десерт – две ложки ласки,

покорной ласки женщины чужой.

Всё хорошо. Ни капли не жалею.

– Ну что Вы. Вам спасибо, командир!

 

А ты не знал, что я была твоею.

Ты думал – просто мимо проходил.

 

* * *

 

В руки ранняя весна упадёт –

талым снегом в оголтелых лучах,

под высоким каблуком скрипнет лёд

и откликнется тоска, горяча.

Так бывает в середине побед –

непонятно, для чего и зачем,

ты доверила сомненья судьбе,

но не веришь ни костру, ни свече.

Детство кончилось, и юность прошла,

да и молодость давно-далеко,

и любовь твоя – смешна и пошла,

и страдания такие – прикол.

Не по возрасту случилась болезнь,

лихорадит – больно случай тяжёл.

в подреберье усмехается бес,

шепчет: дурочка, ну как, хорошо ль?

А весна наглеет с каждым лучом,

и сбежать бы от неё – в самый раз,

но отчаянно, светло, горячо

от серьёзных

с поволокою

глаз.

 

* * *

 

Осенний призыв в сердце,

бравада пустых сплетен.

Ушел листопад-герцог,

дуреет виконт-ветер.

А я ворожу в книжках,

а я хороню листья,

а мне говорят – слишком

для серой твоей жизни.

Устать бы и пасть навзничь,

почувствовать дно кожей,

открыть бы глаза настежь

и плакать – легко, пошло.

А круг размыкать больно,

а свет в ноябре – скудный,

а там, у воды – горе,

и бросить его – трудно.

И след на тропе – новый

ведёт к твоему саду,

и рвётся опять слово,

и жить все равно – надо.

 

* * *

 

Мы с тобой на облаке сидим.

Таня, – шепчешь ты привычно, – Таня...

Мир большой и кажется другим

с чердака больного мирозданья.

 

Нам, случайным детям ноября,

видится с обломанного края,

как лежит небритая земля,

злой ветхозаветностью пугая.

 

Тишиной горчит продрогший лес,

замерший в почётном карауле.

Мы прошли с тобою шесть небес,

мы совсем чуть-чуть не дотянули.

 

* * *

 

Заслонка упала,

заботе – кружить.

Я очень устала,

мне некуда жить.

Порок – между прочим,

работа – течёт.

Окончен, окончен,

окончен расчёт.

Промчало немало,

осталось – не то.

Я очень устала,

как моль на пальто.

По крошеву улиц

ты взял и ушёл,

и веки сомкнулись,

и видно, где шов.

На майке титана

написано: ложь.

Давай я устану,

а ты – отдохнёшь?

 

* * *

 

Боль в боку и колени разбиты.

Засучила зима рукава.

Может, вспомнишь – зачем-то звала

и искала непрочной защиты.

Знаешь, в куче ненужных вещей

попадаются те, что бесценны.

Запиши меня в список врачей,

в склифосовские и авиценны.

Не цеди мне по капле беду,

можно сразу – больнее и горше.

Я тебя до звонка подожду,

а захочешь – могу и подольше.

Я груба и, возможно, слаба,

я неверной породы и масти,

но вдыхаю несмелого счастья –

пусть подольше смеётся судьба!

 

* * *

 

Под утро уходит море,

и жалок пляж.

И память под сердце колет,

как карандаш,

заточенный для свершений

ещё в ночи,

но берег несовершенен,

и ум молчит.

 

Под утро уходит море

в свои дела,

и берег пустынно болен,

и даль светла,

и ветер обиды глушит

до доброты,

и ты мне совсем не нужен.

Не нужен. Ты.

 

Под утро уходит море

и старит нас,

и дух остаётся вольным

без губ и глаз.

Свободу ввожу подкожно.

Слова скользят.

Прощай. Улыбаться можно.

Взлететь нельзя.