Татьяна
Пискарёва

Бетховен

«Вы кончите на эшафоте!»

Запись-предупреждение

из разговорных тетрадей Бетховена

Я глохну, Бог мой!

Звуков стаи

летят всё чаще к небесам.

И я не постигаю сам,

зачем они мне сердце разорвали.

Я часто встать хочу спиной

к чужим: завистникам, красавицам-гвиччарди, свите

фигуры императора. Закрыла двери глухота

нелепому язвительному смеху.

Мне дела нет до них. Испачканы манжеты,

но в нотах – радости покой и чистота.

Я сквозь толпу теперь иду,

не глядя.

Меня ведёт незримый поводырь.

Я глух, и слеп, и нем.

Стал звонкой деревяшкой для смычковых.

Земное платье истрепав до дыр,

я слушаю,

как в оболочке новой

моей души

звучит, поёт

клавир.

Ворота в небе встали твёрдо…

Ворота в небе встали твёрдо,

Пока он плыл вперёд, вперёд.

Он был испуган и дрожал,

Потом бояться перестал

И задремал.

А наверху поставили ворота

Из радужных, блуждающих огней

Над толпами зверей

и лысиной

у Ноя.

Странник-Гоголь

Родился Гоголь.

Нос его был мал.

И не было у Гоголя коляски.

Пока ему рассказывали сказки –

Он о ревизских сказках не писал.

Шинель была, как детское пальто:

две пуговицы, хлястик, сборки,

тепло и сухо,

Будто обитаешь в норке,

но звать тебя никак,

и ты – никто.

Прошли года:

стал странен Странник-Гоголь.

…Нос вырос, обнаглел и вышел в чин.

Ужасным сквозняком наполнились шинели.

И, не мигая, панночки глядели,

Как вишни созревают

в день один.

Весна

И маленькая складка возле

губ,

прокушенная ветка терпкой

хвои.

Неявный знак, который

берегут

поодиночке или сразу двое.

Он скрыт всегда

в весеннем светлом хламе:

в бутонах. Если слушать:

есть в дожде,

пока он щёлкает по лужам

в тишине

и подчинён своей, особой

гамме.

Его теряют или забывают,

где только можно,

с радостью и без.

Его друг другу горько

предъявляют,

чтоб сделать им на памяти

надрез.

Пытаются составить список тел

и перечень с ним

связанных новелл,

Не понимая тех, кто не

успел,

кто был дурак, что не

оставил опись…

Везёт лишь простофилям!

Им дано

внезапно потерять и ум,

и зренье,

чтоб быть с собой

и с сердцем –

заодно.

Ночь

Вивальди, соната «La Follia»

(Trio Sonata Opus 1,

No. 12 In D Minor 'La Follia' RV 63)

Сама себя почти не слышит

и дышит, как больной

под утро –

тише,

тише,

тише –

на паперти земной.

Она себя почти не видит,

идёт нетвёрдо, наугад.

Ей в спину долго смотрят птицы,

готовя утренний парад.

В ней растворяется весь день,

уплывший навсегда,

и сна

медлительную тень

уносит

в никуда.

Осень

У осени – морда печального зверя,

Который тайком убегает в нору.

В охотничьи сказки и басни не веря,

Он любит орехи, кору и траву.

Он любит тончайшие перья тумана,

Зелёное с синим, которого мало –

а много становится жёлтого с красным,

И тянет холодным предзимьем опасным.

Начало дождя

Начало дождя –

это первая капля,

в которой вся сила,

и тяжесть, и блеск.

Под гнётом тумана

со стуком упала

в пустое ведро

из далеких небес.

А может, она вызревала в кустах,

в колючках малины – как смех на устах?

Лежала в гнезде,

как кукушки яйцо.

Гвоздём просверлила

сухое крыльцо.

* * *

Последняя корзина лета

Полна фантазий и чудес.

В неё вплели обрывки света

И петли грозовых завес.

В неё лёг сок под кожурой

Скользящей,

Тонкой

И живой.

Бумажный круг Луны

В бумажный круг Луны

Подул холодный ветер.

Ей некуда уплыть –

Нет дома в небесах.

Сместился только ход

Движенья в эти сети,

Где скроется она.

Ты будешь горевать?..

* * *

Я бежала босиком,

босиком.

Я крутилась колобком,

колобком.

А лисица – зверь-царица

не давала мне напиться,

шла по следу

тёмным лесом.

В заколдованной завесе

гибких веток

и листвы

с тонкой мордой, с чутким носом

шла с одним ко мне вопросом:

где любовь, и где же ты?

И следов неясный запах

                    волновал её слегка.

Исчезала год за годом

                моей жизни суета.

* * *

Горошины в стручке созрели,

Барабанчиком гремели,

Если капал сильный дождик,

Или шёл по ним жучок.

Жук спешил к чудесной даме

С шелковистыми усами,

Разноцветными глазами

И с задорным хоботком.

Где и как они сидели,

Под каким стручком гороха,

Знает только щеголиха,

Что летела по делам.

Отвлеклась и зазевалась.

Щеголятам не досталась

В этот вечер на закуску

Пара чёрных усачей.

Целый месяц наслаждались

Беспрепятственно любовью,

Вспоминая щеголиху.

Повезло – так повезло!

Гора

Приглажена лесным туманом,

Стоит весенняя Гора.

В узлах корней

её подошва,

Вершина – дом из серебра.

Застыла плоть камней белёсых

Среди запутанных теней.

И просверк ящериц

бесхвостых

Растянут в вечности

над ней.

У камней мертвеют спины…

У камней мертвеют спины,

Зябкий холод пробирает

В заводи у водопада.

Выше, выше мы идём.

Осыпается тропинка,

Над ущельем – призрак птицы,

Полубога, полузверя,

Полунимфы, полусна.

Мы идём всё выше, выше,

К той вершине, что в покое

От гомеровских стихов –

Бесконечных и тягучих,

Словно мёд, и жизнь оливы,

И полуденный прибой.

Мы идём всё выше, выше –

Впереди над нами солнце

Запеклось на ветках ивы

И запуталось в кустах.

Мы хотим пройти к вершине.

Потому что там – отгадка

Наших бедствий и страданий,

Там – решенье всех задач.

Мы идём всё выше, выше!

Мы пропали, заблудились.

Нет отгадки, нет страданья.

Просто в дрёме полусна

Процветёт своё

весна.

Порядок слов

Порядок слов не может быть нарушен.

А буквосочетания

Вливаются в распахнутые души,

в их очертания.

Как эти раковины створками своими

ловят звуки?

Зрачки без устали скользят

по Аз и Буки?

Зачем нам механизм такой? Кто в нем «технарь»?

Кто выдумал слова,

тома,

букварь?

И почему в тот хитрый плен попасть готов

любой,

кто полюбил

порядок слов?

Из цикла «Считалки»

«Камень, ножницы, бумага,

Карандаш, огонь, вода.

Безграничная отвага,

Будь со мной везде,

                         всегда.

Я повергну

                 врагов,

Наломаю

                дров,

Утешу

          вдов,

Буду

      суров!»

Только саблю он достал –

Бог смеяться перестал...