Татьяна
Воронова

* * *

...И кажется, что было так всегда:

Сентябрьская студёная вода,

Коричневая рябь опавших листьев,

От сока тяжелеющие кисти, –

И бабочка поигрывать крылом

Вдруг принялась, припомнив, что на нём –

Нечитаные яркие рассказы,

Доступные теперь людскому глазу...

И солнечный покой царит над всем –

Как будто и не заперт был Эдем.

* * *

Башни вымокших чащ,

Терпкие холода.

Осень снимает плащ

И полощет в прудах.

Тише и ближе – дом...

Осень стирает плащ.

Слышишь? Вновь за окном

То ли клич, то ли плач.

Бледный промельк лица,

Рыжих прядей каскад

И зрачков зеленца –

Ускользают в закат.

Вместе – морок и явь:

В трубах ветер гудит...

Осень, бэнши моя!

Помолчи... подожди...

* * *

Памяти А.

В Питер – только одной,

Ото всех ускользая

В раннеутренний рой

На Московском вокзале.

Чтоб никто не узнал,

И не ждал, и не встретил...

Разве только вокзал,

Затерявшийся в лете.

Одолеть бы перрон

И – пешком до проспекта,

Где у входа в метро

Ждёт – нездешнее лето.

...Плещет Летой – Нева:

Зачерпни – и не старься.

Элизея трава

И на выгонах Марса,

Не стесняясь, растёт –

А с чего бы стесняться

Ей того, кто идёт

Не искать, – а теряться?

Здесь – иной небосвод:

Ты готов к переправе?

Ты обид своих счёт

На вокзале – оставил?

Ты совал в рукава

Лебединые перья?

Элизея трава

Не растёт без потери –

А бессмертья родник

Густо пахнет Смоленкой...

Вот такие, старик,

Тут законы вселенной.

Твоему ли уму

Расплести её нити?

...В Питер – по одному.

Провожающим – выйти.

Венеция

Град – обречённый

На синюю зелень

И солёные губы лагуны,

Целующей нижние подоконники...

Здесь – не место

Тому, кто по водам идти не обучен:

Ходули свай,

Которые прямо с морского дна

Оголённым тянутся лесом, –

Тебя ли вынесут,

Если воду шагами не мерил ни разу

Или хотя бы не пил шампанское марки «Стикс»?

Град обречённый

Смотрит в мутный залив и не видит там неба,

Отчаянно плещет

Перепончатыми крыльями ставен –

Не в силах сорваться с места:

Только натягиваются и гремят

Обручальные звенья мостов.

Град обручённый…

Незрячим ликом

Повернутый к любому и каждому,

Кто входит с пометой «чужой»,  –

Город ныряет в тёмно-красные переулки,

Убегает и рассыпается

Стиснутой руганью,

Пряча

Свою глубину

За тряпками мокрых теней.

Град – разлучённый

С твердью

И страхом.

…Под негромкий мотивчик уличного торговца,

Уносящего с набережной

Не сбытые за день радости, –

Синяя зелень лагуны

Поднимается и плывёт к горизонту,

И город

Со сваями, ставнями, крыльями

Тихо уходит

На дно заката.

* * *

Ветер шатается с перепою,

В травы швыряет обломки сна…

Нет направлений – бери любое!

Сто поворотов – земля одна.

Выговор ветра, как сон – бессвязный,

Кроме меня, не поймёт никто:

Если ты ищешь – не жди подсказок,

Если найдёшь, то узнаешь – что.

Сон мой бежит по хребтам и кряжам,

Путая сроки и времена…

Горная цепь обмоталась дважды,

Стёсана кожа о стремена.

А на губах – золотист и горек –

Запах полынный чужой тоски…

Снова я с собственной жизнью спорю –

Снова спрямляю изгиб реки.

* * *

Для беды не нужны домофоны,

Притворяется горе нежданным,

И ещё до начала сезона

Созревают Иудины планы.

Или мать от тебя это скрыла?..

Ничего – ты ведь тоже Иуда:

Обмакни свою корку в солило,

Говори откровенно и грубо.

И не прячься – чего там! Смелее!

Вся интрига и кошке понятна:

То, что делаешь, – делай скорее,

Постарайся уйти аккуратно.

Ночь густеет...

Ступай уже к двери.

Потерпи – тут осталось всего-то...

...Пуст кошель твой и адрес потерян

Меж трухлявых домов Кариота.

* * *

Я спасу нас двоих, ангел мой...

(из песни)

Ты кричал о ветрах – но горе тому,

Кто подставил тебе паруса...

(БГ, «Укравший дождь»)

Если ты ангел, зачем тебя надо спасать?

Если ты ангел, зачем тебя надо спасать?

Ты же семи капитанов мудрее;

Ежели так, – поднимайся на рею

И не теряй ни минуты – шагай в небеса:

Слышишь? – уже рукоплещут тебе паруса.

Если ты птица, – зачем тебе море, скажи?

Если ты рыба, – зачем тебе воздух, скажи?

Или ты просто великое Нечто

И для тебя зафрахтована вечность...

Если ты нечто, – зачем тебе имя, скажи?

(Крылья – на всякий – потуже к рукам привяжи.)

Ах, это ты, похититель дождя и ветров...

Помню тебя, похититель дождя и ветров.

Старая песня – и надо же, вот он:

Не изменился, подлец, ни на йоту,

Не постарел – и как будто по виду здоров...

...И не дрожит ни один из его флюгеров.

Из писем Толкиена… и не только

«Говорят, есть такое место – «небеса» называется,

Там несбывшиеся надежды – берут и сбываются,

У историй ненаписанных есть продолжение,

А нача́тое здесь добро – обретёт завершение...»

Другой добавляет: повторится – неповторённое,

Возвратится и крохотная серёжка, в волну обронённая,

Не считая обитателей дна – их сотни и тысячи,

Но волна отходит – и море готово к выдаче...

...Мудрецу – мудрецово, кесарево – уйдёт кесарю.

Знаете, господа, – а я верю Профессору:

Оно есть – то место, где сбудутся сны поэтовы

(Если он поэт – то должны хотя бы поэтому!),

И ведёт по направлению к этой местности

То ли мост, то ли жёрдочка... а может, лестница?

Точно, лестница! А что высоченная – не смотри:

Просто считай ступени – один, два, три...

Исход

В календарной лжи – зреет торжество

Сроков и часов.

Время – щит богов: кто прочней кого?

...На дверях – засов:

Время прячет ключ – и берёт в тиски.

(В щель бы... и ползком...)

Сзади Вавилон. Впереди пески.

Умирать легко.

Уходить легко, – замыслы свои

Бросив на пути.

Ни один рубеж здесь не устоит –

Зря не возводи.

Ты и без того подошёл к черте:

Самый воздух густ,

Словно чья-то кровь... и трепещет тень,

И пылает куст,

И угаром слов за спиной трубят

Высохшие рты...

Выбирай теперь – самого себя,

Пасынок воды.

...Лгут календари. С неба – тишина.

– Вот я, господин!

Сзади фараон. Впереди волна.

Выход – лишь один.

* * *

Камень падает на дно

Озера...

Обрастает тишиной

Прозелень.

Всё покроет жирный ил

Толщею:

Кто швырнул да кто носил –

Хто ж его?..

Капля катится с куста

Сонного...

Молчалива чернота

Донная.

Но края-то у камней –

Острые...

Тяжело тебе на дне,

Озеро?

Кассандра

Я – творение, не обученное творить.

Я умею лишь говорить

О том, чего не видит больше никто,

О том, во что не верит никто –

Но каждый разделит.

Они твердят, что я и сама никому не верю,

Кроме своего странного зрения

И странных речей.

Мол, я пессимист, прагматик и циник.

Ну а кто вам сказал,

Будто что-то хорошее ожидается

От этого пастуха,

Похожего ликом на юного Леголаса?

Изображал бы себе Леголаса и дальше,

Ведь у него получается –

Так нет же...

Место ему отныне в троянском дворце,

Этому двоечнику по математике –

За двадцать лет не усвоил, паршивец:

Нет в природе такого числа,

На которое делятся яблоки и красивые женщины.

Но этот пацан еще может верить,

Что всё будет гуд

И как-нибудь утрясется.

Да и прочим троянцам

Не занимать беспросветного оптимизма –

Даже когда ахейские копья,

Выйдя из конского брюха,

Упрутся им в подбородки...

... Выше голову, дочь Приама:

Ты одна способна смотреть в неизбежное,

Не отводя глаз от наступающей катастрофы

В надежде отвести её самоё.

Так могут смотреть только те, кто правы –

и кому умирать

легче.

* * *

Когда в стихах всё «просто и понятно», –

Читателю, увы, не достаётся

Ни реплик, ни догадок, ни открытий,

Ни двери, что в нарнийский лес ведёт.

Хоть кулаком стучи, хоть бейся лбом,

Но это – только дверца – только шкафа.

Табличка с надписью «Нарнийский лес»

Не превратится в пение дриады...

Мохнатых ног задорный перестук,

Звон молотков по кузницам подземным

И золотистой гривы ореол –

Все это недоступным остаётся,

Как будто вовсе и не существует, –

Когда слова исчерпаны словами,

Когда перед тобою – платяной

Старинный шкаф – и больше ничего.

* * *

Когда открываются небесные окна,

То в маленьком дворике космоса

(Говоря по-простому, на планете Земля)

Раздаётся голос,

Но сумеет его услышать

Лишь кто-то один:

– Саша, домой!

– Миша, домой!

– Витя, домой!

И они уходят.

Домой.

Как послушные дети.

А оставшиеся во дворе

Удивляются:

Ну зачем же так рано?

Ведь можно ещё играть и играть...

Но кто-то один

Стоит и смотрит

В небесные окна

В надежде, что те откроются снова –

И тогда он тоже услышит:

– Домой!

* * *

Кроется в мёрзлом апреле нездешняя искренность,

В сером запазушье неба таит он её.

Нет, не весна, – а босая бездомная истина

Поздних сугробов подтачивает забытьё.

Все мы здоровы одною весенней заразою,

В мёрзлом апреле – едва кто узнает себя...

Ветер продрогший справляет поминки по Лазарю,

Пряди ветвей у растрёпанных верб теребя.

* * *

– Кто позволил тебе трепать моё доброе имя?

Кто позволил тебе трепать мое доброе имя?

– Это ночь, из которой ты никак не вернёшься,

Ночь пустила по́ ветру твоё имя.

– Как осмелился ты бегущей подставить ногу?

Как осмелился ты бегущей подставить ногу?

– Это очи твои слепые, добыча обрывов,

Очи твои, не видящие впереди леса.

– Почему ты не даёшь мне идти к тому свету?

О, пожалуйста, отпусти меня к тому свету!

– Это чудища из болот мерцают зрачками,

Ты от них помчишься, не разбирая дороги.

– Для чего ты меня так крепко, так больно держишь?

Ты уже моё имя отдал ворам и синицам!..

– Если б только мог – сторожил тебя неусыпно

От тебя самой – со слепыми очами,

       с ногами, не чующими дороги...

* * *

Лебединые шеи японских ирисов,

Лебединых ладоней полет прощальный...

Белым сумраком пали на берег илистый

Лебединые крылья твоей печали.

…В стройных стеблях прячется – там спокойнее –

Лишь одна из сотен таких историй:

О давно и навеки ушедшем воине –

И его возлюбленной белопёрой.

Небесный лучник

Тускнеет на горизонте ртуть

Коротких зимних лучей.

Небесный лучник выходит в путь,

Колчан звенит на плече.

Легко рисует звенящий бег

Прерывистую черту

Вдоль всех поворотов небесных рек,

Стекающих в темноту.

А там, где гневен речной изгиб

И ненадёжен мост, –

Небесный лучник, беги, беги

По белым камешкам звёзд:

Давно истомилась твоя стрела,

Готова твоя мишень!

Пока охраняет ночная мгла

Ещё не наставший день,

Пока не сброшен её покров, –

Добычу клади в суму:

Пожар и смуту, слезу и кровь,

Бескормицу и чуму.

Уже выходят твои враги

Из логова тишины.

Небесный лучник, беги, беги:

Ворота отворены...

О верлибрах

Не знаю я, какие фибры

Во мне затронуты и кем:

Всё чаще тянет на верлибры

И на неправильность в строке.

Таков язык земли пустынной:

Её молчащей наготе,

Ещё безвидной и безвинной, –

Не до пропорций стройных стен.

Свирели Авелевой ритмы

Лучом струятся сквозь туман...

А в камне проступают рифмы –

Острее, чем обсидиан.

* * *

Он стоял у заснеженных окон дома,

Где играют ясноглазые дети,

А потом засыпают, прильнув

К подушке, набитой желаниями, –

Каждую ночь он встречался

С их убитыми на войне братьями,

Спешащими в чужие сны,

Оставляя ему по дороге

Связку забытых ключей, –

Охрипший на холоде, он припомнил

Любимую песню их матери,

И в словах, и в мотиве напутав, –

Зная при этом, что у него

Нет для них ничего, кроме песни –

И сказки, в которой лучший скакун

Непременно достанется брату,

Чтобы к дому его примчать.

... И у ангелов крылья сминаются,

И они устают на земле...

Но почему-то – остались.

* * *

Отчего ты смотришь так неотступно,

Ребёнок чуждого мне племени?

Не бойся – я не из тех, кто топит

Селенья в ненужной крови,

Хотя и похож на них, знаю:

Столько дорожных трещин

Изгрызли мои сапоги,

Столько дорожной грязи

Проглотили они в непогоду –

И столько горных крутизн впереди

Оставят следы на подошвах, –

Ты слышишь? – опять походная флейта

И опять гудит барабан.

Он говорит, что будем глотать мы

Горячую пыль и воду с песком,

А мой меч станет жалить собратьев,

Ища себе, вечно голодному, корм, –

Что мы минуем городов без счёту –

Никто и не вспомнит, как здесь прошли...

Но почему же – именно твой

Взгляд меня встретил,

Ребёнок чуждого мне племени?

Я бы тебя не обидел, поверь.

Твои бы пригладил я русые...

Но мы идём – всё мимо и мимо.

Ты слышишь? – флейта стихает в дыму

И стонет дорога.

* * *

Питерская весна!

Скромная фея с характером мачехи!

Я помню, как отражали твои глаза

тусклую зелень

Нарвских ворот,

где мы с тобою кружили

в поисках то ли ближайшей кофейни,

то ли времени,

обронённого, словно туфелька...

А ты всё норовила куда-то вперёд

и нахально плевалась

льдинками в Екатерингофку,

такую чёрную,

что захочешь топиться – и передумаешь.

Питерская весна!

Зачем ты пугала меня, притворщица,

снегом из окон поезда,

льдом на каналах

и всякой такой ерундой, –

но ни словом не намекнула,

что уже первые крокусы в рукаве спрятала

и огладила бронзовых кошек

от хвоста до загривка?

Вот все вы, феи, такие:

«нельзя» да «нельзя», –

ещё и волшебную палочку

дома забудет на тумбочке...

А глядишь – вместо сырости, серости, плесени –

предпасхальной голубизной на тебя сияет,

и закатного алого шёлка

у неё столько,

что пяти королевам на мантию хватит, –

не считая обрезков,

которые

для другой пригодятся сказки.

Портрет без подписи

Лукавый шут! Пришлец непрошеный!

Гвоздь под стопой, оскома рту!

Скажи-ка, – душ, на землю сброшенных...

Ну, сколько на твоём счету?

Лукавый шут! Язык отточенный,

Молчит-то даже с ехидцой.

Уже привык, что всем настойчиво

В гримасах – видится лицо.

Лукавый шут! Припрятал жало бы!

Ведь вижу – ранишь не всерьёз...

А если обронил бы жалобу, –

То кто поверил бы в неё?

Лукавый... а зрачки печальные:

Природа в них не солгала.

Небесный Мастер дел зеркальных

И тут расставил зеркала.

Лукавый шут! Давай же, ёрничай,

Всем влёт глаза запороши!

Ну а мои – тобой повёрнуты

К изломам собственной души.

Посторонним вход…

Не знаю, много ли реального

В задуманной тобой вселенной, –

Но принимают неприкаянного

Из бреда слепленные стены.

Без корня-якоря, без имени,

Всем лихоимцам и каба́лам

Себя запро́давший – за гривенник...

Да, я таким тебя узнала.

И от такого ли потребую

Того, что и в других не нужно?..

...А что там скажут – шут их ведает.

Виднее им: они снаружи.

И как положено-поставлено –

Извне, конечно же, яснее...

В твоей вселенной – всё неправильно.

И в ней, выходит, – не извне я.

*

В окна ластятся каштаны...

Май заполнил до отказа

Все скамейки в тихом сквере,

Всё пространство переулков,

Где в тени старинных стен

Загулялось моё время.

Мне навстречу – я иду.

В школьной сумке – под обложкой

Светло-серой – целый мир,

На ходу ещё десятки

В голове моей творятся...

А в глазах моих – ко мне –

Безответные вопросы:

Почему – к чему – за что.

– Будет всё, моё дитя,

Будет всё и даже больше,

Но не так, как пожелалось –

Не на тех путях, какие

В недожитые семнадцать

Набросал твой карандаш.

Под обложкой светло-серой –

Ни ответов, ни пророчеств,

Ни следов того, что будет:

Там не жизнь – а только вечность

Намечается твоя.

Ты одно с другим не путай...

...Льнут каштаны к старым стенам.

Целый город полон маем –

Словно в серой той тетради...

* * *

Расскажи эту байку досужей сороке –

О весёлой поре, о диковинном сроке,

Когда я, не боясь, – приняла тебя братом...

Расскажи – может, вправду так было когда-то.

Ты скорми эту сказку сороке досужей,

Да смотри не забудь, коли бес не закружит,

Как меня не по лжи называл ты сестрою,

Как стояли мы рядом – гора за горою...

Раздари эту басню бездельным трещоткам,

Пусть несут на хвосте да дерут себе глотки,

Пусть о том верещат человеку и зверю –

Вдруг случится, что кто-то возьмет да поверит...

Сёстры Остин

– А вот бы представить, Кэсси,

Что мы проживем ещё двадцать три года –

Уже под разными крышами

И под разными именами.

Мы нарожаем друг другу

По десятку племянников

И разорим мужей на чернила и перья,

Рассыпая по листу почтовой бумаги

Тысячи мелких бусин,

Из которых сплетается счастье

Домашней жизни...

... Я плохая пророчица, Кэсси.

О том, что вне моих знаний, –

Я не буду больше писать.

Обещаю.

– А можно ли сделать так,

Чтобы в книгах всё было правильно?

Ну пожалуйста, Джейн!

Чтобы «Генри плюс Фанни» –

И роскошная свадебная карета

(Что их ждёт по приезде

И куда – никого не волнует),

Чтобы Эмма сбавила обороты

Ещё до конца первой части,

А Уиллоби

Благополучно спился –

С целью ликвидации остатков совести,

Но оправдываясь «кризисом среднего»...

– Ты ничего не понимаешь, Кэсси...

Ты, похоже, плохой читатель,

Да и психолог из тебя неважный...

Но лучшей сестры

Даже я не сумею придумать.

... Ты не забудешь почистить камин

От золы моих писем?

Эпилог

Жизнь – никого – не учит – ничему.

Лишь в виде исключения – тому,

Что люди к обученью неспособны.

Иначе этот домик над рекой

(«Смотри, как просто в нём найти покой»)

Едва ли был бы раю уподоблен.

Здесь новый день и старый – близнецы,

Здесь могут и до вечера жильцы

Промаяться в засаленном халате.

Здесь утреннего действа ритуал

От плана никогда не отступал:

Расшатанной, облупленной кровати

Покинув бесполезный траходром,

Хозяин в колпаке скрипит пером,

«Творя свою нехитрую работу»,

И столько дней прошло под этот скрип,

Что звук его к мозгам уже прилип –

До тошноты (хотя и не до рвоты).

А за спиной хозяина всегда

Стоит подруга...

Ах, подруга... да...

Он даже иногда припоминает

(Но ненадолго), как её зовут –

И стонет: «Выйди! Хоть на пять минут!..»

(Настырней бабы – и в аду не знают.)

... Исписанные мастером листы

Наутро вновь становятся чисты –

И новую чернильницу приносят.

И вечный гарантирован уют,

И возле дома вишни всё цветут,

Цветут... но никогда не плодоносят.

* * *

Юноша бледноликий со взором, который

Таким бледноликим иметь положено, –

Ограждённый от бедствий строевой жизни

Нежной заботой

Подсуетившихся родственников,

Стеной корешков и вкладышей с подписью ректора –

Впрочем, оно неважно:

Главное – это мечты

Книжного парня,

Прошедшего сотни войн

По учебникам и на «Яндекс.Дзен».

Главное – метить в грудь

Кулаком комментариев:

«слава тем и другим» (на конце восклицательный) –

И обязательно что-нибудь в рифму

Про долг бойца до конца,

Про гранаты и огнемёты,

Откормленные для безликих врагов

В личном профиле

И на «Яндекс.Дзен».

Мальчик

Со взором горящим

(Чубайса на тебя нету!), –

Два последних десятилетья

Двадцатый век не тебе отрезал.

Да, мы сами не дети войны,

А только племянники;

Но когда мама кормила нас кашей,

Страна ещё рифмовала

Далёкие южные горы

С северной кровью, –

Когда сжималось кольцо Джохара,

То жизни твоей проект

Ещё лежал неподписанным

В дальнем ящике у Господа Бога, –

И бомбы Белграда

Летели мимо твоей коляски…

Порядковый номер на рукаве

Отсутствует.

Юноша бледный,

Сам выбирай заветы (какие хошь!), –

Но только прошу тебя: не громозди

Картонных стихов,

Склеенных чужой кровью.

* * *

Я – винодел.

Я делаю вино

Из урожая действий и событий –

Все гроздья яви на него идут.

Я превращаю их в броженье слов,

В букет метафор и оттенки смысла

С неявным терпким привкусом того,

Что не должно словами называться –

Ведь их покамест не изобрели.

А если у кого-то голова

Закружится от этого напитка –

Пускай простит, что хлеб не подала...

Но печь его – не мне.

Я – винодел.