Вадим
Седов

4 апреля 1980 года

Страстная пятница, восьмидесятый год. 
Назавтра ехать – видеть крестный ход 
недавно Красногорск с Загорском 
     путавшим. 
Ну, а пока – сидим, едим и пьём, 
и больше озабочены тряпьём, 
чем будущим. 
  
Кабак без плясок. Стулья и столы. 
Хотя и не Полад Бюль-Бюль Оглы 
за стойкой крутится. 
Конечно, есть и тёмные углы, 
но мы-то недостаточно наглы. 
Как минимум, один из нас дошутится 
  
коронной полушуткой здешних мест: 
мол, не родили нам ещё невест. 
Пребудет долго выглядящим молодо. 
Как знать, где потеряешь, где найдёшь? 
Не всё, отнюдь не всё, что молодёжь – 
то золото. 
  
(Все эти бары, правду говоря, 
влияньем чуждым виделись не зря. 
Не зря, конечно. 
Примерно три квартала до Кремля, 
шампань-коблер – примерно два рубля, 
и ты – не здешний. 
  
То был, угодно если, субститут 
свободы выбрать жительство не тут, 
лазейка за пределы монополии. 
Союз наш нерушим, непобедим, 
но мы друг друга видеть не хотим, 
а знать – тем более.) 
  
Был тот, кто позже первым навострит 
мокасы по небесной Пешков-стрит, 
а там – свернёт на горнюю Остоженку 
и ляжет спать, и будет сон глубок. 
Восьмидесятый. Что мы Богу, что нам 
     Бог, 
пока ты не доел своё пирожное? 
  
Страстная пятница, укутанная в шаль 
старушечью. Обёрнута скрижаль 
клятв самому себе больничной выпиской. 
Бог есть. На всё на свете – Божья 
     власть. 
Земную жизнь у смерти не украсть. 
Иному и Господней выйдет страсть, 
и казнь – египетской.