Вадим
Седов

Майские, 1983

a) 
 
Был день сиятельно-похабен. 
На шампуры, как на штыки, 
за полигоном у Нахабино 
мы поднимали шашлыки. 
 
Где башня бывшей самоходки 
желтела в глине и траве, 
построились пол-литры водки 
в колонну ровную по две, 
 
и пробки на бутылках вермута, 
похожие на каски вермахта, 
уже готовили блицкриг. 
 
А на лужайке детский крик – 
прожгли кому-то углем брюки. 
 
Собой горды, в душе тверды, 
мы опрокидывали рюмки, 
как неприятелей ряды, 
 
несли херню животворящую,  
про лошадь пели говорящую, 
промахиваясь, как Акела. 
Потом кому-то поплохело. 
 
Припомнит ли Желтов Василий, 
кудесник света, рок-звезда, 
как с поля боя уносили 
назад, к электропоездам, 
 
своих товарищей безбашенных, 
тех, что в бою неравном пали 
затем, чтобы воскреснуть в Павшино 
или Опалихе? 
  
b) 
 
Не цербер, не вервольф, не волк, не 
     волкодав – 
век канул в темноту нахабинского бора. 
Мы провели его, надежд не оправдав, 
добиться не сумев смягченья приговора. 
 
Неспешно уходя в золу и перегной, 
оставим дотлевать в сухой ложбинке 
     между 
ржавеющей бронёй и серою стеной 
горчащие слегка вменённою виной 
питавшие надысь нас, юношей, надежды.