* * *
Он был из тех, что ненароком
взялись, откуда ни возьмись,
и вышли, как выходит боком
порой непрошеная мысль.
И там, в безликости окраин,
в глухой тени отвода глаз
хотел остаться неприкаян,
покуда жизнь не удалась.
Пробив лазейку в колыбели,
он так и не рискнул узнать,
во что родители хотели
его для жизни пеленать.
Пока сходились брат на брата
и вместе шли на перекур
апологеты результата
и активисты процедур,
забыв отметить в протоколе,
что надо взять на карандаш,
он очутился в чистом поле
среди нечаянных пропаж.
Не видя троп, срезая угол,
до смерти пробирался он
в чудесный край садовых пугал
и белоснежнейших ворон.
* * *
В этом городе ни прозы, ни поэзии.
Бурый камень разлинован впопыхах.
В четырёхколёсном катишься протезе и
сочиняешь топографию в стихах.
Этот город полон мрачными прогнозами
неизменно предсказуемых концов.
Он саднит неизвлечёнными занозами
в белых задницах стареющих юнцов.
Покати шаром по желобам асфальтовым
в вечном поиске питательной среды.
Тормоза поют, колебля тоном альтовым
монотонные бетонные лады.
В мерном ритме повороты, ускорения
бесконечное танцуют болеро.
Наконец-то для прививки вдохновения
на душе однообразно и серо.
* * *
В тихий день за городами
пряники пекут.
Остывать кладут рядами
на льняной лоскут.
Пахнет мёдом и корицей
за версту отсель,
и торопится свариться
клюквенный кисель.
Стрелки ходиков скатили
солнце на закат.
На стене в пушистой пыли
импортный плакат.
В сенях женщина хлопочет –
гости ко двору.
Во дворе цветастый кочет
влез на конуру.
Там собака спит вполглаза,
делом занята:
караулит возле лаза
рыжего кота.
Тихо бабушка спустилась
к лавке у крыльца,
уморившись примостилась
с ближнего конца.
На закате шар багровый
с золотой каймой.
За воротами корова
просится домой.
С ней соседская девица
разузнать насчёт,
а не здесь ли кто с корицей
пряники печёт.
* * *
Плыли в небе-океане
облака-материки.
Наловчились горожане
не протягивать руки.
Перепутали верх с низом,
встали на ноги с голов
и шагают под девизом,
что насвищет крысолов.
Вынимают из кармана
кто пятак, кто пятьдесят
и хотят, чтоб Аннаванна
показала поросят.
Постарели поросята.
Нет иных, далече те,
чья судьба не полосата
даже в розовой мечте.
Из избы бежали дети
в синь и белые поля,
где несчастья нет на свете,
есть покой и вуаля.
Шевеля стопами копоть,
мимо замков, мимо вех
топким облаком протопать
и нырнуть отвесно вверх,
не поняв-таки интригу
предначертанной судьбы.
Дайте жалобную книгу!
Да пожалобнее бы…
* * *
разделённые столпотвореньем
мы наощупь искали пути
избежать человечества в среднем
и не хлопая дверью уйти
из привычных сиротства и вдовства
к бескорыстному небытию,
где увидеться нам доведётся
и принять нулевую ничью
по ту сторону сна и покоя,
в пустоте, недоступной богам,
где планет невесомые комья
полируют о темень бока.
погоди, я ещё ненадолго
задержусь между сном и не-сном,
где течение мысли умолкло
и телесная жизнь. в остальном
я пока колыбель колебаний,
тихо делаю вид и хитрю,
и ловлю сам себя на обмане,
и сквозь пальцы на это смотрю.
я плыву вдоль ресничной опушки
и, как в зеркале, вижу в окне
свежий месяц – перо из подушки
на маренговой простыне.
* * *
Небес копчёный потолок.
След ледяной от самолёта.
Туманы с ближнего болота
холодный ветер приволок.
Темнеет быстро. Ближний свет
остатки солнечного гонит.
Столбы, дорожные изгои,
вот-вот шагнут через кювет.
У тёмной ночи нет сторон,
а лишь тропа, фонарь и посох,
и всякий космос на колёсах
к ним до утра приговорён.
Пока земные звёзды злят,
роняет пепел сигарета,
и встречный щурится от света,
не останавливая взгляд.
Тьма обволакивает путь,
и, как в сосуде кровеносном,
артериальным и венозным
потокам некуда свернуть.
Они, сбегая в два конца,
боками трутся друг о друга.
Дорога движется, как фуга
непревзойдённого творца.
Иные скажут, мол, дурак,
о том бродяге-страстотерпце.
Зачем стремиться в это сердце,
что снова вытолкнет во мрак?
А он не слышит болтовни
и помнит свой восторг и трепет,
когда в конце его облепят
большого города огни.
* * *
пора последней практики –
без ужаса затрат
выкладывать квадратики
в один большой квадрат,
в участок непричастности
к удушью цепких сект
и полной безопасности
для каждого от всех.
из области томления,
где воздух перегрет,
в пространство удаления
себя из плотных сред.
подальше от теории,
от сутолок и схим,
и от таких, которые
с хорошим и плохим.
туда, где мы единственны
на призрачном мосту,
и где простые истины
укроют пустоту.
* * *
Как по небу пролетает
салафановый пакет.
В тёмном лесе снег не тает,
в мире тесно от ракет.
На дорогах всё неровно,
в огородах не родит,
ждёт бухгалтер Софья Львовна
из столицы аудит.
В чистом поле мчится поезд,
переполненный людьми,
а писатель пишет повесть
про невесту из Перми.
По дворам вступают в браки
между мужем и женой
все собаки, все собаки,
все собаки до одной.
В левый глаз легла грустинка,
правым глазом не видна.
За стеной поёт пластинка
под названием «Стена».
Я по жизни тихий житель
и в поэзии аскет,
только в небе покажите
салафановый пакет.
* * *
здесь под этими соснами
даже днём полумрак
а с апреля до осени
был натянут гамак
перемытые речкою,
солнцем сушены, в нём
мы с тобою безгрешные
умещались вдвоём
неразлучными дружными
до похожести лиц
вместо кукол игрушками
мы друг другу пришлись
только лето истаяло
и полвека зимы
доиграли считалочку
по отдельности мы
но за долгими прятками
снова примет река
и опять под лопатками
узелки гамака
* * *
виолончелевая плоть
прохладной августовской ночи
всего одной протяжной ноты
в струну хватает уколоть
и поплывёт квинтовый круг
опять спасая наши души
от маеты на сон крадущий
от эпидемии наук
не позволяющих подряд
курить вторую сигарету
и кот пройдёт по парапету
к себе притягивая взгляд
© Вадим Заварухин, 2013–2019.
© 45-я параллель, 2020.