Песенка шута
Двоюродному брату Володе Похиалайнену
Вот король идёт в поход,
За собой войска ведёт:
Сто румяных усачей,
Сто весёлых трубачей.
И со связкою мечей
Едет старый казначей.
Воробьишка подлетел
И на эту связку сел,
Увидал картонный меч
И повёл такую речь:
«Меч картонный средь мечей,
Это чей?»
И король ответил смело:
– А тебе какое дело?
1942
В эвакуации
Сады оделись раньше, чем листвою,
Кипеньем белых, розовых цветов.
И кровли плоские с зелёною травою
Лужайками висят среди садов.
Арыка волны мчатся торопливо
Поить, и освежать, и орошать.
Плакучая к ним наклонилась ива
И ловит их, и хочет удержать.
А тень, которую она бросает,
Хотели б волны унести с собой.
На облачко похожий, исчезает
Прозрачный месяц в бездне голубой.
Как пышен юг!
Как странно голодать,
Когда вокруг
Такая благодать!
1942, Ташкент
В «Чукоккалу»
Я Тебе, Чуковскому Корнею,
Автору и Деду моему,
Напишу посланье как умею
И размер классический возьму.
Это Ты виновен, что в починке
Я пробыл среди больничных стен,
Получил зелёные ботинки,
Гимнастёрку, брюки до колен.
Щёголем с какой-нибудь картинки
Стал я после долгих перемен.
Ты сказал – и сделано. Не странно,
Что всего достичь ты словом мог.
Ведь в Евангелье от Иоанна
Сказано, что слово – это Бог.
1943
Калужские строфы
О скромные заметки краеведов
Из жизни наших прадедов и дедов!
Вы врезались мне в память с детских лет.
Не зря я вырезал вас из газет.
1
Восточных ханов иго вековое,
И зарево пожаров над Москвою,
И сборщик дани на твоём дворе.
Все началось на Калке, на Каяле.
А кончилось стояньем на Угре.
(Там, удочки держа, и мы стояли.)
2
Болотников боярам задал страху.
Попрятались ярыжки и дьяки.
Нос высунешь – и голову на плаху.
И царь – мужик, и судьи – мужики.
3
Двойного самозванца пёстрый стан
Здесь факелы возжёг. И в блеске вспышек,
Кружась ночною птицей, панна Мнишек
Смущала сны усталых калужан.
«Димитрий жи-и-ив!»
Но спал упрямый город.
Димитрий лжив. Не тронет никого
Лихое счастье Тушинского вора
С ясновельможной спутницей его.
4
Губернской Талии, калужской Мельпомене
Пришлось по нраву острое перо.
Здесь двести лет назад царил на сцене
Блистательный пройдоха Фигаро.
5
Здесь как-то проезжал поэт влюблённый,
Любовью нежных жён не обделённый,
Но самая прелестная из дев
(Поэт дерзнул сравнить её с Мадонной)
Ждала его у речки Суходрев.
6
Дом двухэтажный в самом скучном стиле.
Шамиль с семьёй здесь ссылку перенёс.
И в их кругу семейственном гостили
Полиция, тоска, туберкулёз.
7
Названья здешних улиц… В них воспеты
Бунтовщики, гремевшие в веках.
Не позабыты первым горсоветом
Жан-Поль Марат и даже братья Гракх.
8
Здесь Циолковский жил. Землёю этой
Засыпан он. Восходит лунный диск,
И на него космической ракетой
Пророчески нацелен обелиск.
А он не думал вечно спать в могиле.
Считал он: «Космос нужен для того,
Чтоб дружным роем люди в нём кружили,
Которые бессмертье заслужили.
Ведь воскресят их всех до одного».
Он был великим. Он был гениальным.
Он путь открыл в те, звёздные, края…
Училась у него в епархиальном
Учительница школьная моя.
1943, 1952, 1972
Калуга, 1941
Навеки из ворот сосновых,
Весёлым маршем оглушён,
В ремнях скрипучих, в касках новых
Ушёл знакомый гарнизон.
Идут, идут в огонь заката
Бойцы, румяные солдаты.
А мы привыкли их встречать
И вместе праздничные даты
Под их оркестры отмечать.
Идут, молчат, глядят в затылок,
И многим чудится из них,
Что здесь они не только милых,
А всех оставили одних.
Вот так, свернув шинели в скатки,
Они и раньше мимо нас
Шагали в боевом порядке,
Но возвращались каждый раз.
«И-эх, Калуга!» – строй встревожил
Прощальный возглас. И умолк.
А вслед, ликуя, босоножил
Наш глупый, наш ребячий полк.
1943, 1968
Подмосковье
Здесь начинается Москва
С оврагов и грачей,
С кудрявой ивы у мостка,
С приезжих москвичей,
С антенн, церквушек, облаков,
Горчичной желтизны,
Грохочущих грузовиков
И сельской тишины.
1945
* * *
И стукнет нам по семьдесят пять лет,
И оба мы когда-нибудь умрём.
И скажут люди: «А старушки нет,
Ушла она вослед за стариком».
Но скажут ли, что я недаром жил
И голос мой услышала страна?
Я столько раскопал чужих могил,
А собственная все-таки страшна.
Когда бы смерть не принимала мер
Чтоб новое могло творить и жить,
Как всем успел бы надоесть Вольтер,
Уж о других не стоит говорить.
И всё ж, не устарев, живёт поэт,
Которого давно на свете нет.
1949
* * *
Не вини меня в непостоянстве
И к спокойной жизни не зови.
Стал я думать о дорогах странствий
Раньше, чем о девичьей любви.
От костров, походов и рыбалок
И от детских затаённых дум
Путь прямой к тропинке в диких скалах
И пескам пустыни Каракум.
1950
В сердце пустыни
Костёр догорает, пора на покой.
Созвездия светятся ярко.
И вдруг из песков за сухою рекой
Залаяла глухо овчарка.
И слушая лай охранявшей стада
Свирепой туркменской овчарки,
Мы спали, как дома, как в детстве, когда
Кладут под подушку подарки.
1950
* * *
В своём роду, кого ты ни спроси,
Идя от колыбели в ногу с веком,
Он со времён крещения Руси
Стал первым некрещёным человеком.
Он это чуть не доблестью считал.
Да жаль, что бабок спрашивать не стал.
А к бабушкам он относился строго:
«Вот тёмные какие! Верят в Бога!»
Старушки были рады без границ,
Что, отложив на время святотатства,
В пасхальный день от крашеных яиц
Охальник был не в силах отказаться.
Он ел и думал: «Как они глупы!»
Не видели старушки почему-то,
Что от религиозной скорлупы
Он очищал яйцо за полминуты.
И лишь под старость обнаружил он,
Что тайно был старушками крещён
И что от колыбели был храним
Он ангелом невидимым своим.
1953, 1991
На рождение дочери
Бой часов показался мне громом салюта.
Я поверил, что есть на земле чудеса.
Нашей дочери стукнуло в эту минуту –
Вы подумайте! – двадцать четыре часа.
Вся родня обновляет понятья, как платья:
С той минуты, как ты появилась на свет,
Стали тётками сёстры и дядями братья,
Мамы сделались бабками, прадедом – дед.
Превращенье такое решил бы назвать я
Повышением в чине за выслугу лет.
Покупаю приданое, шлю телеграммы:
«Девять фунтов девица порядке дела».
У тебя, моя дочка, чудесная мама.
Ты б такую сама ни за что не нашла.
Может, если б отца ты сама выбирала,
Ты б другого, получше, чем я, пожелала.
Но не зря не дана тебе выбора власть.
И по-моему, дочка, с тобою мы квиты,
Я ведь сына хотел, выбрал имя – Никита.
И – скажите пожалуйста! – дочь родилась.
Через год этот день мы торжественно встретим,
За накрытым столом годовщину отметим.
А ещё через год, а ещё через два
Ты поймёшь и сама поздравлений слова.
Как приятно, осмелюсь тебе доложить я,
Отмечать годовщины событий больших.
Но во время самих этих славных событий
Ох как трудно бывает участникам их…
Вот и мы, молодые, дождались потомка.
С добрым утром, родная моя незнакомка!
11 января 1954
Первая квартира
Дремлют дачи. Дело к ночи.
Но не так легко уснуть
Там, где блещет и грохочет
Железнодорожный путь.
Искры колкие рассеяв,
Раздвигая темноту,
Поезда спешат на север,
В Вологду и Воркуту.
А навстречу им оттуда,
С ходу выжелтив листву,
Сея всякую простуду,
Осень движется в Москву.
После дачного сезона
Дачу снять немудрено.
Мы с тобой молодожёны.
Нам бы крышу да окно.
Поезда, слепя лучами,
Грохоча за часом час,
Нас баюкают ночами,
На рассвете будят нас.
Паровоз в ночи просвищет,
И почудится сквозь сон,
Что у нас с тобой жилище –
Не жилище, а вагон.
В форточку влетает ветер.
В крышу глухо бьют дожди.
Всё на свете, всё на свете,
Всё на свете впереди!
1955
Снегопад
День настал. И вдруг стемнело.
Свет зажгли. Глядим в окно.
Снег ложится белый-белый…
Отчего же так темно?
1955
Картинки в лужах
В лужах картинки!
На первой – дом,
Как настоящий,
Только вверх дном.
Вторая картинка.
Небо на ней,
Как настоящее,
Даже синей.
Третья картинка.
Ветка на ней,
Как настоящая,
Но зеленей.
А на четвёртой
Картинке
Я промочил
Ботинки.
1956
* * *
Октябрь. На первый снег зимы
Летел последний лист осенний.
Включив приёмник, ждали мы
Не новостей, а откровений.
1956
Дикий голубь
Близкое порою нас не тронет,
А чужое кажется родным.
Не поймёшь, хохочет или стонет
Дикий голубь голосом грудным.
Чуть примолк и начинает снова,
И зовёт меня в степную даль.
И душа по-прежнему готова
Всё принять – и радость, и печаль.
Как предтеча музыки и речи,
Речи, что не выльется в слова,
Рвётся голос страсти человечьей
Из груди иного существа.
Вот и сам певец. Степенный. Кроткий.
Кроток, кроток, а не приручён!
Ходит он пружинистой походкой,
В сложенные крылья облечён.
Лучшая одежда – это крылья.
Хорошо сидит, прочна, легка.
Не боится ни дождя, ни пыли.
И уносит нас под облака.
Вот сейчас расправит крылья голубь,
И они послушно понесут
Радужною грудью скрытый голос,
Голосом наполненный сосуд.
1958, 1962
Вредная пища
Если будешь пить чуть свет
Молоко с ватрушкой,
Будешь ты и в двести лет
Бодрою старушкой.
– Убери скорее прочь
Молоко с ватрушкой!
Не хочу, – сказала дочь, –
Делаться старушкой!
1958
Эхо
– Дом пустой?
– Нет, эхом полон дом! –
Девочка смеётся.
– А потом?
И ответ весёлый, но зловещий:
– А потом его съедают вещи!
1961
Надпись на справочнике
творческого союза
Пухлый справочник Союза.
Телефоны. Адреса.
Хоть к кому-нибудь, о муза,
Загляни на полчаса!
1962
* * *
Опять робея, веря и не веря,
Примчишься, под собой не чуя ног,
Не просто перед дверью, а в преддверье
Замрёшь, нажать не смея на звонок.
Недолго нерешительность продлится.
Но молодость не кончилась, пока
Сначала сердце в двери постучится,
Потом к звонку потянется рука.
1966
* * *
Писать стихи полезно для здоровья.
Пьян без вина. Прогулки дотемна.
А если их и вправду пишут кровью,
То написал – и кровь обновлена.
Ты распрямился. Ты глядишь победно.
Печататься – вот что бывает вредно.
1966
* * *
Рассвет. Сокольники. Поляна.
Нам вместе ровно сорок пять.
Когда уходишь, как-то странно
Такие вещи вспоминать.
На наши первые объятья
Глядит последняя звезда.
Пусть запоздалые проклятья
Их не коснутся никогда.
1966–1968
Чудак
Идёт человек не от мира сего,
Вводя в искушенье собак.
В сторонку гусыни спешат от него,
Гогочет вдогонку гусак.
Видать сочиняет чудак на ходу
Под мерные взмахи руки,
Бормочет, лопочет, как будто в бреду,
И в лужу роняет очки.
И тем же манером, беднягу дразня,
Мальчишка, иду я вослед.
И та же беда ожидает меня
Всего через несколько лет.
Над книжками сгорблюсь, надену очки
И, строчки шепча на ходу,
С рассеянным видом пройду сквозь пески,
Сквозь горы, сквозь годы пройду.
1967
* * *
Сидел смущённо в обществе лжецов.
Молчал. Словечка вставить не пытался,
И не заметил сам в конце концов,
Как, не сказав словечка, изолгался.
1968
Парадоксы поэзии
1
«Писать вы стали мелко,
Поспешно, ловко, вяло.
Поделка за поделкой,
Безделка за безделкой.
К чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало?
Не вижу в этом смысла, –
Вздохнул Чуковский. – Хватит.
Пишите бескорыстно, –
За это больше платят!»
2
«Поэт – учитель жизни». И посмертно
За ним такое право признают.
Но все, кому не лень, пока он тут,
Учить его спешат немилосердно
Тому, как жить и как стихи писать,
Как деньги тратить и как мир спасать.
3
«Поэту памятник – его стихов страницы».
Но если так, то занят он
Почти всю жизнь, как фараон,
Строительством своей гробницы.
4
Я давно их задумал, и нёс сквозь года,
И мечтал наконец произнесть.
Тех стихов мне теперь не сложить никогда.
Я их кончил. Они уже есть.
5
Прочёл твои стихи. Забыл их снова.
Я не злопамятный. Не помню я дурного.
1968, 1969
Побег
Две пачки яичного порошка
Да двадцать четыре коротких стишка
Про детство, войну и весну.
Москва. Вот и я потянулся туда.
Там нового Пушкина ждали тогда.
Ну, значит, я тоже блесну.
Великое время. Поэты тогда
Всходили легко, за звездою звезда.
Уж кто-нибудь чудо свершит.
Пудовкин, мой друг, Эйзенштейну звоня, –
«Вот будущий Пушкин!» – сказал. …Про меня?
И был я как током прошит.
Я бежал. И грачей я пугал в огороде,
На детдомовских сотках пахал и скородил,
Босиком из последних мальчишеских сил
Для сарая холодную глину месил.
А потом общежитья, раскопки в пустыне.
А стихов моих не было даже в помине,
Лишь туристские песни порой сочинял
Да грустил, вспоминая, как я начинал.
1968
Подтекст
В моих стихах подвоха не найдёшь.
Подспудно умным и подспудно смелым
Быть не могу. Под правдой прятать ложь,
Под ложью – правду – непосильным делом
Считаю я. Пишу я, что хочу.
О чём хочу, о том и промолчу.
Ну а подтекст, в отличье от подвоха,
Стихам даёт не автор, а эпоха.
1968
© Валентин Берестов, 1942–1991.
© 45-я параллель, 2020.