* * *
Ю. Кузнецову
За краем великой дороги,
Когда все сомненья – к концу,
Ударюсь я в пыльные ноги
Седому, как лунь, мудрецу.
Он стёртые лапти покажет
И горб за согбенной спиной
«По силам живёт, – скажет, – каждый,
И нету дороги иной.
Не волей вселенского Бога,
Не милостью прочих владей
Ты жизнью своею… Тревога
Проснётся в тебе за людей,
За дерево, птицу и лошадь,
За землю живую в горсти…
По силам берёт каждый ношу,
Несёт, сколько может нести».
Сказал и пропал. А быть может,
То ветер кострище задул.
И что-то мне сердце тревожит…
Иль чует какую беду?
Будто бы хлебнули браги
Будто бы хлебнули браги:
Выкусите, нате-ка!
В опрокинутом Рейхстаге
Гомонят солдатики.
И, от радости хмелея,
Женихи да ухари
Бороды поспешно бреют,
Хвалятся сеструхами.
Да и те, кого изрядно
Укатало времечко,
При гармошке при трехрядной
Пляшут, сыплют семечки.
И немецкие гармошки
Тоже не сторонятся,
Перестроившись немножко,
С гопаком знакомятся.
А земля ещё дымилась...
Нужно было мужество
Принять сразу эту милость –
Плясовую музыку.
Но почему так сердце неспокойно?
Колосья пляшут у меня перед глазами,
Над ними блин румяный – солнца круг.
А за базами, сенными возами –
Акации-невесты встали в круг.
Речную воду ивы пьют и кони,
С горы сбежала девочкою тень...
Но почему так сердце неспокойно
За хрупкий мир, за этот светлый день?
И за кусты, что водят хороводы,
И за людей, что, пот смахнув с лица,
Вдруг вспоминают прожитые годы,
И нежность обжигает их сердца.
Родословная
Мой дед – кубанский хлебороб.
И бабка моя – жница...
По сторонам моих дорог
Всегда росла пшеница.
Когда шумели зеленя
И наливался колос –
Светлело сердце у меня
И пробивался голос.
А если колос этот чах,
А тучи где – неведомо...
Плыла тоска в моих очах
И бабкина, и дедова.
И не уйти от той тоски,
От радости, тревоги...
Я собираю колоски
Вдоль всей моей дороги.
Камышовая крыша
Нарядилась опять наша улица к маю.
Побелены известью даже сараи...
Из железа и шифера новые крыши,
Гребешки петухов озорнее и выше.
А на улице нашей есть хата одна –
Далеко камышовая крыша видна...
В этой хате живёт одиноко вдова.
Ей в совхозе дают уголёк и дрова.
Предлагали и крышу не раз перекрыть,
Но об этом напрасно с вдовой говорить.
«Не кладите, – ответит, – на сердце мне камень,
Мне покрыл ее Ваня своими руками...
Сам нажал камыша и снопов навязал...»
И замолкнет – не в силах перечить слезам.
Тут уже не нужны никакие слова...
«Постоит ещё крыша», – добавит вдова.
Над обелиском...
Над обелиском солнце светит низко.
Холодных плит касается рука.
В полях, в лесах – ни далеко, ни близко –
Плутает одинокая тоска.
Она – и взор, и слух дум материнских,
И вдовий крик: «Ты где, любимый мой?».
Над обелиском солнце светит низко,
А если дождь пойдёт – сплошной стеной.
По всей России ходят обелиски –
Свидетели тех огненных годов.
И светят, словно белые записки –
Со всех бесчеловечных тех фронтов.
С любовью своей разминулись
Немало, немало девчонок хороших
С любовью своей разминулись.
Состарились поодиночке...
О, как тяжело приходилось им
Темною ночкой
Глядеть из окна в небеса,
Где цвели золотые горошины.
Вздыхали:
«Любимые, вас не дозваться!».
И на завалинках сидя, пели подружки.
И ласковый шёпот их слышали
Только подушки!
И только во сне приходили
Любимые. Их целовали.
Не спрашивай, сынок...
Не спрашивай, сынок, какой была война!
У бабушки своей возьми ты ордена.
С тех пор как военком их в дом принёс,
Она слепа, слепа она от слёз!
Не спрашивай, сынок, какой была война!
Зима России – это холод, седина
И сыновей её, и дочерей,
Которые и верою, и правдою,
И честью всей
Служили только ей!
Не спрашивай, сынок,
Какой была война...
Сибирь мне снится
Невысказанная, близкая
Сибирь мне снится
И птица синяя и лица, лица...
И руки крепкие лесорубов,
И тропок пряжа, и твои губы.
Мне не хватает таёжных ливней,
Кедровых шишек литых и липких,
Мне не хватает таёжной скрипки
И тихой улыбки. Твоей улыбки...
Там каждый камень замшелый пелся,
И каждый кустик был юн и весел.
И я не знаю, куда ты делся
Из моей жизни, из моей песни.
Не знаю, чем теперь мне гордиться,
Сибирь – красавица, так не годится!
Кому теперь мне одной смеяться?
Как в путь далёкий мне отправляться
Без синей птицы? Без синей птицы –
Живой водицы.
* * *
Я всегда любила Бога.
Над столом среди родни
Он сидел... Но от порога
Увела меня дорога.
И попробуй – догони.
Появляюсь в кои веки.
Бог сидит под рушником.
Матушка вареник лепит
Вытирает глаз платком.
Ничего не забывает...
Хоть бьёт боль её под дых.
На двоих стол накрывает.
Было – на десятерых.
Кто-то умер, кто – уехал,
Разошлись с былым пути...
Сколько тут летало смеха!
Где его теперь найти?
Ждут вареники на сите,
Чтобы прыгнуть в кипяток.
– Не оставь ты нас, Спаситель,
Скажет мама, сняв платок.
Побежит опять дорога
За просёлок, за межу...
Я всегда любила Бога.
Почему, теперь – скажу.
* * *
Ничего, ничего отойду как-нибудь
От удавки-тоски и кромешной обиды,
И упрёк заглушу, и к воротам не выйду –
Для случайных гостей моё время всё вышло.
И вдали пропадает невидимый путь.
Ничего, ничего, вновь гроза отгремит,
А зайдётся ль рыданьем опять – неизвестно.
Ей в пределах моих, может быть, стало тесно…
Я стою пред всем и земным, и небесным,
И опять что-то сердце щемит и щемит.
Ничего, ничего, ничего, что весна
Меня крылышком даже не зацепила,
Но какая-то держит на плаву меня сила,
Хоть давно уже я не умна, не красива,
И мне кажется только, что я в мире одна.
Не однажды я влюблялась…
Вы простите мне простой мой грех житейский,
Не однажды я влюблялась на веку:
В первый раз – в раскучерявый слог расейский –
В залихвастое в заре ку-ка-ре-ку.
Во второй – влюбилась – намертво вцепилась
Я зрачками – в дорогие небеса.
Вечно б на моём виске бы жилка билась,
И поля бы зеленели и леса!
Ну а в третий раз влюбилась, как разбилась
На кусочки – не собрать себя давно! –
Взгляд твой царский, ус гусарский – это милость
И потеря, и находка заодно.
Я влюблялась – право слово! – не однажды
В речку, в дуб, что хмелем весь обвит…
Я люблю родной свой край кровинкой каждой,
И не мыслю своей жизни без любви.
Чтобы люди людьми оставались...
Заиграл горизонт перламутром,
Луч сверкнул, серый гребень пробив,
Снегирями засыпало утро
Стайку красно-багровых рябин.
Завтра снова уйду спозаранку,
Наст ломая и пористый лёд.
Не польщусь я на камень-обманку:
Может, платины сколок сверкнёт.
От породы пустой я отмою
И слова золотые средь строк...
Зря ль ходила я в гости зимою
К снегирям, взяв лосиный следок.
Зря ль от грохота лесоповалов
До сих пор я ещё устаю.
Зря ли красное солнце вставало
В том ковыльном пшеничном раю.
Мне оттуда хорошие вести
Шлют большая родня и друзья...
Как хочу, хоть одной своей песней
В звонких росах остаться там я!
Чтобы гроздьями звёзды качались.
И пришпоривал ветер коня,
Чтобы люди людьми оставались
На Земле, где не будет меня.
Деду чем-то помогали
Деду чем-то помогали
Степи, тропки отчие...
Выли бабы за стогами:
Матери и дочери.
А отец в сыром окопе,
Не знаком с осечкою,
Всё «рассказывал» Европе
Про лужок над речкою.
У ложбинки в спелой охре
Схоронил товарища...
И не мог вздохнуть и охнуть –
Сердце жгли пожарища.
За Победу было пито.
За окно с геранями.
А земля была разбита,
И душа изранена.
* * *
Мимо поля, стога,
Золотого дня...
Эта ли дорога
Увела мня?
Веткой клёна лето
Машет, как рукой...
Не моя ли это
Хата над рекой?
Постою минуту.
Побегу к реке,
Распугаю уток
В синем лозняке.
Пусть вода стекает
С плеч в наш огород.
Пусть всплеснёт руками
Мама у ворот.
Ничего не забыли мы
Ничего не забыли мы
И ничего не простили...
Стлалась ночь за окном,
И метались обрывки дорог.
Путь от Волги до Эльбы
Не галькой мы белой мостили!
Где бои прогремели –
Все кости и чертополох.
Путь от Волги до Эльбы
Ещё под ногами дымится.
Ни тепла, ни жилья!
На столетия он оскудел.
Как печёные яблоки,
Сморщились чёрные лица
Нерожавших солдаток
И старых неласковых дев.
Второго мая в полдень
Второго мая в полдень у Рейхстага,
Как все – к стене поставив автомат,
Увидев над собою древко с флагом,
Солдат на плиты был свалиться рад.
Не отослав домой желанных строчек,
Он погрузился в громовые сны
И отсыпался сразу за все ночи
На тех обломках Мировой войны.
А рядом с ним бойцы и командиры
Уснули тоже.
И на их губах
Светилась первая улыбка мира,
От той улыбки онемел Рейхстаг.
Победы день
Не самолет врага, а птицы тень
Легко плывет над мирною равниной...
Как он спешил, спешил Победы день,
Бежал и полз, и падал на руины.
Вот он пришел, Победы день,
В деревни, города!
Вокруг цветень. Победы день
Желанным был всегда...
Победы день, Победы день...
Мы радуемся солнцу и весне,
Несут ветра все ароматы мая,
А тот, кто выжил, выжил на войне,
Путь боевой сегодня вспоминает.
Земля надела праздничный наряд,
Мы отстояли мирный труд в атаках,
Подолгу мы задерживаем взгляд
На обелисках и цветущих маках.
Теперь и миром, и свободою владей!
Ржавеют где-то гаубицы, мины...
Как он спешил, спешил Победы день,
Бежал и полз, и падал на руины.
Дети Земли
О, до чего ж мы бываем порой сиротливы!
Ночи бессонной молчание не донести…
Кажется, тянут к нам ветви плакучие ивы,
Кажется, шепчут осенние ветры: «Прости…»
Нынче поклонники мы звёздных рейсов и йоги,
Нас отнимают у нас у самих города.
Силимся мы улететь к небесам, а в итоге –
Дети Земли – остаёмся мы с ней навсегда.
Будет цветок завсегдатаем в наших хоромах,
Радости прошлой свидетель и новой беды…
Сумерки настежь раскрою и выйду из дома,
Сердцу послушная, зову далёкой звезды.
* * *
Я, жизни суетность презрев,
Отбросив ваши стрелы с ядом,
Не стану звать Господень гнев
На вас…
Мне этого не надо.
И славой я не дорожу,
И красотой былою, тленной,
И только Лире я служу,
Бессмертной Лире дерзновенной.
Родное слово
Родное слово припеклось к губам,
И я его вовеки не предам.
Оно – в земле, у тополя в корнях,
В заветных думах, торопливых днях.
Судья – оно, слепой потатчик мой,
Везение моё и рок мой злой,
Родное слово – день и свет зари.
Ты пой его, шепчи и говори,
Храни его святыню за душой,
И станет она – чистой и большой.
* * *
Ездили в кибитках, дрогли мы на дрогах
По донским, сибирским заспанным дорогам.
И клубились тучи в долгих далях хмурых,
За целковый кучер загонял каурых.
Только за целковый купленное время
Уходило скоро за туманный гребень.
…Нынче мы торопим поезда, трамваи,
Уложится в сроки всё ж – не успеваем.
Жизнь сама – такая быстрая дорога!
Мчим под облаками – под окном у Бога.
* * *
Поколенье отцов не за страх,
А за совесть землёй становилось,
Чтоб Россия жила не впотьмах,
Не сдавалась
На чью-нибудь милость!
Всё, что будет и было допреж
У меня дорогого, святого, –
Это память о них –
Тот рубеж
Обозначили сердце и слово!
* * *
Смотались в клубки и запутались тропки,
Связались в узлы заревые дороги.
В какие-то избы входила я робко,
И чьи-то с поминок везли меня дроги.
Но снова толпящийся зал ожиданий,
И галки на ветках, и лето, и осень…
И не позабыть ни одно из свиданий,
Тоску ни одну мне в дороге не бросить.
И мало мне счастья, и мало печали,
Трепещет сердечко – чему оно радо?
Хочу, чтобы вечно колёса стучали, –
И – ветер в лицо, пусть с дождём или градом!
* * *
Посижу в холодке я под вязами
У текучих, задумчивых вод...
Нас терзает любовь и обязанность
Пожесточе, чем плети господ.
И какое уж там вдохновение!
Вьют верёвки и этот и тот.
Даже хуже, чем солнца затмение, –
От усталости сомкнутый рот.
Только солнце скользнуло застенчиво
На ладошку уселось мою…
Ах, ужели я птица не певчая? –
Вот взлечу на сучок, запою.
Жизнь моя
Не синим туманом дали повиты –
Любовью моей.
И не ветвями склонилась ракита –
Печалью моей.
То не пшеницу полощет ветер –
Платье моё.
Нет, то не солнце так щедро светит –
Сердце моё.
Не хмелем июнь заплетает ограду –
Моею тоской.
И не вином наливается кисть винограда –
Моей слезой.
То не река разлилась половодьем
Во все края –
Древним сказанием где-то здесь бродит
Жизнь моя…
Аэродром в Брандисе
22 июня 1941 года с этого аэродрома
вылетели первые немецкие самолёты
бомбить советские города.
Со свастиками шли, виднелись еле
Те самолёты в чистой синеве,
Под гул и рёв смолкали колыбели
На Буге, на Днепре и на Неве.
С триумфом самолёты возвращались
И смертоносный груз несли туда,
Где не могли пока опомниться минчане,
Где погрузились в темень города.
И вот он, этот Брандис, предо мною!
Ухоженный, почти что как курорт…
А у меня от мысли сердце ноет:
Что он, видать, победами был горд.
В дубовой роще не щебечет птица.
Куда деваться ей от немоты?!
Земля тут красоты своей стыдится
И прячет в травах яркие цветы.
Солдаты России
Я надпись читаю. Поверить не смею –
Ни дня рожденья, ни смерти дат!
«Солдат Неизвестный» – бумагой заклею
И напишу я: «России Солдат».
Сиянием солнца просторы залиты,
На мраморных плитах – сухая хвоя,
Коснулась на миг ледяного гранита
Ладошка покуда живая моя.
Солдаты России, Солдаты России!
Вы – Слава Отчизны на все времена,
Ах, как же недолго, недолго носили
Вам данные матушками имена.
* * *
Закурили, сняли шапки
У дощатого крыльца,
Зарумянились солдатки
От забытого словца.
Опрокинули вчерашний
Неподъёмный горький день,
Можно думать и про пашню,
И про сломанный плетень,
И про домик обветшалый,
И про лампу-светунец,
И про то, что на кошаре
И в помине нет овец.
…Можно, отыскав отвагу,
Ледяной покров сломав,
Возвратить, как твёрдость шагу,
Нежность – трепетным словам.
* * *
Я – огненного времени птенец,
Опять над полем брани пролетаю
И вижу, как рассыпанную стаю
Подкашивает там и тут свинец.
Огонь разлучный гнёзда все спалил,
Обуглил птиц живое оперенье…
Господь, на что мне грустное прозрение? –
Но бог войны всегда неумолим.
О жизнь – всего прекрасного венец!
Победа мне была такой наградой.
Зачем же вновь круги земного ада,
Высвечивает память-светунец?!
Я – огненного времени птенец.
И, над землёю пролетая низко,
Где поднялись кресты и обелиски,
Вновь склёвываю жалящий свинец!
У братской могилы
Из двадцати тысяч советских солдат,
погибших в Берлине, пять тысяч
похоронены в Трептов-парке.
Высыпаю я горстку землицы,
Лист берёзы, слетая, кружит…
Пяти тысячам воинам снится
Незабытая мирная жизнь.
Шли последние в мае бои,
И, надеясь с бедой разминуться,
Те солдаты в посланиях своих
До сих пор обещают вернуться.
Не вернутся они, не придут,
К ветеркам, что теплынь разносили…
К Трептов-парку сегодня ведут
Все пять тысяч дорог из России.
О войне стихи я не пишу …
О войне стихи я не пишу,
И в слова о смерти не играю –
А с бойцами в бой сама хожу
И не понарошку умираю.
Жизнь поит меня живой водой,
Радует весенним благовестом…
Я лежу под каждою звездой
И под каждым холмиком
Безвестным.
Зацветают каждый год цветы,
Каждый год снега в округе тают…
И стоят солдатские кресты,
А за ними Родина святая.
* * *
Я теперь не спешу никуда.
Не страшны мне уже опозданья
На ушедшие вдаль поезда,
На забытые мною свиданья.
Я теперь не спешу никуда,
Как идущие дни вереницей…
Так осенняя медлит вода,
Вдруг поняв: «А куда торопиться?»
* * *
Пришла зима, дорога дней бела.
И ни к чему теперь уже секретничать,
И ни к чему теперь уже скаредничать:
Любимой я и любящей была.
Пришла зима, дорога дней бела.
Сквозь сумрак дней даль жизни плохо видится.
Где там Египет с Нилом, где там Лидица?
И я сама была иль не была?
Пришла зима. Настали холода.
И снег укрыл мгновенья и года.
* * *
Кружева, кружева, кружева
На всех окнах,
На соснах и елях.
Ах ты, зимушка, чья ты жена
Иль зазноба
Ты чья на неделю?
С кем, подружка, в холодных сенях
Обнимаешься ты под тулупом?
С кем летаешь на белых конях
По вершинам и скальным уступам?
Не устану, покуда жива,
Я твоей красотой любоваться!
Хоть бы бросила мне кружева, –
Сколько с ветром тебе целоваться?!
А ей нечего мне отвечать.
И сама она точно не знает,
Сколько петь ей и сколько молчать,
И носить снеговейное знамя.
Оттого и целует в сенях
Она каждую тёплую руку,
Оттого и на белых конях
Разгоняет смертельную скуку.
© Валентина Сляднева, 1983 – 2013.
© 45 параллель, 2016.