* * *
Не важно, кто с тобою спит –
вставай, проклятьем заклеймённый!
Не важно – свеж или испит
твой лик, над мукою склонённый.
Не важно – что ты говоришь,
какой тебе с молчанья прок, и
куда ты прячешь, как воришка,
незаписанные строки.
Не важен слог, не важен стиль.
Не важно – краткий стих иль долгий…
А важно не произнести
Того, что всяк услышать должен.
Blackout
С электричеством перебои –
Бродит страх во тьме городов…
Что мы будем делать с тобою,
Если вдруг отключат любовь?
Что спасёт нас, глупых, во мраке –
Ни огня, ни губ, ни руки…
Это всё бесстыдные враки,
Будто ночи здесь коротки.
Вон, моя, бесстрастная, длится –
Влажно обнимает меня…
И душа, как бедная Лиза,
Ждет-пождёт безбедного дня.
И желаний край непочатый,
И важнее целого – часть…
Я-то знаю, где выключатель.
Я-то знаю, как выключать.
Ода вымыслу
О, вымысел... Обманчиво тонка
В любой тени таится паутина.
Вот в кружевах надменная рука
Плывёт, как шах под сенью палантина.
Но страшно прерывается строка
Сонета – хищной кляксой паука.
Пока интригой тешится толпа
(Ей всё одно – галёрка иль галера...)
Заметь, как предсказуема тропа
Поэта с появленьем Кавалера.
Затмив былую славу бакенбард,
Гарцует к Натали кавалергард.
О, как мы непростительно глупы,
Когда, своим целуя музам ручки,
Не зрим, как подступают из толпы
На выстрел к нам красивые поручики...
Как царственным движением руки
Поэтских дам уводят мясники.
Мне выкрикнут и ложа и партер
Про душу в клетке тягостного быта,
К тому ж – недоказуем адюльтер...
Но разрешите (ибо прав Вольтер)
Мне прошептать – всё это было, было...
Скрипит перо, и с новою женой
Случается блондин очередной.
Мне возразят матёрые козлы
И жены их – матёрые овечки,
Покуда спят на бархате стволы
И, чёрен ликом, едет к Чёрной речке
Поэт. Туда, где, выкушав шартрез,
На птичках репетирует Дантес.
Я всё себе подробно объясню,
Я разложу всё выводы по полкам
И всякого ничтожную вину
Я вычислю, не веря кривотолкам.
Истрачу век, пытаясь разглядеть
Отметки на невидимом безмене,
Чтоб доказать рассудку, что нигде
И никогда, подвластная звезде,
Расклад Судьбы измена не изменит.
И лишь с одним смириться не могу,
За всех и вся фатальностью слепою
Увидев сквозь вселенскую пургу,
Как Пушкин умирает на снегу,
Над вымыслом облившийся слезою...
* * *
Представь, я иду, зубоскаля,
Всему усмехаясь незло –
По диким блядям Забайкалья,
Допустим, меня понесло...
Дикарки на ласку не скупы –
У каждой второй в женихах...
Люблю их бедрастые скулы,
Скуластые бёдра в мехах.
Глазастою замшевой нерпой
Всегда под рукою одна –
Мне дарит горячие недра
И просит, чтоб выпил до дна.
Я, зелье вкушая, не трушу,
Не прячу в кармане шиши –
Грешно ли пропить свою душу,
Коль нету окрест ни души...
Позёмка метёт по карманам,
Гаданье пророчит беду.
Я стану премудрым шаманом
И в снежную ночь побреду.
Злопамятный ветер, играя,
Вонзит в меня тысячу жал...
Подальше от этого края,
Где столько любви задолжал.
Но, в тёмной дали пропадая,
Стремясь не оставить примет,
Я верю – дикарка младая
Возьмёт мой растерянный след.
* * *
У нас не до романтики – драконы
Жиреют не по дням, а по часам.
И щелкают зубами дыроколы,
И оборотни рыщут по лесам.
У бургомистра пассия сменилась –
Об этом заголовки всех газет.
Я проворонил бал и впал в немилость
За то, что не явился поглазеть.
Война идёт. О ней давно б забыли,
Когда б не дорожали потроха.
Я прочитал намедни два стиха,
Ждал критики, но все на них забили...
Шестого дня влюбился поутру.
Блистал пред ней умом, глаза мозолил...
Гадалка мне сказала, что умру.
Жена зашила дырку на камзоле.
Святая кротость, бедная моя,
Тебе со мной час от часу не легче.
Я б изменился так, чтоб я – не я,
Но от себя живых, увы, не лечат.
Одна лишь смерть... Но только не весной,
Когда бурлит шампанское сирени
И ангел мой в юдоли неземной,
Закрыв глаза, играет на свирели.
Пусть я умру в каком-то ноябре,
Помянутый насмешками и бранью –
Как будто я весенней гулкой ранью
Не пролетал на пушечном ядре...
Натешатся, ославят за глаза,
Для сплетен не отыскивая повод.
И только ты... Ты будешь знать и помнить.
Но ничего не сможешь рассказать.
* * *
Небеса распахнуты настежь –
Лунная парная тревога,
Девочка по имени Настя...
И до Бога – как до порога.
Как любили мы пасторали,
Как мы к небу крались по крыше...
Как мы всё забыть постарались,
Как нам всем – ни дна-ни покрышки!..
Дайте мне допить моё пиво,
А потом – допеть мои вирши...
И чтоб с неба падать красиво –
Дайте мне взобраться повыше.
Дайте мне в похмельном ознобе
Дощипать фригидные струны
И, на миг приблизясь к основе,
Вам на миг отдать свои руны...
Долюбить созревшую дуру
В колыбели сонного сена,
Довещать – взаправдашним гуру –
Что мы все умрём постепенно.
* * *
В черепа ступе вращая анапеста пест,
Смотришь – как лес увядает божественно женственно...
Если и явится с неба какой-нибудь перст –
Не ошибёшься в земном толковании жеста.
Все полушарья обшарив, угла не найдя,
Где приземлить свою душу – транзитную путницу,
Ты говоришь – у меня все в порядке... Но я
вижу сумятицу и никчемушную путаницу.
В ярмарке судеб куда тебе с нимбом ярма...
Груз не облегчишь – да только натерпишься сраму и,
жизнь по листочкам раздаришь – раздашь задарма,
чтоб, как подросток, кичиться глубокими шрамами.
Рядом с тобою и я заклинаю слова,
Чтоб для тебя извивались, жалели и жалили.
Дудка стара и мелодия эта слаба
Миру поведать – о чем умолчали скрижали...
Только в дрожании пальцев, мерцании нот,
В том, как звучу невпопад в эту пору осеннюю,
Прячась от холода, блудное сердце найдёт
Нет – не спасенье...
спасительный призрак спасения.
* * *
Взгляд её сводит волны семи морей,
Сводит с ума рыбаков и рыбацких жён…
Я ли не рвался к ней со всех якорей.
Я ль не нашёл её и теперь – сражён.
Лодка моя полна, тяжело весло.
Берег далёк, а даль – голуба, близка…
Помнишь ли ты вдали – как меня несло
Свет голубой вдохнуть у её виска.
Гонит теченье в ночь, а её рука
Не отпускает, тянется за кормой.
Сколько тебе учить меня, дурака,
Ангел беспечный, ангел утопший мой…
* * *
Господи, что же творится...
Вдруг, посреди куража,
Память, как «завтрак туриста»,
Станет почти что свежа.
Брызнет смешливое солнце,
Камень прочертит круги,
Фыркнет и ввысь унесётся
Дутыш из детской руки.
В небе высоком вольготно
Грянет полуденный гром.
В бантах и красных колготках
Ты пролетишь над двором.
Ну же, казни, возвращайся,
Первая детская боль...
Пахнущий псиной и счастьем
Старый кирзовый футбол,
Поджиг со спичечной серой,
Братский кивок пацанам...
Господи, как милосердно
Смертность дарована нам.
Танцы с волками
Они танцуют, но не вальсы.
Их голос нежен и гундос.
У каждой где-то там остался
Уездный свой Армагеддонск.
Они смеются беззаботно
И даже весело почти...
У каждой где-то там, за бортом,
Не прозвучавшее «прости».
Они стройны, как каравеллы,
Несут тугие паруса...
Ах, как взирают кавалеры,
Оставив дам на полчаса!
Заморских судеб компилянты,
Зато у жён – свое биде.
Их озорные комплименты
Шуршат на выгнутом бедре
У тех, что в центре, на стремнине –
Куда принёс их утлый чёлн.
И стонут зрители, в штанине
Стыдливо пряча вздутый член.
И в сердце этого бедлама,
В туфлях на остром каблуке
Одна, споткнувшись, вскрикнет – Мама!.. –
На неанглийском языке.
Миндаль жидов, китайцев щёлки
И негров белые шары...
Они сейчас не люди – волки,
Следят за честностью игры.
Их губ тяжёлые оладьи –
Смотри – блестят не от вина.
Ты можешь быть заморской блядью –
Ты им, такая, не страшна.
Ты можешь быть гермафродитом
Иль Афродитой надувной,
Женой хохла, сестрой бандита
Иль просто – шиксою одной.
Ты можешь русской быть, иль полькой,
Или забыть – кем ты была...
Не останавливайся только.
Давай, танцуй! И все дела.
Ты можешь даже быть калекой –
За ними пристальней следят.
Но если станешь человеком,
Хоть на секунду человеком...
Хоть на паденье – человеком,
Вот тут они тебя съедят.
И я средь них, растленьем тронут,
Гляжу, оскалясь, на тела.
И я рычу: не трусь, не тронут...
Они, волки, вовек не тронут,
Что стало пищей для орла.
...и вспыхнул свет. И тьма сгустилась.
И, встав на цыпочки, она,
Как за соломинку, схватилась
За мачту грязного челна.
* * *
Умерла в руке синица,
Не приняв моих седин.
Дай мне, Боже, усомниться
В том, что я теперь один.
Всё твержу синицы имя,
Не могу забыть пока –
Пахли перья, словно иней
С материнского платка.
Сердце сохнет, как на гриле...
Кто мне даст теперь совет,
Кто в моей безумной гриве
Гнезда тёплые совьёт?
Стало слово мне постыло,
Как болячка на губе.
И в руке моей остылой
Воет ветер, как в трубе.
Ты не вой, не вейся, ветер...
Я решил себе в уме –
Если нет любви на свете,
Значит есть она во тьме.
Лилит
Брезгливо оттолкнувшись от газеты,
В пространстве между дверью и окном
Вздохнул Набоков, ангелом задетый,
И выбрал дверь. И вышел. За вином.
Подравшись с одноразовым стаканом,
Под внутренний мотивчик «тру-ля-ля»
Его ботинки, словно тараканы,
Пошли шнырять, шнурками шевеля
По парку, где настурции в накале
Светились в отведённых им местах,
Где продавец сосисок (ну, нахален!..)
Ему сказал – Amigo, como estas!
Где все пути в киоск ведут газетный,
Где, чуть сольются стрелки на часах,
В двенадцать скачет юная Козетта
С запутавшимся солнцем в волосах...
Где мокрый визг у гейзера-гидранта,
В толпе розовощёких поросят...
Придирчивому взгляду иммигранта
Простил бы Бог – читатели простят.
За то, что, размотав словесный кокон,
И, бременем морали не томясь,
Сей пришлый тип своим неспешным оком
В Чистилище способен видеть грязь.
Вот он идёт. Муссоны странствий вянут –
Такая нынче скука и жара...
Колумб – тот был с мечом – и был обманут.
Что спрашивать с чинителя пера...
Из парка тень слагателя шагает
Под арку – огнедышащий камин,
Где солнце беспощадно выжигает
Афишной нимфы охру и кармин.
Он смотрит скушный фильм в кинотеатре –
Бездушном помещенье на сто душ,
Где пусто, как в кофейне на Монмартре,
Когда брюхат премьерой Мулен Руж.
И в миг, когда звучит с экрана «guilty»,
И залп венчает правды торжество,
Он убивает бедного Куильти,
Придумав предварительно его...
Потом стоит у винного прилавка,
Качая кровь Спасителя в глазу,
Впиваясь искушённою булавкой
Зрачка в калифорнийскую лозу.
Какая влага взор его туманит,
Каких сомнений тяготит эскорт...
Но, завершив ревизию в кармане,
Он делает свой выбор. Это – Port.
Под колыханье влаги сладковатой
Дорожный Дант приятно утомит,
Вздохнёт отель с тоскою стокроватной,
И включит Бог подушечный магнит.
И в час, когда Адаму страха мало
Не возжелать что небо не велит,
На эшафот, хрустящий от крахмала,
Взойдёт стопою узкою Лилит.
* * *
В Багдаде всё спокойно.
В Бомбее – тоже бомбы…
В России партизанит
коварная Чечня.
А мы возьмем, покурим
И – нам почти не больно.
И ты почти с любовью
Взираешь на меня.
И я почти с любою
Готов затеять шашни,
Чтоб только не услышать
Твоих беззвучных слов.
Нам так легко с тобою
Молчать про день вчерашний
В субботу подле гриля –
Всем тяготам назло.
И пусть к чертям погибнет
Весь мир от сотрясенья.
Пускай взорвётся Солнце,
Растают ледники…
Мы знаем – за субботой
Наступит воскресенье.
Но вряд ли кто воскреснет
Рассудку вопреки.
И, скорбная, над нами
Труба уже не пискнет –
Ведь мы давно погибли
В невидимой войне…
И жерло дышит жаром,
Сожрав мои записки.
И корчатся сосиски
На медленном огне.
* * *
Вон их сколько – взглядами жалящих,
У таможен гадами вьющихся...
Радостная блажь отъезжающих.
Тягостная быль остающихся.
Собирались с водкою, с плясками –
Предвкушали гамбурги с венами.
И моргали чёрными кляксами
Вслед счастливцам Катеньки с Верами...
Всё путём! Покуда не времечко,
Одиссей не бредит Одессою.
Вертит полированным темечком –
Пялится с улыбкою детскою,
Зарится на жизнь, удивляется...
Ах, огни, плакаты, строения!
Что тут говорить... Не является
Мудрость предикатом старения.
И пока из памяти Родина
Не польёт багровою лавою,
Даже вор, косивший под Робина,
Будет горд опальною славою...
Ладно, хватит ныть во спасение.
Наливай, зальём, чтоб не зыркали...
Всё путём!
Бродвей. Воскресенье.
Шлюхи в мерседесовом зеркале.
– Да мы и в рашке жили – не ахали!
Суть не в бабках – в хитрости, в цепкости...
Вон Семён поднялся на сахаре,
Я – толкал культурные ценности...
Эй, хорош о дьяволе-девиле!
Налетай, глотай пока нолито!
– Что же мы, паскуды, наделали...
Доигрались в крестики-нолики.
* * *
Китайская кукла Юю
Живет у меня в мезонине.
Всё горше, всё незаменимей
Становится кукла Юю.
Запястья её в кружевах,
А плечи в багровом сатине.
А домик её в паутине,
Как будто Юю нежива...
Я грустные песни пою
Про жёлтые реки Китая.
Люблю, говорю, золотая...
Она уточняет – Юю.
Поправить причёску твою –
Скупа осторожная ласка...
Но держит стальная булавка
Атласное сердце Юю.
Я честные слёзы пролью,
Пронзён анатомией странной.
И, вынув занозу из раны,
Её заменю на свою.
Я веки сомкну над тобой,
В долину Янцзы улетая.
И в сердце игла золотая
Растает – и станет судьбой.
Я стану пронзительно юн,
Освою долины наречье
И шёлком окутаю плечи
Своей ненаглядной Юю.
Но шёлк упадает с плеча.
И нитка, не выдержав, рвётся...
И кукольник хитро смеется,
Допив мандариновый чай.
Я снова очнусь на краю,
Зароюсь лицом в покрывало...
Мне снилось, меня целовала
Печальная кукла Юю.
* * *
Красные косынки комсомолок
Белые носочки педерастов
Ласковые руки полицейских
Розовые щёчки иммигрантов
Горькая отрыжка «Кока-колы»
Страстные аккорды программистов
Пьяные базары посвящённых
Нежные касания дантиста
Жизнеутверждающая пошлость
Потная застенчивость поэтов
Выросшие дети подземелья
Плюшевые мишки проституток
Мёртвенная бледность кредиторов
Честные глазёнки иудеев
Клетчатые мысли Арафата
Братская понятливость любовниц
Порванные трусики нимфетки
Дорогая исповедь убийцы
Ищущие взгляды журналистов
Терпкие подмышки балерины
Липкие слова евангелистов
Внятное мычание ковбоев
В зеркале невыспанная рожа
В ней почти не видно человека
Для чего ему в кармане джинсов
Кроме основных деньгохранилищ
Кроме стратегических запасов –
Мелочи, ключей, презервативов
Смятое подобие блокнота,
Что вовек не вместит эту скуку
Зрелая осознанность незнанья
Мудрые напутствия народа
Званые обеды самозванцев
Сытая собачка Президента
Братские лобзанья музыкантов
Спутанные бороды пророков
Скромные желанья ветеранов
Собственная гордость мазохистов
Хитрые сплетенья лесбиянок
Стоптанные истины колоссов
Верные супруги «новых русских»
Пасмурная вежливость чеченцев
Вязкая податливость вагины
Скомканная нежность идиота…
* * *
Не об этом, не с той стопы.
Не на той стороне листа.
Озари меня, ослепи,
Свет мой, матушка-темнота…
Скоро, слышишь, придёт зима.
Станет холодно и светло…
Что любовь не смогла сама –
Стужа выправит набело.
Будет опыт, как Минотавр,
Сторожить подсознанья мглу.
Будет пялиться немота
Образами в пятом углу.
Сердце съёжится и – молчок.
Прав кто ищет тепла в тепле…
Посмотри – как уютно в углу паучок
В серебристой уснул петле.
* * *
Если путь твой скользкий от помёта,
Тяжёло влачить свою суму, –
Знай, что за отсутствием полёта
Видно птицу также по дерьму...
Если поднесли тебе на плаху
Полглотка прогорклого вина, –
Знай, что смерть – желанную зарплату
Всем когда-то выдадут сполна...
Если вдруг очнулась на заре ты
В доме, полном пьяными людьми, –
Знай, что я сбежал из лазарета,
Где меня лечили от любви.
* * *
Я сгорел, словно флаг в руках Дина Рида.
Там, где я, тебя нет. Где же ты...
Иммигранты на пляжах зловонной Флориды
Греют жирные животы.
Это что за авто с перекошенной мордой,
Вдоль за ним – полицейский огонь...
Ныне вовсе не умно, не круто, не модно
Уходить от погонь.
Знаешь, мне повезло – кривошипно-шатунный
Организм до конца не добил...
Я любил это небо с луною латунной.
Навзничь землю любил.
Прятал в море стекло. Кровь текла, как текила.
Наигралась и – вытекла вон...
Если снимешь в аренду семь футов под килем,
Вряд ли купишь спасенье у волн.
Посмотри, посмотри... Я всё тот же, я прежний –
Как всегда на мели в океане людском.
Это я для тебя на чужом побережье
Сигаретным стою маяком.
* * *
По утрам моё тело помнит твоё тепло.
То небритую щёку дыханье твоё ожжёт,
То весна воскрешает безвыходно и светло
То, что память хоронит, а стало быть – бережёт.
Я и сам хоронил тебя, чтобы помнить век.
Я и сам возносил тебя в глубину души…
Но тебя без остатка не выселить из-под век.
Ты впиталась в меня, как в подушку твои духи.
И когда я шепчу, предвещая судьбу строке,
Или имя твоё… и мне видится профиль твой –
Ты, быть может, смеёшься в немыслимом далеке,
А быть может, и плачешь, жалея, что я живой.