Валерий Прокошин

Валерий Прокошин

Все стихи Валерия Прокошина

* * *

 

В январе этот вымерший город рифмуется с тундрой,

Потому что ветер срывается с крыш ледяною пудрой

И летит в переулки, которым названия нет,

Где божественный SOS отзывается полубандитской полундрой,

И ментоловый вкус на губах от чужих сигарет.

 

Здесь чужие не ходят: шаг влево, шаг вправо – и мимо

Остановки, которой присвоят геройское имя

Отморозка пятнадцати или шестнадцати лет.

Переулками можно дойти до развалин Четвертого Рима

И войти в кипяченые воды реки Интернет.

 

Впрочем, вся наша жизнь – электронная версия Бога:

Этот город, зима, и к тебе столбовая дорога –

Мимо церкви, по улице Ленина, дом номер два.

Если я иногда возвращаюсь к тебе, значит, мне одиноко

На земле, где душа завернулась, как в кокон, в слова.

 

Всё слова и слова, что рифмуются слева направо,

Не взирая на жизнь или смерть, словно божья отрава –

Боль стекает медовою каплей с пчелиной иглы.

В темноте переулками вдруг пронеслась отморозков орава:

Снегири, свиристели, клесты, зимородки, щеглы…

 

* * *

 

Если б можно было жить иначе,

Но проклятья не перебороть:

Мучаюсь… грешу… люблю… и плачу,

Тесную разнашивая плоть.

Только смысла нету – плоть всё тоньше,

И труднее жить, едва дыша,

Потому что гибельней и горше

Созревает к старости душа.

А душа растёт, ей нет предела,

Даже смерть – пространство в сорок дней –

Лишь скорлупка брошенного тела

На случайной родине моей.

 

 

* * *

 

Если скажут Enter, я выбираю:

Ноутбук роднее, чем хата с краю

 

Или чем больница: цена на койку

Десять евро в сутки, и вид на стройку.

 

Что здесь можно выбрать, скажите честно:

Только день приезда и день отъезда.

 

Если скажут etcetera так будет:

Привезут луну на ручном верблюде.

 

Проплывет она астраханской рыбой

И подскажет страшный, но верный выбор.

 

Если встать и молча идти на голос,

То в конце концов можно выйти в космос.

 

Если крикнут Вертер, подкатят бочку,

Я не буду спорить – поставлю точку.

 

* * *

 

Карточный домик – смешная игра.

Мне не построить его до утра.

И не пожить в его сказочном быте.

Дамы лежат, королями убиты.

Перед рассветом вернутся ветра:

Карточный домик – смешная игра.

Строит его только тот, между прочим,

Кто посмеяться над прошлым захочет.

Карточный домик – смешная игра.

Хватит смешить, возвращаться пора

В дом, где меня ждут с тревожным вопросом:

Что я во сне смог увидеть сквозь слёзы.

 


Поэтическая викторина

Книга жизни

 

«Отче Нашъ…» уже написано,

Видишь солнце в небесах?

Не пугай земными числами

На несмазанных часах.

Не обманывай грешившего,

Что потом не будет дня

Или даже часа лишнего –

Помолиться за меня.

От своей ошибки вроде бы

Ты готов предостеречь,

Но сперва являлась проповедь,

А потом рождалась речь.

Знаю, ждёт нас мера гиблая,

Но для грешников живых

На земле открыта Библия –

Исцеляющий родник.

Пряча правду по подстрочнику

Или веруя в неё,

Всё равно придём к источнику –

Жизнь и смерть. И бытиё.

 

* * *

 

Мы играли, мы играли

На расхристанном рояле

В бывшем храме типа в клубе, рядом с кладбищем, прикинь.

А теперь стоим у входа:

Кто последний, тот и вода.

Уронила Таня крестик прямо в горькую полынь.

 

В честь советского погрома

Вышел фуфел из дурдома,

Рассказал про всё, что было. А ты, сука, не сажай.

Мама мыла мылом Милку

А И. Б. сослали в ссылку

То ли в rambler, то ли в yandex, то ли вовсе за можай.

 

А в России, между прочим,

Секса нет. Мы просто дрочим,

Кто по разу в день, кто – по два… онанист как аноним.

У соседки шуры-муры

С привкусом литературы –

Спать ложится с Мандельштамом, просыпается с другим.

 

Шла машина с левым лесом,

Фуфел скачет мелким бесом

Между вновь открытым храмом и высоткой на крови.

Жизнь опять идет по кругу:

Где же вьюга? Дайте вьюгу!

Таня плачет, вода водит – все по правде, по любви.

 

* * *

 

Не кружилась листва,

Хоть все птицы – на юг.

Хоть дожди каждый день

Заливали нам лица.

Не кружилась листва,

Просто падала вдруг,

Как убитая в воздухе птица.

Вырывались из горла

То вздох, то слова.

Память глупой тоской истомилась.

Не кружилась листва,

Не кружилась листва,

Чёрт возьми, ну никак не кружилась!

«Неудачная осень».

Увы, ты права,

Только как бы душа ни бесилась,

Не кружилась листва,

Не кружилась листва.

Голова, как листочек, кружилась.

Чёрный зонт пожелтел.

И промок и продрог

Сад, забывший июля наркозы.

Не кружилась листва,

И был дом одинок,

Согреваясь теплом папиросы.

 

* * *

 

Н. Милову

 

Невзначай, ненароком

Небесная тишь

Наполняет проёмы колодцев.

Неприкаянным ангелом, друг мой, летишь

За расколотым солнцем.

 

Задевая осенних пустот кружева,

Два зрачка пропитались дождями.

Но ещё в них, покамест, наивность жива –

Восхищаться друзьями.

 

Мимо окон

И мимо обветренных крыш

И жилищ окаянных уродцев

Неприкаянным ангелом, друг мой, летишь

За расколотым солнцем.

 

Так, прохожих своих задевая крылом,

Пролетает прозрачнейший ветер.

Странно-странно потом и печально притом,

Будто ангела встретил.

 

Ночью

 

В два часа совсем темно,

Только я той тьме не верю.

Не подсматривай, Окно!

Не подслушивайте, Двери!

 

Спрятан шёпот между строк,

Скрыт обман под маской ямба.

Не склоняйся, Потолок!

Не раскачивайся, Лампа!

 

Я смотрю во все углы,

Где живут мои гиены.

Не скрипите так, Полы!

И не сдавливайте, Стены!

 

Знаю, будет мне судьба,

От которой только взвою.

Не гуди во мрак, Труба!

Не спеши, Душа, на волю!

 

Пусть попозже, пусть потом

Это все со мной случится.

Не разваливайся, Дом!

Не кричи, дурная Птица!

 

 

* * *

 

Первый снег детей обворожил.

Крошечные звёздочки мороза.

Кто-то их на землю накрошил

И в пустые гнёзда.

И была невысказана даль.

Дом качался каменным причалом.

То, что я вокруг себя видал,

Было лишь началом.

Первый снег, но сколько тайны с ним

Связано средь побелевших улиц.

За одним прохожим, за одним

Сто шагов тянулись…

Кто-то в дальний путь костюм мне шил,

Подгонял по возрасту и ГОСТу.

Первый снег детей обворожил

Поднебесным ростом.

Было всё похоже на игру

Со своим волшебным отпечатком.

Лишь нелепо бился на ветру

Жёлтый лист, как женская перчатка.

 

* * *

 

Помнишь, мама,

Губастого мальчика,

На руках твоих птицей сидящего? –

Это я.

Двадцать три – это возраст

Неоконченной юности,

Не сложившейся жизни –

Совершаются те же глупости,

Но с надрывом и визгом.

Это возраст ушедшей гармонии

Между жизнью и тайной –

Как открытие снега и молнии.

Между жизнью и тайной,

Помнишь, мама, губастого мальчика,

На руках твоих птицей сидящего, –

Это я?

 

Предтеча

 

Это всё уходящее

Ни на час, ни на год,

Даже женщина спящая,

Приоткрывшая рот.

Лишь вчера обвинившая

За стихи, за грехи,

Через вечность простившая

Где-нибудь у реки.

Это всё проходящее,

Уходящее вглубь

Моего настоящего:

Обескровленных губ,

Обессиленных мукою

Рук – писать и писать.

Перед страшной разлукою

Дальним облаком стать.

Это всё проходящее

Через нас, дальше нас,

Угадать предстоящее

Через год, через час,

Может, женщина спящая,

Вот поэтому, друг,

Не буди настоящее

Громким шелестом рук.

 

Русская некрофилия

 

Детство

Ленин в гробу

 

Юность

Сталин в гробу

 

Старость

Хрущев в гробу

 

Брежнев

Ельцин Путин

 

В гробу

Я вас видал

 

 

Смерть по-русски

 

* * *

 

Всю ночь воет пёс.

В доме напротив умер

сосед-пьяница.

 

 

* * *

 

Коля-бобыль… Не

могу вспомнить отчество

и фамилию.

 

* * *

 

Обмыли без слёз,

переодели без слов.

Чужие люди.

 

* * *

 

Ветер растрепал

причёску покойнику

так же, как в детстве.

 

* * *

 

У церкви шофёр,

притормозив, привычно

перекрестился.

 

* * *

 

Впереди с распах-

нутыми объятьями

столпились кресты.

 

* * *

Две процессии

встретились у кладбища.

Одиночество.

 

* * *

 

«Отче Наш иже…»

вновь соскальзывает с губ

пьяной старухи.

 

* * *

 

Память. Собака.

Безвременье. Точка. Ру.

Твой новый e-mail.

 

* * *

 

Ну, как тебе там

без водки и бабьих слёз?

Заморосило.

 

 

* * *

 

Вдруг раскричались

кладбищенские птицы.

Кругом вороньё.

 

* * *

 

Молодёжь спешит

с кладбища, старики медлят.

Смерть – это магнит.

 

* * *

 

Проснуться ночью

от сладковатой боли

под левым соском.

 

* * *

 

Таблетка луны

за щекою облака

от земной тоски.

 

* * *

 

Как хочется жить…

О, как хочется –

жуть!

 

* * *

 

Сон ушёл, оставив след

У щеки.

Лишь глаза смотрели вслед,

Как щенки.

Лишь рука касалась лба,

И рассвет

Вдруг напоминал тебя

Или нет…

Что-то было… кто-то был,

Отзовись!

Или просто сумрак плыл

Сверху вниз.

Мы с тобой давным-давно

Вкось и врозь.

Значит, сердцу не дано

Жить без слёз.

Ты приходишь, сон-траву

Теребя,

Посмотреть, как я живу

Без тебя.

 

* * *

 

Твой город в снегу

Одинокий и древний,

Похожий на вымысел двух

Печальных людей

Из моих сновидений:

Обид и разлук.

Дома на пушистых верёвочках дыма

Висят, как квадратные сны.

Я целую вечность брожу между ними

И вслух повторяю волшебное имя,

Летящее из темноты.

По городу

Рокот зимы прокатился,

Такой же тяжёлый, как быт.

Наверно,

Я слишком сюда торопился –

Читать и любить.

Твой город не принял печального бреда,

Он спал, затаившись, как пёс.

И лишь побелевшие хлопья рассвета

Меня прижимали к провалу кювета,

Летящие из-под колёс.

 

 

Три ада

 

* * *

Встретились в мае,

переспали в июне.

В августе – свадьба.

 

* * *

 

Мы повесили

пододеяльник: ловись

маленький ветер.

 

 

* * *

 

Хочешь – спереди,

хочешь – можно и сзади.

Вот это любовь!

 

 

* * *

 

Скользят облака,

припудривая небо

над нашим домом.

 

 

* * *

 

Имя у сына

с незнакомым привкусом

восточных сказок.

 

* * *

 

Подсматриваю,

как ты красишь ресницы

вокруг пустых глаз.

 

* * *

 

Семейная жизнь

кажется одним цветом –

и днём, и ночью.

 

 

* * *

 

Просыпаюсь: ты

лежишь обнажённая.

Хочется курить.

 

* * *

 

Стук ветки в окно:

луна двоится в твоих

кошачьих зрачках.

 

* * *

 

Смотрю на сына –

он так похож на тебя.

Боюсь ударить.

 

* * *

 

Слово «триада»

мы рвём с тобой пополам.

Плачет ребёнок.

 

* * *

 

Упало солнце

обручальным колечком

на левый берег.

 

 

* * *

 

Больше некому

хвалиться загаром с ню-

дисткого пляжа.

 

* * *

 

У соседки вдруг

стали заканчиваться

спички, мыло, соль…

 

* * *

 

Днём – одиноко,

а по ночам – холодно.

Сентябрь-холостяк.

 

* * *

 

На толстом стебле

лиловый бутон страсти

с полночной каплей.

 

* * *

 

Осенний ветер

резко толкает в спину,

как отчим – в школу.

 

* * *

 

Ночь на перроне:

мы курим с проводницей

«LD» и «Приму».

 

 

* * *

 

В окне поезда –

долька луны. Покрепче

завари мне чай.

 

* * *

 

Чужое тело

безвозвратно сгорает

в огне желаний.

 

И было лето

 

 

* * *

 

На девятый день

Бог создал кузнечика –

так, для забавы.

 

 

* * *

 

Дождь на цыпочках

перебегает наш пруд.

Лягушки ворчат.

 

 

* * *

 

Целый день ветер

намыливает бока

низким облакам.

 

* * *

 

Вечер. И солнце

надкусанным яблоком

лежит на земле.

 

* * *

 

Шоколад ночи

растекается сразу во всех

направлениях.

 

* * *

 

Сквозь решето дня

Бог просеял шелуху

перелётных птиц.

 

* * *

 

Поздняя осень:

ночь тянет одеяло

листьев на себя.

 

* * *

 

И было лето.

А потом будет Лета…

Ничто не вечно.

 

* * *

 

Снег в руках негра

еще белей и слаще,

а кофе – горше.

 

* * *

 

Серебро и смех

февраль рассыпал у ног.

Где ты, русский Басё?

 

 

* * *

 

Угол дома, смуглый, право,

И оконные оправы.

Браво!

Справа – столько снега!

Слева – моря!

Сзади – смеха!

Не грущу, грустить – забава,

Если кто-нибудь уехал.

…Сверху – синим! Снизу – чёрным!

Угол дома, где учёный

Приучает к смерти крысу.

Синим – сверху! Чёрным – снизу!

Вижу выпуклость трубы,

Словно выпуклость губы,

Вижу крысы белый хвост –

Из трубы, как дым, пророс.

И учёные глаза,

Как на старых образах.

 

* * *

 

Что стихи? – Это бьющие токи

По рукам, если начался срок…

Я выдёргивал мокрые строки

Из хвостов прилетевших сорок

 

Беспощадней ребёнка. Искрится

И трещит всё вокруг в этот час,

И летают над городом птицы,

Бог весть, что распускают про нас.

 

А мы прячем тетради и перья

С глаз подальше. Выходим гулять.

Но стоят вдоль забора деревья

И у каждого пристальный взгляд.

 

* * *

 

Этот город похож на татарскую дань

С монастырскою сонной округой.
Здесь когда-то построили Тмутаракань

И назвали зачем-то Калугой.

Сколько славных имен в эту глушь полегло,
Но воскресло в иной субкультуре:
Константин Эдуардович… как там его –
Евтушенко сегодня, в натуре.

Этот город, прости меня, Господи, был

То советский Содом, то Гоморра
Постсоветская: Цербер под окнами выл,
В ожидании глада и мора.

Не хочу вспоминать эти пьяные сны,
Явь с придурками, дом с дураками,
И почти несусветную «точку росы»…
Два в одном: Гоголь&Мураками.

Этот город уходит в снега. На фига

Снятся мне в двадцать гребаном веке:
Тараканьи бега… тараканьи бега

И татаро-монголов набеги?

 

артхаус

 

После своей абсолютной смерти

Осип Эмильевич Мандельштам

реинкарнировался

в Мао Цзе-дуне,

чтобы воровать воздух

в Китайской народной республике.

Ворованный воздух –

это Великая Стеклянная стена

между гением и злодейством.

Мне жалко истребленных воробьев

по ту сторону стекла.

Но больше всего мне жаль

двух узкоглазых мальчишек

с бумажным змеем в руках,

которые, задыхаясь от слез,

повторяют одно и тоже:

Спасибо, Мао Эмильевич,

за наше счастливое детство.

 

* * *

 

в Казань, в Казань, за тридевять с рублем

на хлеб и воду, самогон и рыбу

на эшафот, на подиум, на дыбу

петь соловьем, чирикать воробьем

выть эмиграционным волком либо

писать плакаты кровью и углем.

 

в Казань, в Казань, в провинцию с нуля

где слово в масть в любое время суток

на Страшный Суд дешевых проституток

под стенами казанского Кремля

где с корабля – под междометье «бля»

при резком свете импортных попуток

 

в Казань, в Казань, куда еще, скажи

ведь это здесь – и черти, и кулички

и филиал Чистилища души

и 30 баксов, чтоб попасть в кавычки

и даже виртуальные отмычки

от пресловутой пропасти во ржи

 

гламур

 

Перегрызть пуповину, спешить на зеленый свет,

отражаясь в стеклах левым побитым боком,

оставляя сзади свежий кровавый след

между русской матерью и иудейским Богом.

Горько плакать и звать на помощь подобных себе

на своем языке – почти что зверином,

ничего не зная о страшной, как сон, судьбе,

кроме имени в чьем-то списке – казенном, длинном.

Возвращаться через гламурный туннель во тьму,

отражаясь в стеклах ликом своим двуличным,

снова плакать и звать на помощь подобных Ему

на чужом языке – почти что на птичьем.

 

 

* * *

 

елки московские

послевоенные

волки тамбовские

обыкновенные

то ли турусами

то ли колесами

вместе с тарусами

за папиросами

герцеговинами

нет не мессиями

просто маринами

с анастасиями

серые здания

вырваны клочьями

воспоминания

всхлипами волчьими

вместо сусанина

новые лабухи

церковь сусальная

возле елабуги

птичьими криками

облако низкое

кладбище дикое

общероссийское

сгинули в босхе и

в заросли сорные

волки тамбовские

волки позорные

 

кич

 

начиналась музыка типа кич

прилетал на музыку пьяный сыч

заливал о прошлом: ку-ка-ре-ку…

соблазняя филина на току

 

прибегал на музыку тощий волк

чтоб исполнить русский священный долг

помочиться около трех берез

вспоминая СССР до слез

 

приползал на музыку сытый уж

повелитель падших, советских душ

прошипев лениво: привет… пока

проскользнул меж грёбаных и УКа

 

гонит их на родину Божий бич

слушать по ночам постсоветский кич

этот Глюк по-нашему – волапюк

впрочем, и по-ихнему тоже глюк

 

* * *

 

чтоб каждая тварь свою жизнь начинала с нуля:

с затрещины Бога, с падения яблока в руки,

изгнания, с крика «земля!», с непотребного «бля»,

с Москвы, Риги, Тмутаракани, Парижа, Калуги,

оргазма, с больничной палаты, тюремного ша

с дороги, которая к вечному Риму, вестимо,

чтоб каждая тварь, у которой под кожей душа,

и варварский сленг, и почти примитивное имя,

ментальность, харизма, дурные привычки, как встарь,

способность к предательству, преданность делу и слову,

и слезы, и ангельский стыд, чтобы каждая тварь,

которая названа как-нибудь, где-нибудь, словно

последняя тварь, свою жизнь начинала с нуля –

по Цельсию, по Фаренгейту, и выше: с былинки,

с куста и креста, колокольни, с церковного ля,

с видения отроку Варфоломею в глубинке,

с отца Никодима, что жизнь положил на алтарь

под Боровском, с тайной вечери, распятия или...

чтоб каждая тварь, чтобы каждую божию тварь

любили, любили, любилилюбилилюбили