Вера
Зубарева

* * *

Парк заблудился в осени дремучей.

Молчат аллеи в заводях листвы.

Как волны, мокро дыбятся скамейки

Вниз по теченью парка. А во рвах

Темнеют перевёрнутые кроны.

Их замки разветвляются к корням,

И винтовые лестницы дождей

Ведут в лабораторию растений.

Оттуда – все начала светотеней

И вольное развитие интриг.

Ты одинок,

но ты уже не штрих,

А дополненье к мирозданью парка,

Который часть Шекспира и Плутарха,

И озарений нынешних твоих.

* * *

Дождь закончился. Настежь окно.

В занавеске запутались капли.

Ослепительно взмыло пятно

К потолку, и подтёки иссякли.

Хлопнул дверью весёлый сквозняк

И качнул отражения в раме.

Опрокинулась ваза, в слезах,

И огнём полыхнули все грани.

Две промокших пчелы на лету

Сговорились и тихо присели

Просто так – созерцать красоту,

Вне трудов и не ведая цели.

Сентябрь

Жаль этих дней последних, чистых.

В просверленный янтарь листа

То жук мигнёт, то черепица,

То тающая высота.

Уже в ветвях не шум, но отзвук.

Во всём изысканность и спад.

Просторней парк, спокойней воздух,

Освобождённый от преград.

Остынув, созерцает солнце

Идиллию безлюдных мест,

Где всё так беспечально рвётся

И льнёт, пока не надоест.

Легко закручена аллея,

Как облетевший лепесток.

Плывёт вселенная, мелея

По направленью на восток.

Ты вписан в это, но не прямо,

И отчуждённый, – не чужой! –

Воспримешь мир фрагментом храма,

Не остро связанным с душой.

* * *

Кто-то солнце посеял на краю моря,

На самом краю,

откуда вниз посмотреть страшно,

Но хочется всё равно. В историю

Спускается день вчерашний.

Спрыгнуть за ним не хватит духу.

Так и будешь беспричинно медлить.

И, чуждая твоему испугу,

Луна, рассердившись, нальётся медью.

Что она там понимает в своих высотах,

Где за неё уже приняли решение?

Мир устроился на семи нотах,

Ограничив своё самовыражение.

И захочешь кликнуть кого или больше

Сказать, чем «Ау!», в этот рупор вакуума,

Выйдет одно и то же,

Как в тождестве, где равенство задано.

Охлажденье

Прохлада к вечеру – как охлажденье.

Мир возвращён делам первоначальным.

В себя приходят медленно растенья,

Покачиваясь в такт воспоминаньям.

От слишком концентрированной дозы

Тумана, начинающего таять,

Не может вспомнить, где должны быть звёзды,

Сырых небес рассеянная память.

Зачем-то прожит этот день, зачем-то

Остались волны мутного, живого.

Здесь кто-то был и усугубил лето,

И на прощание расплавил слово.

Упала тень от ветки на ступени.

По ним с утра вбегали только сутки.

И кто-то ожил, обхватил колени,

И слушал уплывающие звуки.

Преодолев накопленную вялость,

Поднялся ветер и разнёс их в клочья.

От августа до сентября осталась

Часть вечера и капля ночи...

* * *

Устала. Хочется идти

По улицам, обвитым ветром,

По переходам, по проспектам.

Заманчивее взаперти

То, что незначимо вовне:

Блуждают листья, будто овцы,

По склонам улиц,

И в луне

Есть нарушение пропорций.

Гипнозом вызволена мысль

Из зарешеченного глаза

И тянется на много миль.

Раскрепощённая до спазма

Уставшего ума.

От книг

На полке только свет остался.

А в глубине её – тупик

И разряжённое пространство.

Полоса наводнений

Вадиму Зубареву

Стихи, как дожди – приходят с небес и льют.

И ночью, и днём… Не спится душе под их рокот.

Ты слышишь, как барабанят каплями букв?

На время и ты от меня наводненьем отторгнут.

Где струйка была между нами, уже – океан.

Его перейти – человеческой жизни не хватит.

Вот так и растём по обеим его сторонам,

И носит нам вести по небу читатель-лунатик.

Ты думаешь, это всё к лучшему или – к зиме?

Уж сколько таких выпадало на долю нам ливней,

А всё сомневаюсь… И даже вернёшься ко мне,

И тот океан зарастёт – не расторгнуться с ним мне.

Всё капают, капают… Ночи и дни. Напролёт.

Навылет.

Как пули.

Чтоб выйти в другое пространство.

Там дух упирается в вакуум вечный и лёд,

И Бог там не судит, а только царит беспристрастно.

Всё там не как в книгах,

всё там не как в жизни… Прижав

Меня к подбородку, ты дремлешь под пульсы фантазий.

Когда бы ты знал... Перекрыл бы мой доступ к дождям,

Построил бы дом нам из ливнеустойчивых связей.

А так – всё размылось опять, растеклось.

Обжито «вчера», а «сегодня» – опять беспризорно.

Пространство с пространством

и время со временем – врозь,

И стороны света бегут за черту горизонта.

Не веришь ли? Веришь ли?

Правды – ни строчки в стихах,

А также в природе, и в снах, и в предчувствиях ливней.

Всё есть побужденье собою заполнить размах

Бессмертья, чей образ бессонницы смертных заклинил.

Не веришь ли? Веришь ли? Скоро об этом прочтёшь,

И выпадут листья на тайно лысеющем древе.

«Уже?», – удивишься. И перепишу это в дождь,

Чтоб снова вернуться к тебе полосой наводнений…

Ночью

Романы рождаются бурно лишь в жизни, а на бумаге…

Тянешь строчку за строчкой, как санторинский ишак.

О фантазия, – движение муравья по коряге,

Видящего в ней инопланетный ландшафт!

Ночью в комнате время шуршит по стенам.

Башмаком запустить бы, да что толку – опять улизнёт.

И пространство от этого брака становится канцерогенным.

Вот такие романы… Имеющий ум да смекнёт.

За пределами книги – чернил непролазная слякоть,

Тусклый свет фонаря, нелюдимый квартал на сто вёрст.

И повозка с рогожей, под которой не я хоть,

Но достаточно мне и того, что мой ум с ней меня соотнёс.

Я туда – ни ногой.

Там строчит без оглядки, без цели,

Без мучительной правки – наобум, на авось –

Беллетристка-судьба свой бульварный бестселлер,

На который всегда возрастающий спрос.

Я туда – ни строкой.

И бумага промокла до нитки,

И в чернильнице ночь,

будто я пишу в старину,

Где спираль мирозданья

почти что такая, как в свитке,

С неразгаданной связью меж теми, кто их свернул.

В печке тихо потрескивают горящие звёзды.

Веткой жизни

печальница-память шевелит золу.

Пляшет пламя, а так – кроме нас – никого здесь.

«Прояснятся ль чернила до завтра?» – вздыхаю в их мглу.

* * *

Стеариновый оттиск луны.

Всплеск пера по чернильной волне.

Недописанных букв валуны

С затонувшей строкой в глубине.

И попутные мысли-ветра

Чуть ерошат тетрадную гладь.

Сотни лет стиховых до утра,

Коль удастся его написать.

Вблизи океана

Я живу вблизи океана, дикого зверя.

Он срывается ночью и пенится гривой лунной,

Прогибаясь до впадин,

где рвутся морские артерии,

Выгибаясь до хруста

коралловых позвонков со шхунами.

Я живу в лагуне печалей – тёмных энергий,

Там, где чайки стучат по утрам железными клювами,

Отдирая моллюсков,

приросших к жемчужницам нервами,

И пузырятся крабы,

сплавляясь с медузами бурыми.

Там шторма накреняют строку

в направленье непознанном.

Хлещет соль из пробоин

попавших в крушение раковин.

За пределами ветра покой расширяется звёздами,

И как купол, расписана в центре тетрадь Зодиаком.

От тебя до меня

только адреса взлётные полосы.

От меня до тебя

быстро скомканный лист в междометиях.

Продвигаюсь к тебе

по его измятому Мёбиусу,

Где пространство в изломанном времени

тянет лямку бессмертия.

Мне туда,

где всё за полночь, заживо, заново,

Где начало страшнее конца и к свободе зависимость,

В ледниковый период страницы, где в белом всё замерло,

Ожидая, чтоб ноль растопила

священная письменность.

Мне туда,

разбиваться о скалы – о прошлые памяти,

И откатывать

к тёплому, сонному… Берегу? Берегу.

Он поклонник наплывов моих.

Но ему не объять меня.

Я живу вблизи океана, дикого зверя…