* * *
В моё лицо глядят провалами
Два чёрных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.
Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идёт через меня насквозь.
На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Всё то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.
* * *
Свет рассеянный, зыбкий и блёклый.
Спят деревья, стволы наклоня.
Покрывает испарина стёкла
В час рождения нового дня.
Он проходит обычный, рабочий,
По земле, незаметен и тих,
И, сжимаясь в преддверии ночи,
Он похож на собратьев своих.
Краткий путь от рассвета к закату,
Вдаль со свистом летят поезда,
И, огнём серебристым объята,
Загорелась ночная звезда.
* * *
Радостный голос ребёнка,
эхо забытого сна.
Птица, поющая звонко,
старость – глухая страна.
Жёсткий хребет частокола,
чёрная внутренность рва.
Детство, родители, школа –
просто пустые слова.
В этой рассыпчатой плоти
ты ли? Понять мудрено.
Как в маслянистом болоте –
топкое, жидкое дно.
* * *
Мир открывается твой –
Тонкая, узкая щёлка.
Озеро, черная ёлка,
Облако над головой.
Пахнет осенней травой,
Жёлтой сосновой иголкой,
Высохшей, острой и колкой,
И переспевшей айвой.
Стой, тополиный конвой,
Сухо ветвями не щёлкай.
Хочет душа перепёлкой
Взмыть над тропинкой кривой.
* * *
Когда за шестьдесят,
нет ничего такого,
что бы казалось ново,
и страхи голосят.
И чувства колесят
по сердцу бестолково,
и лязгают засовы,
и сквозняки сквозят.
И письмена гласят
на плитах известково,
что ничего живого
вотще не воскресят.
* * *
Бессильней, чем травы дрожащий локон,
пугливый свет.
Уходит жизнь, как поезд мимо окон, –
мест больше нет.
В разброде чувств, как молния, мгновенном,
в живом кольце,
куда, блуждая по слепым вселенным,
прийти в конце?
Там, в тишине, забытой и нездешней,
в саду пустом,
висит туман над сломанной скворешней
часу в шестом.
И дремлет пруд, как молодость, белея,
а за спиной
в сырой траве сплетается аллея
одна с одной.
* * *
Две тонких линии рассвета
и фонаря блестящий знак.
До нитки даль была раздета,
и грунт от сырости размяк.
Повисло утро шапкой белой
на ветках хмурых тополей.
Земля разбухла и просела,
как будто стала тяжелей.
И вот над зданием вокзала
померк малиновый неон,
и захрипела, зажужжала
жизнь, захлестнувшая перрон.
И гулким, многотонным басом
взревев, рванулись поезда.
А с неба, вырванная с мясом,
сползала мёртвая звезда.
* * *
Вспоминаем Союз, вспоминаем,
где-нибудь в Палестине, на дне.
Словно близких своих поминаем,
и увядшая пальма в окне.
Где ты, галстук смешной пионерский,
мой портфель и учебники в нём?
Я иду в кинотеатр по Бендерской,
опоясанный школьным ремнём.
Значит, это действительно было –
первый класс и последний звонок.
И окликнула мать из могилы:
ты ещё не обедал, сынок.
* * *
Бессмысленно, пожалуй,
судьбу без толку клясть.
Как лист несёшься палый,
но разве это страсть?
И это вряд ли мука,
знакомая вполне.
Скорей всего, лишь скука,
осевшая на дне.
И нет опорных точек,
лишь тёмная вода
да пара тонких строчек,
такая ерунда.
* * *
Там, где пыль на всех предметах
и один большой хамсин,
в чёрных стоптанных штиблетах
прихожу я в магазин.
И охранник, сгорбив спину,
смотрит в рваный кошелёк:
что там – пуля или мина,
или яда пузырёк?
Видит жёлтые монеты,
три ничтожных пятака.
Так чего опять на дне ты
ищешь, жадная рука?
Не араб я, это видно,
и не слишком-то богат.
Потому мне и обидно,
что ты мне не веришь, брат.
* * *
Тени сходятся косые
там, где чёрная кровать.
За окном кусты босые
перестали волхвовать.
Эта пальма, как сиротка,
на земле взошла святой,
и вливается мне в глотку
кипарисовый настой.
В форму новую отлился,
к древней истине прильни,
чтоб в песке зашевелился
прах таинственной родни.
* * *
Друзья мои, мы разбрелись по свету,
Но всё-таки, что разметало нас,
Оставив только жёлтые газеты
С размытыми портретами «анфас»?
Не та ли это древняя повадка,
Что жаждой счастья так томит весной
И к декабрю в преддверии упадка
Виски нам заливает белизной?
Не та ли это бешеная сила,
Гудящая рапсодия земли,
Что отобрала всё, чем оделила,
Заставив жить от Родины вдали?
Вселенский холод, знаю, неминуем.
Давайте ж за секунду до зимы
Любовь свою, друзья, ознаменуем
Молитвой сердца безымянной мы.
* * *
Вопросы вечные с их жёлчной простотой
Стоят, как некогда, лишённые ответов.
Напрасно морщит лоб процессия поэтов:
Давно не верует потомственный святой.
И мир, трагической наукой залитой,
В экранной сутолоке, в тине интернетов,
Во тьме египетской лежащий, фиолетов,
Людьми плодящийся и всё-таки пустой.
Вон – в подсознание – по лестнице витой,
Обратно в прошлое, в свечение рассветов,
Где под акацией, весь в мареве сонетов,
Завис над кровлей старой век мой золотой.
© Виктор Голков, 2013 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.