Виктор Павлов

Виктор Павлов

Новый Монтень № 36 (600) от 21 декабря 2022 года

Карты

Карты

 

Карты расчеловечивания ещё не написаны (не созданы). Читайте как хотите. Можно всё и сразу. Полностью. Но некоторые пропасти уже на них нанесены в подробностях. И пропасти эти бездонны.

Когда и как эти пропасти появились впервые, сказать трудно. Некоторые из них уже давно поросли лесами, покрылись водоёмами, слоями земли... пластами времени. Есть и совсем свежие, вчерашние. Как только что выкопанные могилы на кладбище.

Идёшь, идёшь по кладбищу от могилки к могилке, и всё уже привычно и глазу, и уму. Всё уже в амальгаме времени, наполнено известным содержанием и формой. Вдруг – бац! свежая могилка, наполненная новым, жутким смыслом пропасти.

По краям, на дне этих пропастей, не раз вставали города. От многих из которых давно уже не осталось и помина.

Эти пропасти все в целом вместили в себя и всевозможные Крестовые походы... и произведения Людвига ван Бетховена и Вольфганга Амадея Моцарта... и картины Иеронима Босха и Пабло Пикассо... Книги Льва Толстого, Джорджа Оруэлла, Евгения Замятина... и даже Венедикта Ерофеева, (в простонародье называемого Веничкой) со всеми названиями его железнодорожных станций. Ничего не скажешь – Подмёл, так Подмёл. От Москвы до самых Петушков, до самого Петушиного царства...

Видишь! Видишь! Вскрикнут люди, читая всю эту мою вторичную галиматью. Какими категориями он мыслит, какие выстраивает линии и образы! Какой умище! И попадут впросак, поскольку знания мои невелики.

Когда-то я тоже был таким же глупцом, как и все те, кто это воскликнет или даже только подумает. И восклицал так же, читая что-нибудь интересненькое, и думал.

В действительности же я пишу, опираясь только на то... и пишу только о том, что когда-то зацепилось (осталось) во мне скудным знанием из путешествий по местам расчеловечивания от пропасти к пропасти. Обо всём этом и собираюсь писать здесь...

Зачем писать о высоком, когда каждый день бомбят Гернику?..

Паранойя

 

Он знал, что его преследуют. Следят. Время от времени травят и облучают. Однажды даже пытались похитить. Но это было ещё не здесь. А гораздо раньше. В другом городе.

Последняя его квартира была защищена от всего этого лучше предыдущих квартир. Но всё же и здесь он обнаружил одно слабое место.

Когда он въехал в эту новую квартиру, сразу же обследовал её на момент проникновения хоть как-то, хоть чем-то посторонних.

Пошёл и познакомился к соседу, который занимал параллельную по этажу квартиру сбоку. Пил с ним виски и общался почти всю ночь, пока не убедился, что сосед из параллельной квартиры слева для него не опасен.

Справа квартира ограничивалась торцевой стеной дома. Если учесть, что квартира стояла на девятом этаже десятиэтажного дома, то ситуация с этой стороны особого беспокойства для него не вызывала.

С третьей стороны была стена с большим окном. Окно плотно закрывалось жалюзи и выходило к проезжей части удалённой от дома дороги. Дом сам по себе стоял на высоком месте города.

Дверь квартиры была укреплена и безопасна от проникновения. По плану квартиры находилась в правильном месте.

Квартира верхнего этажа. Над ним. Хотя люди там иногда и шумели, и бегали, опасности для него, по его пониманию, не представляла.

Потолки высокие, перекрытия бетонные. Пол квартиры надежно защищён от всевозможного проникновения извне.

Но квартира с другого её торца вызывала у него сильное беспокойство. Примыкающая квартира к торцу была евродвушкой. Примыкала второй комнатой, что следовало из плана соседней квартиры (который, у него был) к его квартире.

Сначала ему подумалось, что квартира пустовала. Но постепенно, в процессе жизни на этаже, обнаружил признаки жизни и в этой квартире.

Он слышал в определённое время вечера или утра стук открываемой или закрываемой двери квартиры.

Видел человека в рабочей одежде, похожего на связиста или слесаря, с чемоданчиком для инструмента в руке, регулярно входившего и выходившего на этаже в лифт или из лифта.

И он интуитивно привязал этого человека к этой квартире как жильца.

После понимания всего этого он почему-то стал чувствовать себя в опасности, поскольку через стену вся его квартира просматривалась и прослушивалась полностью.

Он сам. В прямом и переносном смысле в квартире просматривался и прослушивался. От пяток до макушки.

Тогда решил защититься от возможности проникновения в его квартиру из-за этой стены: лучей, мыслей или любых других потоков и частиц.

Пошёл и купил рулон плотной отражающей защиты по размеру торцевой стены и прикрепил её по всей площади стены квартиры. Через некоторое время в соседней квартире умер человек. Не известный никому из соседей...

 

P. S.

Кстати, о паранойе: если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят.

Раздевайся и ложись

 

Она работала в управляющей компании. Проверяла загазованность квартир. Как и бывает в таких случаях, её должность называлась длинно и замысловато.

Округлая и крупная, с бесформенной фигурой. В старых одеждах. Краснощёкая, растрёпанная, белесая. Она подошла к двери очередной квартиры.

Эта квартира стояла следующей в её поквартирном списке обхода. Прежде чем постучать в дверь квартиры, на миг замерла, прислушалась. Потом уже постучалась.

Он встретил её вежливо. Спросил о цели визита. Она подробно объяснила. Он впустил её в квартиру, помог посмотреть всё, что было нужно ей в его доме. Предложил виноградное вино. Разговорил её.

Вначале расспрашивал о работе, потом обо всей другой её жизни. Без особого стеснения и упорства предложил ей стать его женщиной. Она удивилась.

– Так сразу? Раздевайся и ложись! – Но не артачилась. Сказала, что скоро придёт.

Её дом стоял рядом. Помылась, переоделась. Пришла. Легко легла в кровать. Большая, мясистая, белесая, с нежной, точно шёлковой, кожей...

Пока он жил в городе, они встречались. Часто. Спокойно. Без лишних эмоций. Как бы по делу. Без претензий, без обязательств.

Через время он засобирался жить в другое место. Она попросила взять её с собой. Но это не входило в его планы.

Они встретились ещё раз, когда он приехал в город по своим неоконченным делам. Увидели друг друга на улице. Она заплакала. Призналась в измене.

Он не переживал. Не ревновал. Успокаивал её. Без дела. Только как бы, между прочим полюбопытствовал об одном: как с новым в постели? Она сказала, что с ним было ей лучше. Он не поверил, но слышать это было ему приятно.

Тихо простились. Каждый пошёл своей жизнью.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Пока это всё. Но как только мой позвоночник снова распрямится от Вологды до Владивостока, обещаю рассказать вам новую историю.

Кавказский пленник

 

Вот он, кавказский пленник… Стоит у подъезда дома. Увидел меня и кричит:

– Шрам зажил? – Получше стал! А как твой? – А-а. Нет!

При этом из армейских штанов вытащил рубаху и заголил пузо. Показал издали свой крупный, давно мне известный шрам через весь живот. Шрам, оставленный на теле кинжалом чеченца…

Не спеша направляюсь к нему. Он молча заправляет рубаху в штаны. Курит. Стоит у подъезда дома. Точно на посту. Время от времени, как по горному ущелью, громыхая вокруг своим командным голосом.

Пока я иду к нему.

– Эй, иди сюда! – Кричит он уже какому-то неизвестному мне человеку. И человек, послушавшись, поворачивает в его сторону...

Пока он стоит во дворе дома, люди стараются как можно быстрее пройти мимо него. Он, похоже, не замечает этого... Пенсионер. Майор спецназа. Невысокий, не широкоплечий, поджарый. С профилем лица, похожим на убывающую луну. Жилин. Человек войны.

Однажды он, легонько взяв меня, чтобы показать, как можно вырвать горло голыми руками, сделал надолго больным. Познакомились тут же. Во дворе дома. Теперь я уже знаю о нём много. Воевал на Кавказе: командиром подразделения спецназа. Был большим бойцом. Чеченцы его называли Морг. Возможно, потому, что не могли победить.

Однажды он всё же попал в плен. Сидел в яме. Ему разрезали живот. И он умер бы там от раны, если бы чеченская женщина ни зашила её ниткой.

Через три месяца смог уйти из плена. И опять воевал.

Во всём его поведении и разговоре чувствовалось, что он получил хорошее образование. Но война и жизнь утопили его образование в повседневности.

Недавно ему снова пришёл приказ. И он, сказав «Есть!», остановил свет.

Добычин

 

Его фамилия была Добычин. Фамилия, вполне подходящая по теперешней жизни. Поскольку жизнь была такой, что из неё, как из недр шахты, постоянно нужно было что-то добывать.

В последние дни ему опять повезло – удалось достать место в сумасшедшем доме. Доктора согласились лечить его амбулаторно. После оптимизации здравооппа для амбулаторных больных на этаже осталась только одна комната. Узкая и длинная, как кишка. С большим окном на улицу.

В комнате ему приглянулась женщина. Она показалась Добычину подходящей. Когда они шли на процедуры, он сделал ей предложение. Она сказала, что не может. Он принял её ответ с пониманием. После процедур женщина тоже оказалась в комнате. Она сказала, что согласна. Но Добычину этого уже не хотелось.

Не спеша, точно доктор, он вышел из больницы. На улице по-прежнему стоял привычный зимний день. В свете бледного, словно вторичного, солнца вокруг блестели покрытые льдом тротуары.

– По таким улицам нужно ходить осто-а-аро-о-ожно, – подсказал себе Добычин. И пошёл к метро.

 

Рубаха

 

Рубаха. Простая, обычная мужская рубаха, однажды соединив, нас, связывает до сих пор, хотя мы уже давно живём каждый своей жизнью. А началось всё так. Заехав однажды в далёкие дали, я повстречал девушку, с которой у нас случились совершенно романтические отношения. Но пришло время мне ехать домой. И она перед тем, как меня отпустить в мои дали, попросила на память мою рубаху. И я оставил.

Потом уже вернулся за ней и за рубахой через полстраны. Вскоре мы поженились.

Вместе прожили несколько счастливых лет. У нас родился ребёнок. Потом случился обычный для таких историй разлад. И я не смог удержать жену.

Но рубаха, которая на тот момент уже стала невидимой, связывает нас до сих пор. И мы то один, то другой дёргаем её за рукава и хотим снова подтянуть ближе к себе свою вторую половину. Это иногда бывают недалёкие расстояния в пределах одного города, а бывают более дальние дистанции. На полстраны.

Иногда до какой-то степени это у нас даже получается, и мы можем почти накрыться одной рубахой вдвоём, прижавшись друг к другу. Но иногда она трещит и рвётся, и только разделяет нас.

Но она, рубаха, никуда со временем от нас не девается.