* * *
Когда проживала жаба
кистепёрых поодаль,
в подводном круговороте
волны об волну – кирдык,–
то не лягушат рожала,
и не русалки оду
пели ей на работе,
возбуждая ханыг.
Было ей неудобно
брюхо своё наружу
выпотрошить, и даже
выплюнуть: «бре-ке-ке».
Она уходила из дома,
она покидала мужа,
и, кстати... Но мы не скажем
о таинстве, налегке.
Мы будем дальнейших действий
ждать, моля о реванше
квакающей царевны
с фауной. Вот сидит
она, как в далёком детстве,
ничья – ни моя, ни ваша,
на береговой арене,
морской поражая скит.
Смотрите, какие лапы,
смотрите, какое брюхо:
как вас она страстно душит,
и не отпускает – блеск!
Эх, жабочка, ведь могла ты
ко мне, навсегда, старуха, –
никто бы тогда не нарушил...
Куда я, помилуй, влез?
Мне бы сидеть в подвале,
квакать свои баллады,
оттачивать, век от века,
походки своей стилёк.
Чтобы не узнавали,
мыши, кусая ладан,
и ангел закатным светом
поблизости скромно лёг.
Во поле боя
Ты похожа на примочку:
(обнимала раньше марля
тканью платьица твой жребий)
в рану прыгаешь легко,
и такое наважденье
ощущается... по телу,
то ли кавалькада дрожи,
то ли – не дано понять.
Раньше раненых повсюду
на щербатые дороги
выносили – было много
у тебя своих забот,
а теперича никто ведь
не болеет, все здоровы.
Что прикажете, синьора?
Я могу ведь, я могу...
Вот лежу перед тобою,
вот открытая, вот рана,
госпитальная такая;
ты мечтала? не скрывай!
Ну давай-ка, ну давай-ка,
или я за ради шутки
финку ржавую под пузо?
Иль подстреленного бред?
Эх, минутное, пришло ведь,
облегчение... Засну ли?
выйду ли во чистый город,
к ручейкам дорожных троп?
Вот и рифма подоспела,
только так, под видом пули,
с финкой в темноте фантазий,
и вторая вот, и гроб.
Всё-таки не перейти мне,
с мученической гримасой,
в ТЕ края, где ламы ночью,
пляшут, на горбах держа,
в земляничном фейерверке,
всю родимую дружину,
братцев, копьями увитых...
Почему же, госпожа?
Я лежу не в тех колосьях?
Смелости мне не хватило?
Все свои деньки боролся
с вонью холостого зла...
Или ты меня куда-то
неизведанною силой,
да в не те края, синьора,
госпожа моя, спасла?
* * *
Я сон перевожу
на взмыленный язык:
фонему от луны
бессильно отрываю.
Вот строчка началась,
сутулая, кривая:
дрожу ещё пока,
со временем привык.
Пенал трещит по швам –
тут шариковый бунт
за грифелем бежит,
неловкое всё чертит.
На христианском,
выбитом гробу
воздвигнулись
вишнёвые мечети.
Архипелага куст
Шопена приобнял,
три красочных зимы
апреля лоб кусают,
матрёшки в хоровод
пустились без меня,
и песенку под нос:
– мы сами тут, мы сами...
В дупло течёт реки
разбавленный портвейн:
оттуда – сам енот
закусывает липой.
А говорили всё
тут выжило зверей –
овражика мосты,
тропинок чудо-плиты.
Расчёсывает пух
распущенных макак,
оладьи на скамье –
заместо ли газеты?
В ногах не то земля,
как солнце, в облаках,
не то Гостиный двор
в кармане Кингисеппа.
Без рыбака, под лёд,
запрыгивает сеть,
и ловлей увлеклась:
то перепел, то чибис.
Я чувствую уже,
что поневоле все
тут бытовать меня
сложнее научились.
И выкидыш летит
на крылышках в роддом,
и валенки едят
со стариком пельмени.
Всё это никогда...
(всё будет, но потом, –
мы не желали так,
от страха не умели).
Сна нету – так-то так –
его быть не могло, –
он проседи – не сват,
младенцу – не кузина.
Я переводик сей –
скорее под стекло,
чтоб ахинея впредь
рукой не лебезила.
* * *
В меня сослали Бога:
под селезёнку, в горло
постукивает посох
Его живейших нужд.
Таким сегодня стал Он,
Спаситель Иегова,
что распирает люто,
и плачется к тому ж.
Я посещал трамплины,
вокзалики, батуты,
пытался в синий тазик
Его – с наивным «бе-е-е».
Меня Он однозначно
нарочно перепутал:
на кой небесной глыбе
рифмующий плебей?
Чем чёртики не шутят?
Отяжелели локти,
луна стреляет прямо
в коленный мой сустав.
Я весь теперь покорно
сплю на автопилоте,
ничуть не удивляясь,
ни капли не устав.
Не поддаётся мне уж
рука моя, ресница,
залысина, и даже
кивающий кадык.
Заутреню отплакать?
Скорей перекреститься?
Не знаю, я к такому,
ей-Богу, не привык.
Но что же при кончине
произойдёт, когда я
свою земную особь
намерен буду... Как
прикажет понимать Он?
Душа его святая
умрёт, или оставит
себя? Наверняка!
Тогда (я рассуждаю)
мне повезло не слабо,
ведь Он со мной сроднился,
на каплю пусть, на блик...
Меня рожала в муках
Пречистая Светлана:
кто знал, чем обернётся?
кто слышал вещий крик?
Далась тяжеловато
Ему такая ссылка –
то не в бреду Голгофа,
не крошечный Синай.
По всей Руси я ловко
стихи свои рассыпал:
не отвернись, молодка,
учи, запоминай!
* * *
Освободите память птице:
пусть клюв её на солнцепёке
забудет, как прекрасны зёрна
по молодости были, как
могли ей ненароком сниться
орла мучнистого упрёки,
и как весь мир её был вздёрнут
к пикированью косяка.
Не будет памяти, и славно:
в бору фривольном, где кабанчик
раскинул пузо между сосен, –
найдётся новая, и вдруг
взлетит она к таким усладам,
петлю такую обозначит
в морозном небе, что несносен
ей станет прошлого сундук.
Но ведь на деле-то, на самом,
всё тот же груз ударит в темя,
пусть кажущийся чуждым, пусть и,
чуть обновлённый (лишь на вид),
и развернёт чернейший саван
больная ночь, и пруд расстелит
отравленный кисель, и впустит
в пасть распростёртую Аид.
* * *
Я, может быть, убрался восвояси,
в застенки школы, в коридоры ясель,
к пятнадцати годам, иль к четырём –
до цели до конечной не добрёл,
оставил зажигалочные вспышки,
хлопки проклятых алкобутылей,
стал жить намного – много веселей –
не понарошку, и не понаслышке...
Я, может быть, постангельскими днями
вдруг заживу в берёзовом логу,
и вам сюда добраться помогу,
чтоб вы меня тревожно охраняли;
возьму с собою «Повесть временных»,
где в сотый раз достопочтенный Никон
украсит будни сказочных каникул,
и нас оставит навсегда одних.
* * *
Метели серебристая футболка
над нашим городом висела долго,
но мы её примерить не могли
не оттого, что плечи истекли,
что рёбра рассосались от морозов,
что поясниц талантливый набросок
разгладили креветкой утюжка,
и стопкой уложили в чёрный шкаф.
Я был готов, за вешалками вязов...
я был готов (не только лишь обязан)
за буковыми колышками – встать
с утра пораньше, в девять или в пять,
как можно жёстче, то бишь и прямее,
и все метели на себя примерить,
и все бураны выстирать собой, –
в них радости твои, моя в них боль.
© Виктор Волков, 2020–2021.
© 45-я параллель, 2021.