Звёзды пустыни.
Песня о палеонтологах
...Им на сборы был единственный вечер,
И они не пригласили, устав –
Так, небрежно отзвонились: «До встречи!
Представляешь, нас включили в состав!»
Укатили без бравады и фобий
За палаточным житьём-бытиём,
Отыскать надеясь в Северной Гоби
Неизвестное науке зверьё –
Будто мир без допотопных уродов
С трёх китов сорвавшись, может упасть...
А теперь – они истратили воду
И три дня не выходили на связь.
Ждут они: а вдруг из лунного круга
К ним ворвётся вертолёт, и тогда
Не утратившим доверие другом
Утомлённо улыбнётся звезда.
Вспоминают про родные морщинки,
Про московские комфорт и тепло –
Ведь на ломаных путях и тропинках
Не считали, сколько раз им везло.
Скоро в небе вертолёт засверкает,
Сгоряча запляшет пыль, и тогда...
Но пустыня – беспощадно-чужая
Человеческой природе среда.
Постепенно их искать перестанут,
Подсчитав осиротевшие дни...
Всё мне видится – к пастушьему стану
Потихонечку выходят они.
Ночь уставила глазницы пустые
На московский беспечальный уют,
Тишина. И только звёзды пустыни
Старой матери уснуть не дают.
Оптические «опыты из семи одиночеств»*
Изначала по жизни сложилось само:
Эгоистка, но ближних вполне возлюбя,
К параллельным мирам в допотопном трюмо
Подходила – и видела только себя.
С любопытством голодным мерцающий зрак
В тусклом омуте потустороннего дня
Режиссировал фокус, и делалось так,
Что зерцало в ответ созерцало меня,
И вводило в гипноз, и влекло, а затем
Ледяная симметрия тыкала лбом
В умноженье ошибочных взглядов и тем –
Недалёкий прогресс в измеренье любом –
И язвительный свет начинала струить,
Многократно дублируя мой неуспех,
И с размаху из рамы на раны мои
Как корыто, выплёскивать дьявольский смех.
Раздражалось стекло, словно узнанный тать,
И ходил ходуном галереи оскал –
Анфилады неслись надо мной хохотать
В королевстве кривых одноглазых зеркал!
Мастер билатеральных иллюзий, ответь,
Что мне сделать, чтоб радуга мыслей зажглась,
Чтоб от звонкой пощёчины лопнула твердь,
Чтобы вспыхнули-брызнули искры из глаз?!.
Не пугаюсь осколков – они не к беде,
Это прыгают зайцы свободы шальной,
И на помощь спешат отраженья людей
Из огромной толпы у меня за спиной.
___________
* Выражение заимствовано
из индивидуалистической философии Ф. В. Ницше.
Грязная весна
Льдинки осколками крошатся колкими,
Гнёт их тепло, словно гну – крокодил,
Робкие крокусы дрогнут под ёлками,
(Даже не помню, кто их посадил!)
Грузнет в сугробе сокровище тайное,
Грязнет, коль панцирь водою не стал,
Сам себе высмотри, что там оттаяло –
Грядка, надгробие и пьедестал.
Тщетно скрывается мокрыми ямами
Всё, что так тщательно прятали мы,
Солнце вгляделось – и сделались явными
Мелкие страсти циничной зимы.
Вот так непруха старухе-процентщице –
Вмиг разбазарила все закрома,
Ветер линялою белкою мечется,
Словно от гона сошедший с ума.
В шкуре плешивой и солнечной рыжи вши
Роются, словно твой царь – в голове,
С радостью выживших! выживших! выживших!
Даже в постыдном своём торжестве.
Мартовский бестселлер
Обрушив на голову высь
С капелями хворобными,
Такие крылья пронеслись,
Что все поджилки дрогнули.
Тимпан у каждого в груди,
А хвост – похлеще веера:
Грачи взялись за перья – жди
Весеннего бестселлера!
Спиралью – вверх! и камнем – ниц!
И все карнизы каркают! –
Какое хлопанье страниц
В библиотеке парковой!
Да что там парки – вся земля
В сотворчестве с пернатыми,
Перекликаются поля
Их фразами крылатыми:
«Дыр-р-рявым кор-р-раблём на мель
Кор-р-рма зимы посажена!
Как кра-аденая кар-р-рамель
Запр-р-рятан фирррн в овр-ражинах!»
Всё с глузда стронула весна:
Струится речь нетрезвая,
Тропа – и та наводнена
И чертами, и резами.
Спалённых рукописей прах,
Водою талой движимый,
Бурлит в канавах и умах
Сезонным чернокнижием.
Петушок
Бледнеет свод ночных небес –
Кругом такая красотища!
Укройся в птичник, под насест,
И затаись – тебя уж ищут...
Но не до пряток петушку,
И под насестом не сидится:
«Кука-а-заря-я-любо-овь-реку-у...» –
Клокочет в горлышке у птицы.
Рассвет волнует петушка!
Он под лучом, что чуть угадан,
Переливаясь, засверкал,
Как леденец под детским взглядом,
Взлетел и затрубил как мог
Зарю, стоящую в преддверье!
Тут в воздухе мелькнул мешок,
Салютом разлетелись перья.
С забора сдёрнула рука
Жестоко – с пеною и кровью! –
На суп дурашку-петушка,
Зарю смешавшего с любовью.
Семирамида
И взял Господь Бог человека, и поселил
его в саду Едемском, чтобы возделывать
его и хранить его.
Быт. Гл.2 Ст.15
Неисчётный сезон подряд
Без оттяжки и без поблажки
Расцветает эдемский сад
У подъезда многоэтажки:
Только вещие кущи тронь –
Лаватеры, пионы, маки
Под протянутую ладонь
Льнут с доверчивостью собаки.
У садовницы бел висок:
Вдовья долюшка остудила,
Ей бы дачной земли кусок,
Да племянница отсудила.
И не верит слезам Москва...
Ну так что ей за наслажденье
Кроме прочих, переживать
За зелёные насажденья?!
Ездит «скорая» на порог
С херувимским благим шуршаньем –
Но жалеет покуда Бог
За адамово послушанье.
Да сосед, коль не пьян в дугу,
Суеты напустив для вида,
Сокрушается на бегу:
«Ты всё садишь, Семирамида?»
Что на это в ответ сказать? –
Ничего. Но порою грустно
Глянут мальвовые глаза
И зелёные пальцы хрустнут.
В безответной её тиши
За земные труды наградой
Вызревает зерно души –
Зарожденье иного сада.
Яблоки
Осень студит пальцы для острастки:
Это время года – уважай!
Вымерли садовые участки,
Вывезен последний урожай.
Маленькая дачная аллея
Зябнет в блёстках снежного венца,
Ледяные яблоки алеют,
Словно неподвижные сердца.
Убраны лопаты у соседки,
А сосед уже листву пожёг...
Яблоки шарахаются с ветки
Прямо в первый глупенький снежок.
Мельба, Жигулёвка, Изобильный,
Семеренко, Богатырь, Апорт –
Всё собрали, а его забыли,
Этот поздний горемычный сорт.
Созревал хозяйскою усладой,
Как всегда, последним – к холодам.
Сердце билось в организме сада,
Как не биться больше никогда.
В грудь не достучишься кулаками,
Сердцу не прикажешь: «Оживи!»
Раз оно заледенело в камень,
Раз оно застыло без любви.
Ничего у Бога не случайно
В жизни – от начала до конца:
Яблоки под снег уносят тайны,
Как и неподвижные сердца.
Вымирающие деревни
На земле богатырской, древней,
Где затерян былинный след,
Вымирающие деревни
Увеличиваются в числе.
Отсыхают на дубе ветки,
Вместо каждой – корявый шрам,
Упокоились наши предки,
Приобщившись к богатырям.
Жили истово, без фантазий,
Пахарь пашне был как жених –
Знать, брезгливо сравняли с грязью
Ту землицу потомки их.
Только схлынуло половодье –
Исподлобья глядит земля
Сквозь непаханные угодья,
Сквозь несеянные поля.
Оглянись в стороне равнинной:
Непременно уколют глаз
Укоризненные руины –
Город вытянул жизнь из вас!
Здесь бы церкви поправить крышу,
Той, что сложена на века –
Да какой бы работник вышел
Из последнего старика?
А на прошлой, страстной неделе
Бабка Марья сползла в сенях,
Санитары к ней не поспели,
Ведь дорога-то как квашня...
Не явились на тризну детки –
Кто сидит, кто не хочет сам,
Разобрали сирот соседки –
Двух котов да слепого пса.
Люди добрые, помяните ж!
Мастерицей слыла она...
Так и тонет, как древний Китеж,
Наша русская старина.
Захоранивают богатства
Недра россыпью золотой –
Видно, время пришло расстаться
С этой сказочной простотой.
Аутодафе
Животрепетным телом протлев до скелета,
Без коры и коросты на рваных губах,
У столба октября купина бересклета
Ярой ведьмой горит в красно-бурых клубах.
И летит исступлённый и пламенный шёпот
К небесам, где литой утверждён аналой,
Что сердечную рану уже не заштопать
Даже прочным кетгутом с калёной иглой.
Вот и я, угодив на костёр этот ранний,
Когда рушится с треском земное во мне,
Познаю нелогичное счастье сгоранья,
Ощущая, как жизнь утекает вовне.
И летят заклинания искрами в кущи,
Прожигая живую листву по пути,
Чтоб виновник пожара был с миром отпущен –
Чтобы с лёгкостью мир и меня отпустил...
И цепляясь за прахом покрытые склоны,
Забираюсь в такую разверстую высь,
Где на лысой горе дланевидные клёны
Обгорелыми пальцами в небо впились.
Новогодние игрушки
К рыданью башенных часов
Подводит стрелки день короткий,
И лезем мы на антресоль
За пыльной трёпаной коробкой.
В ней скупо скрыт священный клад
Снегурок, клоунов, оленей,
Который копят и хранят
Уже четыре поколенья.
Разыгрывает как клавир
Этюд младенческий по нотам
Ландринно-старомодный мир,
Мерцая тусклой позолотой.
И обретаемся в былом,
Бродя гурьбою масок сводной,
Где собирались за столом
Те, чьи места теперь свободны.
(Зови их или не зови –
Но не развеешь дрёмы сладкой:
Увековечились в любви
И растворились без остатка!)
В ночь укрощенья под уздцы
Коней с возницею морозным
Мы – часодеи и творцы
Грядущей летописи звёздной.
Не сомневаемся уже,
Срываясь в новогоднем вальсе,
Что жизнь сквозь смену миражей
Сжигается огнём бенгальским.
А это дерево – тотем
С гирляндами напоминаний
О скорби нераскрытых тем –
О близких, что уже не с нами.
Метельный вальс.
Зарисовки в парке
Еле проснулись рассвет приболезненный,
Зорька метельная,
Рушатся с неба снежинок созвездия –
Кружев плетение,
В парке подушки лежат на скамеечках –
Сядьте, не брезгуйте!
Сядешь – и вцепятся сквозь душегреечку
Когти железные...
Мимо хозяйка хромает нестарая
С добрыми псинами,
Все разномастные, целых три пары и
Сплошь некрасивые –
Видно, тобою когда-то подобраны,
Нынче спасут тебя,
Вытянут из состоянья недоброго,
Послеинсультного.
Псинам навстречу бежит-заливается,
Звёздочки цапает
Чистопородная, просто красавица,
Только трёхлапая.
Пусть на бегу к чемпионской медали
Калеке не вырваться,
Люди, спасибо, пожить ещё дали,
Не усыпили пса.
Парочка бомжей бредёт переулочком
За загородочку;
Вот вам, родимые, грошик на булочку,
Но не на водочку.
Мать по снегам пробивается с санками
С маленькой девочкой:
«Вот и подкормим с тобою, Оксанка, мы
Птичку и белочку!»
В снежных картинках, в метели увиденных,
Вдруг открывается:
Это – любовь, а не то, что обыденно
Ей называется,
Это Господня частица нетленная.
С каждым попутчиком
К нам пробивается Света Вселенная
Слабеньким лучиком.
© Виктория Бурцева, 2020.
© 45-я параллель, 2020.