* * *
Я не то что готова статистом, готова
Быть кулисою пыльной в театре Господнем,
И глядеть из угла, и не вымолвить слова,
Лишь бы только успеть наглядеться сегодня
Опереток Его трёхгрошовых, банальных,
До оскомы знакомых, стократ перепетых,
Неумелых хористочек в платьицах бальных,
Тяжелеющих тружениц кордебалета.
Пусть все будет до сладости провинциально,
Но сегодня, поскольку сюжеты Господни
Развиваются, мало сказать, гениально,
Но зато обрываются, будто бы сходни
Пароходные, прямо над глубью, над бездной,
Так что, «завтра» не факт, что настанет наутро,
А настанет – так, может, придётся болезной
Примадонне грести на лодчоночке утлой,
Выдираться на скалы и с голоду пухнуть,
Не толкай меня, Господи, на авансцену.
Сил осталось на столько, чтоб только не рухнуть,
Не испортить спектакль, удержаться за стену.
* * *
Меня по крупицам лепили
Все те, что меня не любили,
Я им благодарна сполна.
Кому – бирюзовые штили,
Кому – штормовая волна.
Меня как прибрежную гальку
Смывало, швыряло, несло,
Но каждому встречному гаду
Спасибо, что мне не везло.
Так хамством меня обкатало,
Что, в общем-то, довело
Почти что до идеала.
Но тем, что меня полюбили
И держат ещё на плаву,
Пошли же им, Господи, штили.
Иначе зачем я живу?
* * *
Как впадают в кому, так в этот сон,
В эти башенки, балки, створки,
В переплёт глициний, в эфир, озон,
Шторки, прибранные задворки,
Погружаясь, щуришься, ослеплён.
А над розовыми кустами
Так клубится дурман! Все мысли – вон,
Гнать не надо, плавятся сами.
Я дожить хотела как лист, трава,
Ты хотел как валун у волны.
Может, это последние слова?
Искупление чьей вины?
* * *
Всё простила, только не этот год,
Голубую ель и шары на ней.
Ничего не знающий наперёд,
На чужой планете, вина налей.
На чужой настолько, что и врагу
Кинусь в ноги, всё наперёд простив.
Дед Мороз покряхтывает в снегу,
Санта Клаус тянет аперитив.
Оттого, что дома рябой с косой
В полночь жрут шампанское с оливье,
Ты роняешь хлеб, рассыпаешь соль,
От моей истерики ошалев.
Ты таких бесчинств не видал, поди,
Не видал, поди, в Рождество кощунств.
То-то ель гирляндами бередит,
«Колискавой» польскою попущусь…
* * *
Иссиня-изумрудна бронза
Фонтана, Мартин Лютер тоже,
И распускает листья клён за
Его спиной. Всё так похоже
На литографии, офорты
Старинные, на все детали
Подробные, на звуки «форте»,
Я большего ждала едва ли.
Зрачок царапают красоты,
Всё – подлинник, переизбыток,
До рези, до стенанья:
– Кто ты?
Где? Для чего?
Речушки свиток,
Развёртываясь меж мостами,
Сшивает город серым шёлком.
А мы почти прозрачны стали,
Уже почти не «кто», а «что» там.
Как воздух, бессловесны. Словно
Дождь неожиданный, ненужный.
И сложно с нами немцам, сложно!
–Mein Gott! Verschtehen? Раше? Пушкин?
– Nein? Украина? Ja, Шевченко!
О, мы для них – детальки, признак.
Так даже лучше, если честно.
Спасибо, хоть не коммунизма…
* * *
Всё та же промерзшая дурочка,
Всё так же в дожде и слезах,
И наглая та же прищурочка
Киоска, промокшего в прах.
Размажь по щекам ожидание,
Минут громозди этажи,
Как в первое в жизни свидание,
По мокрому скверу кружи.
Пока к тебе будут опаздывать,
Ты будешь всерьёз умирать,
Ты разом разучишься праздновать,
Научишься в даль упирать
Зрачки. В акварели размытые,
В текучий неон фонарей,
В трамваи, как масло, разлитые
По тусклой ноябрьской поре.
Всё та же. Стыдобою жаркою
Ненужности рдеешь впотьмах.
И с той же заплаткою жалкою
Любви на изношенных днях.
* * *
Так полюбила засыпать,
Так радуюсь потёмкам.
Упасть в казённую кровать
И чувствовать обломком
Себя.
Всей жизни прошлой, той,
В прозрении и страхе,
С её проклятой простотой,
В разодранной рубахе,–
Рванул в отчаянье с груди,
И пуговкою в угол
Душа забилась.
Посиди
На посошок, на убыль.
Здесь сладко спится. Сон, как дом
Родной. (Морфей, подкорка…)
Бог даст – мы пуговку найдём.
Во сне. Под койкой.
* * *
А Бог остался там, в двух сутках
Езды, за польскою границей,
За «пани», за последней шуткой
Водилы, за слезой-зеницей
Служебной псины. Всепородно
Печальны псы и всенародно.
А Бог довёз меня до рая,
Свернул к обратной борозде,
И я одна осталась.
Врали,
Что Бог везде.
* * *
Сентиментальность немецкая,
Склонность, любовь к безделушкам.
Видно, недодана детская
Мера сбеганья к подружкам,
Жизнь дворовая, вольготная,
Классики, дочки-матери.
Плюс ещё – мрачная готика.
Минус – на дряхлом катере
Рыболовлею передночною
Взросло болеть с пацанвою…
Так что цветочки да рюшечки –
Те ещё, в общем, игрушечки.
* * *
Птичка немецкая, фогель непуганый,
Вот мой товарищ, избитый, обруганный,
Чисто поющий, как ты.
Да голова его, умная, пьющая
Вдрызги и дребезги жизнью расплющена,
Это тебе благодати отпущено
И розовые кусты.
Он же на грани, за гранью, гранёные
Сдвинет стаканы с дружком.
Выпьет,
Помянет цветы похоронные
Лучшим из лучших стишком.
Спой на немецком, беспечно, безудержно,
Брызнет глициний салют.
Трелью меня на рассвете разбудишь, но
Знай, и в России поют.
* * *
Отечественный графоман
Монументальней за границей.
Река по камушкам слоится,
И, как хозяйку доберман
На поводке,
Влекут проулки.
Вся жизнь посвящена прогулке.
На родине суровый быт
И климат, и читатель тоже,
Он искушён, он в корень зрит,
Он откровений ищет, дрожи
Какой-то тонкой, чёрт возьми,
Нюансов, изысков, подвохов,
Он не тупеет от возни
Житейской, не приемлет вздохов,
Живёт на выдохе, снуёт
По строчкам взглядом неподкупным.
А заграница, та даёт
Не гениальным стать, так крупным,
Храня уютную печаль
Безделия в родной шарашке,
И заводской многотиражки
Неистребимую печать.
* * *
Цена заплачена смешная,
Полжизни, в общем, полцены.
Простили все, кому должна я,
Во покидание страны.
Так провожают в путь последний,
Того, кто безнадежён был.
И разошлись. И дождик летний
Зной пригасил и пыль прибил.
Ещё по случаю помянут,
Придёшься к слову, так сказать.
И на клочок судьбы помятый
Таможня шлёпает печать.
Как в путь последний. Без полушки.
Советуют не брать ни кружки,
Ни книжки даже, ни подушки,
Из разорённого гнезда…
Недаром снятся мне подружки
Исчезнувшие навсегда.
* * *
Дистиллированный воздух глотая,
Перебирая шагами брусчатку,
Думаешь: «Будет пора золотая!»
Тексты такие запишешь в тетрадку!
Господи, как и цеплялась за строчки,
Так и цепляешься, старая дура,
Давит застёгнутый ворот сорочки.
Глотку, как шарик воздушный, раздуло,
Хочется выдохнуть воздух стерильный,
Хочется выплакать, вылить красоты,
Радужкам больно, зрачкам непосильно,
«Господи, – думаешь,– где Ты и кто Ты?»
Рыба немая на гальке пекущей,
Солнечной, ты не дождёшься прилива,
Где начинаются райские кущи
Строчка чешуйкой бесцветной прилипла.
* * *
За кого ты меня принимаешь,
Окружающий мир продувной?
Ты как будто меня примеряешь
То к лицу, то к повадке иной,
То к обочине прижимаешь,
Улюлюкаешь за спиной,
То как будто бы приручаешь,
Дорогой подкупаешь ценой.
А зачем я тебе, оголтелый,
Без толкового лёгкого тела,
С отлетающей глупой душой?
Впрочем, в том-то, конечно, и дело,
Что остаток её небольшой
Угомону не знает и тлеет
Угольком. И белеет, белеет
Уголком над заплаткою шов,
Шовчик облачный по голубому,
Отдалённому неба клочку,
Никогда не смогу по-другому,
Покрути у виска дурачку.
Не заплатка, скорее, закладка
На истёртой странице, в конце,
Той, что так перечитывать сладко,
До слезы на дурацком лице…
* * *
Я живу? Или мне это снится?
Трёх детёнышей сладкие лица
Превращаются в голоса.
Это чёрная полоса?
Или Бог, как всегда, помогает?
Да налогом таким облагает, –
Просто дыбом встают волоса…
Это жизнь подошла к завершенью,
И, прощание жутко продлив,
Тянет-тянет щемящее жженье
За грудиной, как волны в пролив.
Здесь, у самого крайнего края,
Что за кромкой – настолько не знаю,
Что впервые боюсь вопрошать.
Что позволено?
Чёрные кнопки
Теребить телефонные.
Тропки
То ли в «есть», то ли в «было» смешать.
И заветной цифирью шуршать…
* * *
…Нет, весь я не умру…
Нет, не хочу идти гулять,
Вечерний ритуал справлять,
Уж точно не сегодня:
Такой раздрай, ну, раж не раж,
Но, точно, не впишусь в пейзаж,
Навязчивый, как сводня.
А с кем, а с чем меня сводить?
Последнего банкрота?
Ну, разве, строчкою ссудить
Могу ещё кого-то.
Зачем? Она, как я сама, –
Невзрачна и корява,
Что ж, тем как я схожу с ума?
Сомнительна халява.
А впрочем, тут как посмотреть, –
Признанье как-никак.
И всей мне, знать, не помереть,
К тому ж, в каких руках!..
* * *
Гашу очередной окурок,
Старуха, маленький придурок,
Любви оплывший кругляшок.
Ещё равна разумной твари,
Сквозь дойчешпрахе на бульваре,
Тащу, как в затрапезной таре,
Себя в себе, ещё шажок.
Ещё полшага. Скрыться в доме,
И вдруг застыть в дверном проёме,
Забыв, куда держала путь.
Воистину, куда держала?
Прости мне, ридная держава,
Когда-нибудь, когда-нибудь.
А я давно, давно простила
За всё, что не было и было,
Что быть могло и не могло…
За мутершпрахе за душою,
За упоительный дешевый
Стакан заморского «Мерло».
Так говоришь, что путь держала?
Держала девушка весло.
Тебя несло, тебя трясло,
В стакане ложечка дрожала,
Двоясь в вагонное стекло.
Держали пионеры горны,
А нынче пафосно и гордо
Вещает женщина с косой.
Твоя держава повзрослела,
Сообрази, какое дело
Ей до тебя? И полосой
Неровной горного заката
Сползает облачная вата,
Жизнь, как ампир, витиевата,
Как русский реализм, чревата
Печальной гордою красой…