Виталий
Бережной

Домик Лермонтова и… «Улисс»

(19.03.1955 — 20.03.2022​)

(Опыт автобиографии)

Родился – женился. Последней цифры ещё нет, поэтому пишу сам, другому-то оно и не нужно…

Родился в середине прошлого века. Почти. 1955 год. Вот это да!

Детство. Маленький мальчик, в руках железный горшок со сколотой эмалью. На фотографии послевоенная нищета, а в памяти счастье и покой защищённого детства. Дом – ниже дороги и сюда, как в Москву, скатывались все: родственники, знакомые. Люди в моей памяти – все хорошие! Сволочей не было. Это заслуга мамы и её недоработка. Сколько раз моя доверчивость помогала им хорошо хапнуть.

Советское ожидание жизни, вот сейчас начнётся – после школы, после института. Она, жизнь, уже давно шла, а я думал, что это пока предисловие… avant propos…

Образование. Советское (повтор, а заменить нечем) – значит отличное. Гуманитарный вуз, иностранные языки и предупреждение: «Не думайте, что будете дипломатами, у нас институт учительский». Не думал я тогда, что лучше профессии нет.

В институтской группе царила настоящая учебная лихорадка, «жажда знаний». Бред интеллектуала-любителя: захожу в книжный военторг рядом с домиком Лермонтова, а там «Улисс» в продаже. Честно скажу, я его так до конца и не прочитал, как и бред многих великих больных европейцев.

Женился. Причем два раза: один раз по любви, другой – по счастливой случайности. Увы, недавно овдовел. (Дамы – по залёту. «Плохую лошадь вор не уведёт», так говорил мой старший друг Саша Иерусалимский, царство ему небесное).

Сочинительство?! Да, хотелось этим делом заниматься всегда, но… то времени не было, то мозгов, а то и того, и другого, и третьего. Смелости. Хотя, конечно, самолюбия и понтов, помноженных на комплексы, было в достатке. А теперь и помирать вроде уже пора, а ничего не сказал. Слава богу, читал много, но думал мало. А тут задумался и понял: ведь великая русская литература написана людьми, конкретными, осязаемыми когда-то, пусть это Карамзин, Хармс, Хлебников, Пушкин, Толстой, Платонов, Чехов, Гоголь, Солженицын, чёрт возьми, Пастернак с сельдереем, Мандельштам, Ахматова…

Наконец. Мне было лет пять не больше. Рядом в комнате жил мой дядя, мамин младший брат. Он уже не вставал. Туберкулез тогда лечился плохо. Он был талантлив и красив. Его всегда окружали поклонницы. До последнего дня. А я помню только стеклянную баночку с крышкой, в которую он сплевывал мокроту, и свой карандашный портрет, для которого приходилось долго позировать.

Много позже уже повзрослев, я случайно наткнулся в семейных бумагах на что-то похожее на дневник или записки. И показался краешек «внутреннего мира» человека. Помню только несколько строк, в которых каким-то хороводом идёт сравнение юных дев с клумбой цветов. И столько было в нём живости, нежности и тестостерона, что ясно было видно отношение к жизни молодого и смертельно больного человека. Эти строки сказали мне о нём больше тех лет, что были проведены рядом с ним в комнатах старого дома.

Тому уже более полувека. Я единственный во всем мире человек, который знал его живым и который его помнит сегодня.

Творчество