Виталий
Кальпиди

Пинающий консервную банку

Если время куда-нибудь и сбежало, то – 
     за катафалком Пруста. 
О том, какое сегодня утро, я расскажу 
     вам устно, 
а письменно: я пинаю консервную банку, 
     где цвела морская капуста. 
  
Треск, взлетающий вместе с 
     голубем-птицей, 
принадлежит машинке для счёта денег – 
     этому удивиться 
смог только я, а у людей – нормальные 
     прохожие лица. 
  
Банка-склянка гремит, хотя и 
     отсутствует хвост – непременно 
     кошачий – 
это смешит карапуза, который с утра 
     ишачит, 
суммируя влажный песок в пока что 
     песочную дачу. 
  
Я уже отпинал немногим менее тонны, 
завидуйте мне, футболёры и прочие 
     марадоны. 
А вот и прицельный удар, и – удирают 
     вороны. 
  
Летит консервная устрица мимо уральской 
     шпаны, 
мимо девиц с глазами цвета морской 
     капусты, т.е. морской волны, 
летит по моей стране, но мимо моей 
     страны. 
  
Пробрасываю на ход себе одинокую банку, 
брезгливо миную стенку и ворота 
     госбанка, 
жестянка трясётся дробно, как 
     пулемётчица Анка. 
  
Мимо трясётся, мимо. Мимо третьей жены, 
мимо её волос, что на корню сожжены 
сединою, и мимо глаз, которые, если не 
     плачут, то на фиг они нужны. 
  
Мимо мимикрирующего в червонец 
     таксиста, 
мимо жлоба за прилавком, он мне 
     семафорит фиксой, 
мимо моих нераспроданных книг на полке 
     у букиниста. 
  
Всё хорошо, что кончается консервной 
     банкой летящей. 
Я крайний уральского края, счастливый и 
     настоящий, 
я часто бываю пьяным, но опьянённым – 
     чаще: 
  
воздухом, взвинченным на дрожжах 
     тополиных, кленовых почек; 
ветром, который, если судить по рябящим 
     лужам, имеет свой антикварный 
     почерк, 
он, как и мои друзья, редко его 
     доверяет почте; 
  
и даже присутствием (пусть это 
     покажется плоским) 
загипсованных тёток, готовых бросить 
     свои летейские вёсла, 
как к мавзолею, к подножию 
     ампутированной Милосской. 
  
Ляльки в люльках орут – их пугает 
     декоративный грохот 
банки, объевшейся жестяного гороха. 
Ляльки орут. Я закуриваю. А банка, 
     очевидно, оглохла. 
  
По Уралу, где надувают бомбы и делают 
     танки 
и политиков, которых всегда тошнит, 
     видимо, от аэрофлотской болтанки, 
я гоняю консервные безобидные банки 
в сторону от похотливой еврейки, 
     страшной якутки и развратной 
     славянки. 
  
          1991