Владимир Алейников

Владимир Алейников

Четвёртое измерение № 33 (309) от 21 ноября 2014 года

В родстве со светом

 

I

 

…И земля таманская, дымная

От несносного зноя, прожжённая

Жарким солнцем, казалось, насквозь,

Но живучая, плодоносная,

И воздушный путь облаков,

Движущихся из Крыма

На Тамань, а потом к холмам,

И к предгорьям, и к дальним вершинам,

На Кавказ, к Эльбрусу, Казбеку,

Дальше, выше, потом – куда-то

Дальше, выше, совсем далеко

И совсем высоко, отсюда

Не видать, можно только догадываться,

Можно чувствовать это, знать,

По наитию, по чутью,

Где мосты в никуда и в завтра,

Где дороги в морскую глубь

И в небесную высь, где начало

Всех дорог, земных и небесных,

Где конец, и где – продолженье

Неустанного, в мире, движенья,

Где горенье и где даренье,

Где биенье людских сердец.

Этих лоз виноградных, гибких,

Завитки, тугие сплетенья,

Эти выплески, вслед за тенью

Отшатнувшейся, мыслей и чувств,

Эта тишь беспредельности, память,

Скифский дух и греческий привкус,

Готский оклик, сарматская глина,

Русколани великой свет,

Отыскавшийся в поле след,

Время Бусово, имя, знамя,

Всё, что здесь мне явилось, пламя,

Семя где-то в глухой степи,

Свежий запах полыни, розы,

Над водою полночной грозы,

Слёзы днём и ночные грёзы, –

Засыпаешь? – ещё не спи.

Пробуждайся, вставай скорее,

Видишь – утро, над миром рея,

Говорит тебе о былом –

Или, может, о настоящем? –

О грядущем? – доступном спящим? –

Или слову, там, за числом?

Здесь с тобою – твои кануны,

Здесь бывали когда-то гунны,

Под луной сияли лагуны,

Поднимались к звёздам холмы,

Лошадиное всюду ржанье

Раздавалось, Тьмутараканью

Поднималась жизнь, и за гранью

Всех набегов отзвук зимы

Уходил навсегда отсюда,

Оставляя здесь лишь для чуда

Вдосталь места, – и впредь я буду

Прославлять этот край, чей свет

Для души и для сердца дорог,

Мною принят без оговорок

Навсегда, побеждая морок

Всех минувших нелёгких лет.      

 

II        

 

Помню Керчь – и в летнем, вместительном,

С необычно высокой, белой,

Разогретой солнцем оградой,

Зале или кинотеатре

Под открытым вечерним небом

С пылью звёздной – концерт цыган.

Пела – Ляля Жемчужная или

Ляля Чёрная – точно не вспомнить.

Да не всё ли равно теперь?

Ведь она была – именно Ляля!

Как у Хлебникова, в его

Творениях, – Ляля на тигре.

Чтоб услышать пение Ляли,

Ну а с ним – и гитары, и скрипки,

Перелезли мы через ограду

И проникли, вот так, на концерт.

И цыгане – пели, плясали.

И сияли звёзды над нами,

Кочевые, конечно. И листья

Шелестели над нами. И ветер,

Тёплый, южный, повеявший с моря,

Приносил с собою сюда

Отдалённые, новые звуки –

Рокот волн, гул стихии морской,

Завыванье сирен на судах,

Находящихся в море, гудки

Проезжающих где-то машин,

Отголоски мелодий, далёких

Голосов, мужских или женских,

Неразборчивые восклицанья,

Открываемых окон треск,

Звон стекла разбитого, смех,

Детский плач, непрерывный ропот,

Городской, прибрежный, приморский,

Видно, длящийся здесь давно,

Всем привычный, тысячи лет.

А вокруг была – Керчь. Средоточье

Колоритных дворов узкогорлых.

Во дворах этих – жарили мясо

На мангалах, жарили рыбу,

Прямо с моря, живую, свежую,

На чугунных, величиной

С жернова, больших сковородках,

Разговаривали, готовили

Ароматный кофе, шутили,

Пели, пили, смеялись, ссорились,

Примирялись, вели беседы

Задушевные, лускали семечки,

Жили просто, все на виду

Друг у друга, словно в известных

Итальянских фильмах, но всё-таки

И по-крымски, очень по-своему,

С незаёмными, всюду, страстями,

Со своими привычками, с буднями,

Что сменялись какими-то праздниками,

Жили радостно, так мне казалось,

Люди керченские, особенные,

Необычные, люди приморские

И морские, люди рыбацкие,

Сухощавые, загорелые,

Коренастные, с ветерком

В голове, но и с трезвостью явной,

Люди гордые и простые,

Солнцем керченским налитые

Поднимая бокалы с вином,

Появляясь на шум за окном,

Как невольные стражи тепла

И уюта где жизнь весела

И прекрасна, где горестей нет,

Где спасительный солнечный свет

Исцелял от недугов и зол,

Терпкий запах соков и смол,

Вздох блаженства и пот труда

Оставляя здесь навсегда

Для грядущих людей, чтоб впредь

Было им на что посмотреть,

Что припомнить, что сохранить,

И вилась кручёная нить

Сквозь года и века, прямо в рай,

Прямо в невидаль всех событий,

Чтобы мы, средь наших открытий,

На прибрежный смотрели край,

Как на сказку, в которой впрок

Дан нам нынче, навек, урок

Жизни, веры, надежды, любви

И всего, что у нас в крови,

Да и в памяти, оживёт, –

До сих пор меня Керчь зовёт

Отовсюду, зовёт к себе,

Став родною в моей судьбе,

Собеседницей давней став, –

Есть немало на это прав

У неё, принимаю – все,

Пусть со мною, во всей красе,

Остаётся приморский град,

Тот, что был мне когда-то рад,

Что и впрямь легендой живой

Над порой встаёт грозовой,

Сберегая меня везде,

Доверяя моей звезде,

Щедрость буйную мне даря,

Чтоб над миром взошла заря

Новых судеб и новых дней,

Чтобы помнил всегда о ней.

Всё казалось настолько чудесным,

Что его и сравнить-то не с чем.

Шли мы к морю. Вода зелёная

Пахла чем-то острым, солёным,

Терпким, крепким, как спирт. Медузы

Колыхались белёсыми стаями

Средь камней. Осколками мидий

Был усыпан весь берег. Дельфины

Проплывали поодаль, взлетая

Над волнами и вновь ныряя

В глубину. Древний храм вставал

Перед нами вестью о том,

Что и мысли, и речи наши,

Несомненно, материальны,

Как и время. Кричали горлицы

На ветвях тополей и акаций.

Вечерело. Уже повсюду

Зажигались огни. Над городом

Нависала сизая дымка,

Постепенно темнея. Ветер

Незаметно стихал. Мы шли

Вдоль по улицам, наугад,

Наобум. Гора Митридат

Перед нами вставала. И мы

Поднялись на её вершину.

Там, из щели в камнях, шёл газ.

Я поднёс горящую спичку

К тонкой, тихой, шипящей, невидимой

Струйке газа. Вспыхнул огонь.

Мы стояли, втроём, у огня.

Над огнём. Сквозь огонь – глядели,

Вниз, и вверх, и вперёд, и назад.

Сквозь огонь. Над огнём. У огня.

Пламя вдруг разрослось. Потом

Стало ровным, спокойным. Там,

На вершине, мы ночевали.

Возле пламени. Как у костра.

Утром – встали. Город под нами,

Полный жизни, уже пробудившийся,

Светлый, тёплый, зелёный, звучал

Новой музыкой – нового дня,

Новых встреч, расставаний новых,

Новых будней, новых речей,

Новых празднеств – чуть погодя,

Не сейчас, а потом, попозже,

Новых таинств и новых радостей

Драгоценного бытия.

Корабли стояли на рейде,

Уплывали куда-то из порта,

Еле видные, на горизонте,

Растворялись в синей дали.

Море пело, сияло на солнце

Мириадами отсветов, блёсток,

То синело, то зеленело,

Глубоко, свободно дыша.

Возвращаться нам было надо,

На Тамань, из этого града,

В нём для сердца была отрада,

С ним сроднилась моя душа.    

 

III

 

Феодосия. Удивительно.

Так хотелось бы – зной, песок,

Полосой прибрежною, длинной,

Как размотанная чалма

Муэдзина, да минаретов

Свечи узкие в небе синем,

Да арабская вязь, да роз

Возрастающий, томный запах,

Да воды в фонтане журчанье,

Да ажурная, кружевная,

На ветру восточном трепещущая,

Что-то нежное нам лепечущая,

Изумрудная и сквозная,

Разметавшаяся, как в сказке –

Одалиска, желая ласки,

Шелестящая о былом,

Или словом, или числом

Говорящая о покое,

Вспоминающая такое,

От чего и в помине нет

Сна, листва, золотистый цвет

Ожерелий, перстней, серьга

В ухе, красные, в кровь, кораллы,

Да турецкие адмиралы,

Да верблюды, к ноге нога,

С колокольчиками, стада

Лошадей и овец, закаты

Над стеной крепостной, когда-то

Отзвучавшие навсегда,

Как напевов полынных строй,

Чай, дымящийся в хрупкой чашке,

Все удачи и все промашки,

Отсвет пламени за горой,

Отзвук времени за холмом,

Призвук имени за громадой

Града славного, быть отрадой

Предназначенного порой

Для того, кто жил здесь, кто пел,

Хрипловато, легко, протяжно,

Кто блаженствовал здесь вальяжно,

Кто отважным стать не успел,

Потому что другие дни

Здесь настали, пришло другое,

И действительно дорогое

Замирает вдали, в тени.

Минаретов нет – но они

Обязательно будут. Годы

Пролетят – и увидим всходы

Веры здешней, её огни

Различим на башнях в ночи,

И зелёное знамя пророка

Вновь поднимут. Людское око

К огоньку восковой свечи

Вновь привыкнет. Придёт ислам

В эти дали – в конце столетья,

И взметнётся тугою плетью.

И расколется пополам

Этот мирный, дремотный край.

И начнётся – кровей броженье,

Нарастающее вторженье

Орд пришедших – в недавний рай.

Минаретов – нет. Или – есть?

Есть, и много. Уже не счесть?

По церквам – колокольный звон.

Но кому теперь слышен он?

Феодосия. Узкая, плоская

Полоса песчаных, пустынных,

Тихих пляжей, до самой Керчи.

Что ж, подняться на башню? Смотреть

На залив, изогнутый явным

Полумесяцем, длинным, широким?

Очевидец эпохи, скажи,

Что ты понял и что услышал?

Что хранимо в сердце твоём?

То ли дикой маслины, лоха

Серебристого, мелкие, вязкие,

Ненароком плоды ты попробовал,

То ли нечто иное вкусил?

Ты стоишь на ветру – и молчишь.

Пред тобою – солёная влага.

Море Чёрное. Пенная брага.

Глина сохлая. Камень. Камыш.

Солончак. Но вдосталь садов

Плодоносных, по всей округе.

Петли ветра – гибки, упруги.

Столько было земных трудов,

Столько было небесных благ.

Столько было знамений свыше.

Ты стоишь, окрестные крыши

Различая. Сделаешь шаг –

И взлетишь куда-то. Куда?

В поднебесье? Или к забвенью

Устремишься? Есть вдохновенье –

Да лихие грядут года.

Всё придёт в упадок опять?

Всё разрушится? Уцелеет?

Ясновидящий – одолеет

Грань незримую. То-то вспять

Устремляются облака!

Возвратитесь назад, вас много.

Тень безвременья – у порога.

Но за нами – стоят века

Чередою. Пред нами – путь.

Непростой. Но идти нам – надо.

Капля мёда и капля яда.

Пригодятся когда-нибудь.

Капля льющейся с гор воды.

Пригуби – как она прохладна!

Столь земля эта нам отрадна,

Что не видим новой беды.

Или – видим? Зорче смотри.

Зренье пристальней и острее

Станет. Стяги, над нами рея,

Ждут прихода новой зари.

Феодосия. Как цвело

Всё былое зубцами башни

Генуэзской, тоской вчерашней!

И легко – и так тяжело.

И темно – и светло вокруг.

Что ж, понятно, ведь это – юг.

И – восток. Да, восточный Крым.

Киммерия. Жестокий Рим

Побывал здесь когда-то. Что ж!

Был любой сюда прежде вхож.

Кафа. Кофе. Кефаль. В кайфу –

Город грёз. Присядь на диване.

Покури кальян. О кальяне

Помнишь ты. Поймай на фу-фу

Хвост мгновенья. Времени ход

Постарайся замедлить ныне.

Дым кизячный едкий в долине.

Ключ от вечности. Клич. И – код.

Тот, волшебный. Лампа. Сезам.

Вход в пещеру. Сокровищ груда.

Пробужденье. Тоска по чуду.

Ветви, бьющие по глазам.

Откровения. Звёздных карт

Стародавних тугие свитки.

И – сомнения. И – попытки

Впасть, как прежде порой, в азарт.

Может, выпадет нынче фарт.

Порт. Мятущийся авангард

Волн. Фелюги на рейде. Бред?

Брод в пространстве. Другого – нет.

Лаз – сквозь время. Подземный ход.

В никуда? К веренице льгот.

Феодосия. Век – раним.

Богом город – всегда храним.

Город Богом дарован – нам.

Верь – и яви, и вещим снам. 

 

IV

 

Помню стены домов, заборы,

Склоны горные, что-то вьющееся

Наверху, и шоссе внизу,

И автобус, куда-то едущий

По шоссе, а совсем внизу,

Далеко, глубоко внизу –

Зелень сосен и кипарисов,

А за ними, конечно, море.

Что же помнить? Да что угодно.

Можно тысячу раз представить

Юг и Крым – но всё-таки надо

Хоть единожды там побывать.

Вот и мы побывали там,

На приволье. И я побывал.

И какие с нами случались

Приключения! – в наше время

И представить трудно себе,

Что они возможны, реальны,

Так скажу я, поскольку знаю

Превосходно, что говорю.

Начал я совсем не об этом,

Но – да в этом ли дело? Разве

Не в конце – начало всего?

Не в начале – развитие темы,

Феерическая, фантастическая

Лента, полная фантасмагорий,

Книга, созданная однажды,

Бег сквозь время, птичий полёт,

Ночи, дни, вечера, рассветы

На холмах и в горах, прибоя

Мерный рокот, лоз виноградных

Тяготенье к солнцу, к воде

Спуск нелёгкий, крутые тропки,

Степи, травы, ручьи, долины,

Родники, террасы, аллеи,

Луч прожектора, лики звёзд,

Вечной музыки нарастанье

И грядущего прозреванье,

Тени зыбкие, шаткий мост,

Алыча, шелковица, вишни,

Груши, яблоки, вин столовых

Запах резкий, камешки, бухты,

Водопады, солёный пот,

Сладость, горечь, печаль и радость,

Свет нездешний, блаженство, счастье,

Зной полдневный, дожди, ненастье,

Пляжи, дачи, сырой песок,

Створки мидий, жемчуг в ладонях,

Рыбы, крабы, дельфины, чайки,

Крик петуший, глаза хозяйки,

Ахи, охи, улыбки, вздохи,

Возвращенье былой эпохи,

Воскрешение дружб людских,

Речи долгое созреванье,

Примиренье и расставанье,

Обещанья, воспоминанья, –

Чем сегодня заменишь их?

Это мой, и надолго, Крым,

И другого такого – нет.

И не будет, увы. Засим –

Загорается ясный свет

На пути моём. Знаю, вскоре

Вновь скажу я: там было – море.    

 

V

 

Радуга над округою.

С круговою порукою.

Все её семь цветов –

Каждый хранить готов.

 

Пагода – над бездонною

Пропастью. Мгла солёная.

Поворожила всласть.

Музыка. Весть и власть.

 

VI

 

…И настолько было чудесно

Всё куда-то идти да идти,

Не спеша, спокойно, – вперёд,

К новым далям, туда, в пространство,

Где клубились в небе, распахнутом

Над вершинами гор, облака,

Где полынью пахло так терпко,

Горько, сладко, где придорожный

Куст шиповника звонок был

От бесчисленных алых ягод,

Где гугукали горлицы, пели,

Посреди бескрайнего зноя,

На деревьях какие-то мелкие,

Симпатичные, серые пташки,

Где на крупных, замшелых камнях

Сонно грелись вконец разомлевшие,

Длиннохвостые, пёстрые ящерки,

Где орёл парил – надо всем,

Что внизу, для него, оставалось, –

Высоко в поднебесье, а ниже –

Пролетали быстрые, зоркие,

Острокрылые ястреба,

И змея скользила пружинкой

В камыши, и в кизиловых зарослях

Деловито, невозмутимо,

Непрерывно шуршали ёжики,

И цветы полевые таяли

В раскалённом, горячем воздухе,

Как мазки акварели детской,

И дорога, почти тропа,

Всё вела меня, уводила

В неизведанную страну,

В мир мечты – или яви, так

Всё на свете соединилось

В нечто целое, дорогое,

За которым вставала – жизнь,

И моя, и чья-то ещё,

Жизнь и песнь, для которой нынче

Все пути и дороги – в радость.   

 

VII

 

В Старый Крым! Я шёл – в Старый Крым.

Обитал там когда-то – Грин.

В середине шестидесятых,

Шёл я, в зной, молодой, да ранний,

В Старый Крым, дорогою Грина.

Он по этой дороге когда-то

Иногда ходил в Коктебель,

Навещал там Волошина, был,

Хоть какое-то время, у моря.

И по ней – возвращался обратно

В Старый Крым. Вот и я шёл по этой,

Не особенно трудной, дороге,

Летним утром, из Коктебеля,

Налегке, словно вместе с Грином,

Так тогда я воображал,

А на самом деле один…

 

Городок открывался внизу,

Как ладонь, широко открытая

И протянутая, в знак приветствия,

Всем входящим в него. На севере

Возвышалась гора Агармыш,

Защищая его, и зимой,

И весной, и осенью поздней,

От холодных ветров. Городок

Был по горло в садах. Казалось,

Что выглядывают из густой,

Многослойной, обильной зелени

Лишь глаза его, жаркие, карие.

Да, Восток есть Восток. И здесь

Ощущалось его присутствие.

Ведь была здесь, в прошлом, столица

Ханства Крымского, славный Солхат,

Процветала культура, арабского,

Разумеется, толка, учёные

Наблюдали ночью за звёздами,

Сочиняли стихи поэты,

И Великий Шёлковый Путь

Проходил здесь, а в небе над ним

Семизвёздный Чумацкий Воз,

Проходил, ковш Большой Медведицы,

Галактической влагой полный,

Нависал, и шли караваны,

То из Кафы, то снова в Кафу,

Где с фелюг и с прочих судов,

Порт просторный заполонивший

До предела, сгружали товары

Греки, турки, венецианцы,

Чтоб везти их, через Солхат,

На Восток, сквозь Среднюю Азию,

Сквозь пустыни и горы, в Китай,

А потом возвращаться обратно,

И кричали вовсю муэдзины

С минаретов, и ржали кони,

И верблюды сердито фыркали,

И погонщики, собираясь

В караван-сараях, возможно,

Вспоминали строки Саади

Знаменитые, «о, караванщик»,

И вздыхали: «так не гони!» –

И стекала с окрестных гор,

По проложенным тонким трубам

Керамическим, чистая, сразу же

Освежающая вода

Родниковая, но с секретом,

Потому что с нею ведь смешивалась

И роса, и журчали фонтаны

В мусульманском раю, и пели

Вечерами волшебными гурии,

И для путников, и для местных,

Вопреки легендам и сказкам,

Не таких уж воинственных, жителей,

Нет, скорее, миролюбивых, –

Да и кто же нарушить захочет,

Самолично, райскую жизнь,

Если вот она, рядом, везде! –

Нет уж, лучше побыть в раю

На земле, ну а что там на небе

Будет, с этим потом разберёмся! –

Так и жили здесь, не тужили,

И куда потом всё девалось? –

Только думать о нём оставалось,

Вспоминать или воображать,

Но и то хорошо, – Солхат,

Как восточный незримый Китеж,

Неизменно присутствовал здесь,

В старокрымской летней глуши,

И присутствие это было

И приятным, и грустным, и светлым,

Словно лунный свет над горами

И долиной, словно услышанный

Где-то рядом, но словно вдали,

Незнакомый, меланхоличный,

Притягательный, тихий напев.        

 

Дудел в самодельную дудочку

Малыш белобрысый на лавочке

У забора щелястого. В гуще

Широких, разросшихся вишен

Чирикали воробьи.

Старушки с авоськами, полными

Буханок белого хлеба

И пачками вермишели,

Из магазина шли,

По дороге переговариваясь,

По привычке, о том да о сём.

Проезжал грузовик, фырча,

Поднимая пыль, исчезал

Торопливо за поворотом.

Тарахтел мотоцикл с коляской.

Промелькнули, шурша колёсами

По горячей дорожной пыли,

Два подростка на велосипедах.

Вдоль сонных улиц тянулись,

От столба до столба, и дальше,

К другим столбам, провода.

Широченные кроны окрестных,

Исполинских грецких орехов

Светились матовой зеленью

На фоне иссиза-синего,

Кипящего солнечным светом,

Без единого облачка, неба.

В городке шла своя, неспешная,

По традиции, тихая жизнь.

Мечеть Узбека вставала

Осколком средневековья,

Ислама дремотным отзвуком,

Над кровлями и деревьями,

Над бытом иной эпохи,

Как негромкое, но достаточно

Тревожное напоминание

О том, что всё возвратится,

И довольно скоро, назад.

Запущенные руины

Медресе, караван-сарая

Смотрелись, как декорация

Для фильма из прежней истории

Заглохшего, но не погибшего,

Живучего этого края.

Прохожие редкие щурились

На солнце, лускали семечки,

Говорили о новостях

Или молчали, курили,

Стараясь прийти поскорее

Из горнила жары домой.

Городок был слишком уж будничным,

Чтобы в нём обнаружилось что-то

Необычное. Но, однако,

Необычного было в нём

Предостаточно. Приглядеться

Хоть немного было довольно,

Чтобы сразу же ощущалось

Приближение волшебства.

 

VIII

 

И настолько было чудесно

Возвращаться назад, в Коктебель,

Но уже не пешком, потому что

Было поздно совсем, вечерело,

И усталость дневная сказывалась

Понемногу, – а на попутках,

По привычке, на перекладных,

Или, если вдруг повезёт,

На автобусе, до Насыпного,

До развилки дорог, а потом –

Как получится, как придётся,

Может, кто-нибудь, кто подобрее,

Посговорчивей, и подвезёт,

Чтобы вновь не идти мне, страннику

С посошком, на своих двоих,

Вдоль шоссе, в темноте, под звёздами,

Долго, медленно, до Коктебеля.     

 

Добирался, к ночи. Друзья

Привечали меня. Вино

Появлялось. Все оживлялись.

Говорили. Стихи читали.

Забывали о том, что надо

Отдохнуть, немного поспать.

Вспоминали об этом – под утро.

Петухи в округе кричали.

Расходились мы. Засыпали.

Просыпались. И – к морю шли.

Новый день – чудеса сулил.

Да и годы всё длил и длил.

Годы шли – один за другим.

Но – куда же? За дорогим.

За бесценным. За всем, чья весть –

Из былого – светла и ныне.

Пусть чего-то нет и в помине.

Но истокам – хвала и честь.

Но начало всего – со мной.

И сейчас. Вот, пишу эти строки –

Сквозь блаженный свет на востоке,

Над сумятицей всей земной.

Духа древняя колыбель,

Видно, спас меня Коктебель…

 

IX   

 

И настолько было чудесно

Оказаться, допустим, в Керчи.

Там пахла морская вода

Чем-то солёным, зелёным,

Подводным, вдаль уходящим,

К берегу приближающимся,

Колышущимся в туманной

Дымке, на солнце брезжущим,

Говорящим о том, что и вправду

Есть и другие страны,

Неизведанные, такие,

О которых читал я в детстве,

Говорящим о том, что ветер

Разгуляться мог на просторе,

И тогда закипали волны,

Поднимались, в пене, валы,

Паруса кораблей напрягались,

Как тугие мышцы, и в небе

Громоздились, клубились, реяли

Беспокойные облака,

Говорящим о том, что в штиль

Становилось море спокойным,

Неподвижным, влажно-зеркальным,

И в нём отражалось тогда

И прошлое, и настоящее,

И даже грядущее в нём

Тоже могло отразиться,

Потому что за этим зеркалом

Обитали духи пучины,

Духи странствий, духи тоски

По пространству, и время тогда

То сжималось, то расширялось,

И фрегаты сменялись эсминцами,

Теплоходы сменялись бригами,

Крейсера сменялись фелюгами,

В непрерывном, безумном вихре

Перемен, и в порту смеялись

Моряки над недавними страхами,

И рыбацкие лодки отважно

Уходили в пролив, шли к Тамани,

А с Азова шли сухогрузы,

С моря Чёрного танкеры шли,

А внизу, под ними, лежали

На песчаном, илистом дне,

Со времён войны, затонувшие

Корабли, катера, самолёты,

И летали над этой бездной,

С громким криком, белые чайки,

Приглашая меня, стоящего

У воды, глядящего вдаль,

В кругосветное путешествие,

И на свет маяка ночами,

Вместе с птицами и мотыльками,

Что слетались туда отовсюду,

Выходили из мрака бывалые

И видавшие виды суда,

И горела моя сигарета

Маячком у кромки прибоя,

И поблизости поднимался,

Сквозь резную листву, древний храм,

И сжималось тогда моё сердце,

Билось чаще, и музыка моря

Заполняла мой слух, и глаза

Увлажнялись, и я говорил

О таком, что сказать было некому,

Кроме моря, и сонмы созвездий

Были сгустком всех космогоний

И хранилищем всех гармоний,

И пристанищем негасимого,

В этом мире бескрайнем, огня,

Пусть с невзгодами, но любимого,

И залогом нового дня. 

 

X  

 

А ещё ведь была – Феодосия.

До неё-то намного проще

Добираться из Коктебеля.

В окруженье холмов сухих,

С ожерельем залива. Кафа.

Но приятнее говорить –

Феодосия. И привычнее.

Не случайно – Богом дарованная.

Свежий бриз. Корабли в порту.

На тенистых улицах – тихо.

Даже в южных дворах, с высокими,

Из ракушечника, заборами,

Отдалённо напоминающими

Крепостные крепкие стены.

Кружевные узоры акаций.

Тополя, стоящие стражами

Давней тайны. Арабских сказок

И мелодий из парка джазовых

Синкопических – за углом,

За любым поворотом, слияние,

Смесь гремучая, круговорот

Лиц, улыбок, весёлых и грустных

Глаз, шуршащих платьев, шагов

По асфальту, афиш, фронтонов

Невысоких светлых домов,

Бликов лунного или солнечного,

Вперемешку, тёплого света,

Отражения в зеркалах,

Отзвук имени, отсвет фонарный,

Створки мидий на берегу,

На песке, широкие всплески

Набегающих, словно волны

На просторные пляжи, нечаянных,

Незабвенных воспоминаний,

Не сравнимая никогда

И ни с чем, безмерная грусть

И на смену ей приходящая

Неизменная радость, слова

О любви, о таком, что волнует,

Что тревожит, спать не даёт,

Что ведёт за собой куда-то

В бесконечность, вот и идёшь,

Видишь, слышишь, запоминаешь,

Неминуемо приближаясь

Если не к пониманию новому

Южной яви, то к постижению

Всех деталей её и красок,

Всех красот, неброских, но стойких,

Всех низин и высот окрестных,

Всех, всего, навсегда, и вот

Это в сердце твоём живёт,

Обживается, привыкает

Говорить по душам с тобой,

Ты бредёшь незнамо куда,

Вечер хочет, как старый романтик,

Показать тебе что-то такое,

Без чего ну никак нельзя,

Ты, конечно, заинтригован,

Ты стремишься куда-то, но вдруг

Понимаешь, что вечер этот

Никакой не романтик, а мистик,

И тогда возникает Грин,

Молчаливый, хмельной, прозревший

Там, поодаль, на горизонте,

Корабли с парусами алыми

И Бегущую по волнам,

А ударник в кафе напротив

Так старается, так колотит

По тарелкам и барабанам,

Словно цепь золотую куёт,

Входят в транс музыканты, стонут,

Надрываясь, электрогитары,

Подъезжают машины, выходят

Стайки шустрых, нарядных девиц,

Вслед за ними выходят чинно

Аладдины, Синие Бороды,

Атаманы разбойничьих шаек,

Лорды, рыцари и пираты,

Открываются двери, и все они

Исчезают внутри, но потом

Загораются всюду гирлянды

Разноцветных китайских фонариков,

По аллеям проходят герольды,

Громко в длинные трубы трубя,

И за ними Царица ночи

Выезжает на колеснице,

Запряжённой шестью лошадьми,

Из лиловой тени на свет,

Вылетают, хлопая, пробки

Из бутылок с шампанским, дети

Хороводы водят, а взрослые

Пьют вино, произносят тосты,

Разговаривают, флиртуют,

Ночь густеет, звёзды сияют

Ярче, ярче, оркестр играет,

Начинается карнавал,

Грин проходит сквозь мешанину

Карнавальную, выбираясь

Прямо к улице Галерейной,

Не оглядываясь, идёт

К дому, где обитал он когда-то,

Исчезает за поворотом,

Я сворачиваю в переулок,

В тишину, в глубину веков,

В лёгкий плеск зелёных листков

На деревьях, буквально в глушь,

В серебристую, с искрой, сушь

Стен белёных, во влажный строй

Речи, ставшей ночной порой

Светлой музыкой вне времён.

Может, явь, ну а может, сон…     

 

XI

 

Керчь. И в ней – ресторан, с таким же

Лаконичным названием: «Керчь».

Ну а в нём – триста блюд из мидий.

Так – реклама гласила. Так –

Уверяли всех, в том числе

И меня. Шашлыки, салаты

И так далее. Это надо же!

Целых триста блюд. Все – из мидий.

Так ли было на самом деле,

Я не знал. Но решил зайти

В ресторан. Попробовать мидий.

Не любитель был я ходить

В годы прежние по кабакам,

Да и денег было в обрез.

Но рискнуть – захотелось. И вот

Появился я в ресторане.

Заведение было вовсе

Не шикарным. Ничем особенным

Среди прочих не выделялось.

Что-то вроде большой столовой.

Или средней руки кафе.

Посетители – ели, пили.

Оказалось, что блюд из мидий

Там немного, пяток всего.

Но никак не триста. И стоили

Все они неслыханно дёшево.

Заказал я шашлык из мидий.

И попробовал. Ничего

Не нашёл я такого в нём,

Чтоб считать его кулинарным

Откровением или шедевром.

В Коктебеле, в бухтах, мы сами

Собирали мидий. Потом

Небольшой костерок разжигали.

На простом железном листе

Нагревали мидий. И – ели.

Запивали – вином домашним.

Было вкусно. И все были сыты

И довольны. Не то, что здесь,

В ресторане. Поэтому я,

Пожевав хвалёный шашлык

Ресторанный, ушёл оттуда.

Но легенду – решил сохранить.

Говорил знакомым, что есть

Ресторан в Керчи, где готовят

Триста блюд из мидий. Мне – верили.

Да и сам я поверил в это,

Постепенно, с годами. Пусть

Торжествует воображение.

Керчь, и в ней – триста блюд из мидий. 

 

XII

 

Керчь. И в ней – гора Митридат.

На горе – кафе небольшое.

На отшибе. Как птичье гнездо,

Наверху. Высоко, над городом.

А в кафе – ансамбль, небольшой,

Как само кафе, но зато

Он играл – настоящий джаз.

Заходить в кафе я не стал.

Было слышно мне и снаружи

Всю чудесную музыку, классику

Столь любимого мною джаза.

Да и денег почти ведь не было.

Так, десяток, всего-то, рублей.

На питание, на дорогу.

И поэтому я сидел

На вершине горы, не в кафе,

А поблизости, на камнях,

Отпивал по глотку, из горлышка,

По пути, в магазине, купленное,

Для хорошего настроения,

Столовое, очень дешёвое,

Но и вкусное, надо заметить,

Настроение улучшающее

С каждым новым глотком, вино,

Щурил глаза на солнышке

Заходящем – и слушал джаз.

Город, лежавший внизу,

Напоминал мне Трою.

Почему? Да так мне хотелось.

Так его я воображал.

Трою – в пору расцвета. Русскую,

Знаменитую Трою-Троицу.

До прихода туда ахейцев,

Уничтоживших древний город.

Может, это был отзвук Трои.

Дальний отсвет, спустя столетия.

Может, звук её. Может, призвук.

Может, музыка, что пришла

Из-за моря, издалека,

Из былого, – и здесь осталась –

Обитать и звучать. И в ней –

Было всё. И Гомер-Омир,

Он же русский поэт Боян,

Создавал свою «Илиаду».

«Одиссею» – создали греки.

Кто конкретно – поди гадай.

Неизвестно. В ней всё – другое.

Строй. И дух. Решительно всё.

В «Илиаде» же – русский дух.

И мышление – стержневое.

Потому что – исконно русское.

Отыскался, в архиве Державина,

Через годы, – «Боянов гимн».

Жив ты, значит, великий троянец.

Славен будь – во веки веков.

Отыскались бы где-нибудь

Сочинения Анахарсиса,

Замечательного поэта,

Как считали и греки, и скифы,

Земляка моего, из наших

Приднепровских, южных степей,

Сплошь полынных, царевича скифского.

Да, из наших родом степей

И король Артур, скиф, ушедший,

На военную службу, в Британию,

И волшебник Мерлин – Свинельдом

Его звали на родине – волхв,

Чудесами островитян

Изумлявший когда-то скиф.

И шотландцы помнят: они –

Из Великой Скифии выходцы.

Так что предки далёкие Лермонтова –

Тоже были в древности скифами.

То есть, русскими. Потому что

Скифы, русские и остальные,

Перечисленные Геродотом,

А потом и другими историками,

На пространстве огромном, народы,

Как бы их там ни называли, –

Это древний, единый народ.

Вот какие мысли меня

Посещали, покуда я слушал

Джаз отличный на Митридате.

А потом я спустился вниз,

В город, пахнущий морем, и слушал,

Весь в порыве, почти в полёте,

Словно я вот-вот поднимусь

Над землёю, иную музыку –

Романтическую, конечно же,

Скажет кто-то, – ну, пусть и так,

Но на самом-то деле – сложную,

С контрапунктом, в котором было

Разом собрано всё наперёд,

Что случалось со мной потом.

Керчь, и в ней – прорастанье дней,

Что меня призовут, сильней,

С каждым часом, столь властно, вдаль,

Где изведаю я печаль

По ушедшим своим годам,

Что вернусь к ним потом, а там –

Будь что будет, – фригийский лад,

Вещий сон, мимолётный взгляд,

Обострённый, сквозь время, слух,

Обретённый, в скитаньях, дух,

Всё, в единстве своём, со мной

Будет рядом в тиши ночной.

 

XIII

 

И, конечно же, Феодосия.

Что, во сне? Почему бы и нет!

Вот она, как раскрытая книга.

Или свиток? И то, и другое.

То ли каменные цветки

Генуэзских башен внезапно

Распустились, вовсю расцвели

На холмах, в отдалении мглистом,

С бирюзовою жилкой, сиреневом,

Серебристом, от изобильных

Листьев диких окрестных маслин,

То ли стала расти, в длину,

В высоту, крепостная стена,

Защищая что-то заветное,

Сокровенное, то, что когда-то

Мне доступным было, но вдруг

Отодвинулось, потускнело,

Мне оставив надежду на то,

Что когда-нибудь вновь оживёт,

Возвратится, преобразится,

Станет ближе ещё и дороже,

Вдохновляя, смущая, тревожа,

То ли порт переполнился вдруг

Отовсюду сюда приплывшими

Кораблями, то ли полынь

У дороги, емшан-трава,

Мне напомнила о родном,

Но кричат над заливом чайки,

И плывут вдоль берега лебеди,

И песчаные полосы пляжей

Заливают волны с разбега,

Бьются в мол, рокочут, клокочут,

Непрерывно, грозно шумят,

Заполняют собою всё,

Что заполнить можно, и там,

Далеко, ещё далеко,

Нарастает девятый вал,

Чтобы разом подняться вдруг,

Во весь рост, исполином пенным,

Над пространством, и грянуть вниз,

И разбиться на миллионы

Влажной ртутью сверкающих брызг,

А потом откатиться назад

И подняться, упрямо, круто,

Доказательством непреложным

Силы, власти безмерной и ярости

Беспредельной стихии морской,

А потом – наконец успокоиться,

Подобреть, неспешно плескаться

В поле зрения, тихо вздыхать

О недавней мощи своей,

До поры ушедшей до времени

В потаённые обиталища

Всех страстей, – и узкий, прозрачный

Полумесяц в небе проклюнется,

Как птенец, и горлицы стаей

Прилетят, гугукая громко,

На деревья и кровли, и вечер

Незаметно в город придёт,

А за ним и ночь, а за ночью

Будет утро, за утром день,

Оживлённый, свежий, раскинет

Все красоты свои на коврах,

Как сметливый купец заезжий,

Призывая людей посмотреть,

Что же есть у него с собой,

Что привёз он сюда, и что же

Есть ещё у него в запасе,

И придёт к нему современность,

Вместе с тем, что ютится с краю,

Что таится, ещё не смея

Говорить о себе в открытую,

Не решаясь в глаза смотреть

И новациям вопиющим,

И остаткам той старины,

Что назвал наш поэт глубокой,

И посмотрит сперва на солнце,

А потом на море, потом

На людей, и возникнет – слово,

Точно птица, на горизонте,

Прилетит сюда, и за ним,

Стаей птичьей, возникнет – речь,

И тогда-то заговорят

Явь и сказка, и всё вокруг,

Настоящее, и былое,

И грядущее, потому что

Зарожденье его – вот здесь,

В этом городе, в этом сне,

В поздний час, в ночной тишине.   

 

XIV

 

А ещё ведь были – Судак,

Новый Свет, Южный берег, Ялта,

Севастополь, Бахчисарай…

Может – сказка, а может – рай.

Были? Есть. Расскажу потом.

Если вспомнятся. Если сами

Вдруг появятся. С чудесами.

Чтоб встречать их с открытым ртом.

С изумлением: вот, пришли.

Не забыли меня. Покуда

На земле не стареет чудо,

Быть и речи – для всей земли.  

 

XV

 

«Кто ты? Спящий? Или проснувшийся?» –

«Раньше – спящий. Теперь – проснувшийся». –

«С добрым утром!» – «Да, с добрым утром!» –

«Что ты будешь делать?» – «Вставать.

Умываться. Пить чай. Потом…» –

«Что – потом?» – «Буду снова работать». –

«А зачем? Кому это нужно?» –

«Нужно – мне». – «А тебе – зачем?» –

«Чтобы жить». – «Значит, хочешь жить?» –

«Да, хочу». – «Ну, тогда работай». –

«Что ж, спасибо на добром слове». –

«Я сказал тебе доброе слово?» –

«Безусловно, сказал». – «Какое?» –

«Ты сказал мне: тогда работай». –

«Где же доброе слово здесь?» –

«В интонации». – «Разве?» – «В тоне». –

«А ещё?» – «В твоей, неприкрытой,

Но легко различимой иронии». –

«Разве я говорил с иронией?» –

«Да, с иронией». – «А доброта?

Ты ведь сам её ощутил!» –

«Доброта – прошла сквозь иронию,

Словно солнечный луч сквозь оконную

Занавеску – и, высветлив суть,

Укрепилась и победила». –

«Ну, дела! Признаю поражение.

Исчезаю. Сегодня – сдаюсь». –

«Прощевай». – «Я ещё вернусь!» –

«Что поделаешь? Ты – наваждение». –

«Ты ответишь за осуждение!» –

«Наваждение, сгинь! Ответ –

Вот он, рядом, – солнечный свет». –

«Жжёт!» – «Ещё бы ему не жечь!

За меня заступилась – речь». –

«Ох, горю! Почему он – так?» –

«Разгоняет кромешный мрак». –

«А меня не погубит? Нет?» –

«Но прогонит. На то и свет».

 

XVI

 

Сгинул этот, из темноты,

Со знакомой лиловой рожей,

На крутое словцо похожей.

Я со светом – давно на ты.

Свет, спасибо тебе. Опять

Выручаешь ты, и спасаешь,

И в беде меня не бросаешь

И теперь. Не идёт ли вспять

Время? То-то шутил Дали

С подсознанием! То-то кто-то

Перепутал и впрямь щедроты

И утраты. Куда вели

Эти тропы, которых я

Проторил когда-то немало?

Что мешало и что внимало –

Там, на краешке забытья,

Там, за гранью, чей фаской шрам

На руке оставлен? Что стало

Прозреванием? Где начало

Всех невзгод? Где истоки драм?

Нет ответов? Ну что ж, рванусь

Прямо к свету. И с ним – в дорогу.

Но куда? Подожди немного.

Отдохнёшь и ты. Я вернусь.

А пока что – туда, вперёд,

В мир, который дарован свыше,

Чуя, зная, мечтая, слыша

Всё, что жизнь насовсем берёт,

Всё, что дарит мне навсегда,

Чтоб сказал я потом об этом,

Чтобы жил я в родстве со светом

В дни – пришедшие этим летом,

Вместе с давним моим обетом, –

Одиночества и труда. 

 

XVII

 

…Шестидесятые годы. Крылатые. Да, это так.

В них – дыханье свободы. Сквозь непогодь – зов и знак.

Шестидесятые. Время радости и любви.

Молодость. Надо всеми – свет: дивись – и живи.

Вроде бы так. Но всё же – вдосталь бывало бурь.

Были мы часто вхожи в грозную хмарь и хмурь.

В бездну порой глядели. Ждали святых вершин.

Можно ли все метели мерить на свой аршин?

Можно ли все раденья сызнова вспомнить вдруг?

Память – мои владенья. Что ж, обозначу круг.

Вызову днесь из боли тех, с кем дышал и пел.

Вырвался из неволи. Выжил. Похоже, цел.

Сед. Но и в зной, и в холод полон доселе сил.

Вроде бы и немолод. Я не напрасно жил.

Я не случайно с вами, други мои, сейчас.

Вставшие за словами, здесь вы. Так в добрый час!

 

…Выхваченное лучом

Таинственного прожектора –

Пограничного, может, военного,

Затаившегося до поры,

До того мгновенья, когда

Будет знак ему подан снова,

В коктебельской, приморской глуши –

И внезапно, вдруг, почему-то

Кем-то там, зачем-то, включённого,

Заработавшего, да так,

Что видны далеко вокруг

Все приметы вечернего берега

Или сонного моря ночного, –

Или нет, совсем не военного,

Но – магического, такого,

Для которого всё доступно,

Всё возможно, всё достижимо, –

Из кромешной тьмы смоляной,

Из ушедшего времени прежнего,

Из каких-то скрытых в пространстве

Арсеналов памяти, чтобы

Оживить былое, осмыслить,

По возможности преобразить,

Дать ему, невозвратному, имя,

Даже так: призвать, возвратить

Вот сюда, в начало неясное

Как-то быстро, совсем уж негаданно,

Разом, резко, внезапно пришедшего

В нашу жизнь столетия нового,

Приголубить, согреть, обнять,

Зарыдать, помолчать, понять?

Росчерк солнечного луча?

Или всё же – это свеча?

 

Ну-ка, встаньте передо мной,

Из былого шагнув сюда,

В новый век, в коктебельский, давний,

От ненастья спасённый рай,

В дом, где жив я памятью, волей

И работой, друзья мои,

Появитесь, один за другим,

Чередою, вы, молодые,

Вы, отважные, вы, хмельные

От избытка сил, от восторга

Перед жизнью, открытой вам,

Перед речью, перед рывком

В неизбежность, вперёд, к тому,

Что звало вас и что вело

По дорогам земным туманным,

По небесным просторам странным,

Встаньте рядом, в глаза взгляните,

Протяните в пространстве нити

Сквозь нелёгкие времена,

Чтобы в мире цвела весна,

Будьте снова собою, други,

Чтобы нынче во всей округе

Разливался блаженный свет,

Из далёких пришедший лет.

 

XVIII

 

…Города приморские, крымские.

Города, городки, посёлки.

Нет, не точки на карте, не пятна,

Не цепочки ночных огней.

Так случилось, что керченский светлый,

Чуть крошащийся камень, ракушечник,

И струящийся из-под земли,          

Невесомый, прозрачный огонь,

Так случилось, что лица идущих

В порт куда-то, к себе, моряков,

Так случилось, да, так получилось,

Что и город, со всем его, южным

И восточным, прибрежным, заморским,

Вроде близким, на деле далёким,

Обволакивающим туманом, –

Отодвинулся, сник, а потом

Возвратился решительно вспять, –

И остался – конечно же, тем,

Столь знакомым, тогдашним и днешним,

Да и вечным, – таким, каким его

Я, скиталец, ещё не отшельник,

Вдохновляясь, давно уже ждал.

Ведь и я там бродил когда-то,

Пел о чём-то, смотрел на море,

И сказать не мог, что же всё-таки,

Если что-то всё же возможно,

Хоть когда-нибудь да прояснится,

Хоть когда-то произойдёт.

Было море, на нём – корабль.

Было то, что почти навсегда

Уходило уже, уплывало.

И в безбрежности этой незнаемой,

В этой чёткости, ясности строгой

Каждой, пусть и мельчайшей, детали,

Видел я неизбежный покой.

Ничего, что под крышей и даже

Во дворе, повсюду лежали

Обломки античных, подлинных

И совсем не имеющих, вроде бы,

Прочной связи со всем окружающим,

Отрешённо белеющих мраморов.

Ничего, что дождило, и сухость,

Сухость в горле, всегда оставалась.

И гора Митридат оставалась,

Как и прочие горы, горою.

Может, в ритмах времён растворились

Отголоски мелодий знакомых, –

Но, однако, оркестр зазеркальный

Вдруг, неведомо где, заиграл.

И уже то ли вверх поднимались,

К неизменно высокому небу,

Сразу все корабли, и флотилии,

И эскадры, и всех их армады,

То ли вниз опускались, куда-то

К беспокойно молчащим глубинам,

То ли вдаль уходили, но были,

Несмотря на причуды зрения,

Или, может, воображения,

Сквозь кристалл магический изредка

Высветляясь, повсюду рядом.

И огни на холмах, и звучащие

Мерным гулом пространства раковины,

И густые, косматые водоросли,

И медузы, и крабы, и рыбы

С отраженьями звёзд на чешуйчатых,

Серебристых, скользких боках,

И дорожная пыль, и птицы,

И далёкое всё, и близкое,

И плавучее, и плакучее,

И тяжёлое, и воздушное,

И такое, чему названия

Не придумал ещё никто, –

Всё клубилось и вдруг свивалось

В шар, в клубок впечатлений, чувств,

Ощущений, прикосновений

К неизбежному, оставалось

Несомненным, живучим, крепким,

Долговечным, – я это знал.

Может, в тихой феодосийской

Полудрёме дневной, когда

Обвисает листва на деревьях

От жары, и вода журчит

Приглушённей, и в море штиль,

Может, вечером, в час, когда

Начинают мерцать цветы

Фосфорическим отраженьем

Отдалённых огней, когда

Мягче звуки и знаки чего-то

Назревающего поодаль

Притягательнее, чем днём,

Я услышал слова о несбывшемся,

И запомнил их, и храню

Где-то в памяти, глубоко,

Но звучат они и сейчас.

Может, в Ялте, в порту, когда

Провожал я там корабли,

Я увидел глаза нежнейшей

И вернейшей из всех, кого

Знал потом я, прекрасной женщины, –

И остался её внимательный,

Понимающий, чуткий взгляд

И доселе в сердце моём.

Или, может быть, в Севастополе

Я почуял дыханье пространства.

Или времени ход ощутил

В Херсонесе. А может, в Гурзуфе

Различил протяжное эхо

Дальней музыки. Что мне сказать?

Берега – мою речь берегут.

Да и речь – всегда берегиня.

Надо будет – вновь призовут.

Ведь живому – не до гордыни.

Ведь живое – сама благодать.

Радость, с грустью в дружбе давнишней.

Для живого – никто не лишний.

Остальное – не передать…   

                       

XIX

 

…Представьте себе огни –

Вдали, и вблизи – огни:

Цепочки, скопления, россыпи,

И – тёмные очертания

Приближающегося неспешно,

Продолжающегося – и вправо,

И влево, и вглубь, туда,

Где угадывается гряда

Крутолобых гор, а за нею –

Ещё гряда, и ещё,

Раздвигающегося, как веер,

Завораживающего зрение,

Обостряющего – да так,

Что становятся вдруг слышны

Все оттенки малейшие звуков,

Составляющих нечто единое,

Неразрывное, неизъяснимое

В красоте своей непостижимой,

Но родной и знакомой, – слух,

Раскрывающего какие-то

Потайные оконца в памяти,

Заставляющего внезапно

Биться громко и часто сердце, –

Очертания крымского берега.

Приближение берега – с моря.

С корабля. С любого судёнышка.

Вид на берег. Вхождение в порт.

Возвращение. Но – куда?

Может – в юность. А может – в этот

Южный, крымский, роскошный вечер.

Может – в сон? Я не сплю, поверьте.

Это Ялта? Неужто? Да.

Пальмы, набережная, платаны,

Галереи, балконы, ярусы

Нависающих друг над другом,

Словно спелые гроздья невиданных,

Экзотических, ярких плодов,

Сквозь листву, то резную, то плотную,

Сквозь прозрачные струи воздуха,

Лёгких, светлых, узорных домов.

То ли есть в этом что-то испанское,

То ли пенится, как шампанское,

Жизнь на южном, с приезжими толпами

Отдыхающих, берегу.

Вечер пышет энергией бурною.

Изумрудное и лазурное –

Вперемешку, как хвост павлиний.

И соблазны – на каждом шагу.

И – глаза, широко открытые,

Женщин, шествующих со свитою

Карнавальной, своей защитою

От реальности – там, где им

Предстоит обитать, уехавшим

После отдыха в города свои,

Где волшебных чар не доищешься

Посреди бесконечных зим.

Это – Ялта, сплошная блажь,

Наваждение, сон, мираж,

Южный вечер, входящий в раж,

Дрожь в коленках, азарт, мандраж,

Чушь, фантастика, бред, просвет

В гуще серых, безликих лет,

Сказка, притча, легенда, вздох

Всех традиций и всех эпох

По надежде и по любви,

Счастье, радость, огонь в крови,

Свежий ветер, тоска, жара,

Холод лунный, провал двора,

Завихрение белых стен,

Стон из парка и кровь из вен,

Серебро, золотистый блеск,

Горя омут и моря плеск,

Балюстрады, цветущий круг,

Запах роз и ключи из рук

На асфальт, и горячий след

Поражений всех и побед,

Кипарисы, рисковый ход,

Гул элегий и рокот од,

Нашей жизни крутой замес,

Ожиданье любых чудес,

Обещанье любых щедрот,

Шелест листьев, струенье вод,

Лепет губ, восклицанья, смех,

Дерзость, грех, доброта, успех,

Обаяние и беда,

Расставание навсегда,

Обретение новых мук,

Встреч случайность, клубок разлук,

Нить, протянутая вперёд,

Шаг тревожный за поворот,

Взгляд усталый на всё вокруг.

Это – Ялта, и это – юг.

Почему я вспомнил её?

Потому что вело – чутьё.

И – наитье. В который раз!

Рай, мелькнувший у самых глаз…

 

XX

 

…Жаль, что лето снова проходит.

Что же было нынешним летом?

Я работал. Был всем обетам –

Верен. В сердце рвалась тоска.

Я старался держаться. Было

Мне несладко. Не потому ли

Мне запомнился день в июле –

И стрекозы, и облака?

Вот и запись об этом. Пусть

Мне и нынче развеет грусть.

___

 

Облака – надвигаются с запада,

Заволакивают синеву,

Густеют в горячем небе,

Клубятся, меняют окраску,

И цвет переходит в цвет:

Белёсый – в чуть синеватый,

Молочный – в бледно-лиловый,

Сметанный – в туманный, сквозной, –

И вся эта масса движется,

И вся эта зыбкость дышит,

И вся эта гуща бродит,

Ворочается, встаёт

И крепнет, как будто брага, –

И видеть ли в этом благо? –

И ждать ли дождя? – не знаю,

По мне – так пускай придёт.

 

Стрекозы – повсюду, их множество,

Глазастые, гибкие, маленькие,

Недавно вдруг появившиеся, –

Летают среди ветвей,

Сидят, как из воздуха сотканные,

Загадочные создания,

На листьях и на цветах,

На бельевых верёвках,

Взлетают, вибрируя крылышками,

Смотрят вокруг с любопытством,

По-детски, – им, видно, нравится

Вживаться в июльский мир.

 

Подобие марева в небе.

Обрывки музыки. Ветер.

Простор над Святой горою.

Стрекозы и облака.

 

И день в середине лета

Особым наполнен смыслом.

И вечер придёт, прохладный,

Означенный полнолуньем.

И мысли взлетают – к птицам,

Стрекозам и облакам.