Все стихи Владимира Ковенацкого
* * *
Автобус похоронный
К подъезду подкатил
В реке, густой и сонной,
Плеснулся крокодил.
В нахмуренное море
Уходят паруса.
В готическом соборе –
Органная гроза.
Восходит шар огромный
Над улицей сумной.
Автобус похоронный,
Неужто он за мной?
Автопортрет
Из глуби зеркала глядит
Мужчина средних лет.
Разносторонний эрудит,
Художник и поэт.
Немного отрешённый взгляд,
Немного свёрнут нос –
Закономерный результат
Того, что перенёс.
И можно (в этом нет беды)
Сказать наверняка –
Не гладит клочья бороды
Лилейная рука.
Плоды земные любит он
И выпить не дурак.
И ценит он здоровый сон
Превыше всяких благ.
Добавим блеск очков – и вот
Покорный Ваш слуга...
Лишь над челом недостаёт
Лаврового венка.
Баба
В суровом сумраке, в тиши музейной
Я на тебя гляжу, о, каменная баба,
На рожу плоскую, чуть видные глаза,
На руки, что скуластый твой творец
На чаше свёл, прижатой плотно к брюху.
И вижу ту, на чьей могиле стояла ты...
Я чувствую пьянящий степи весенней, дикой аромат,
Я слышу звон браслетов и колец,
Вплетённых в чёрные тугие косы,
И молодая кровь, как под землёй родник,
Сквозь бронзовую кожу пробиваясь,
Румянцем ярким красит щёки ей...
И, если я рукою осторожной тебя коснусь,
О, каменная баба,
Дежурная старуха не кричит,
Не полошится, ибо ты
Считаешься неценным экспонатом.
Таких, как ты, и в коридорах ставят.
И только мне, бродяге-одиночке,
Ты кажешься дороже всех реликвий,
Старинных книг, оружья и знамён.
В дороге
Над мельканием перелесков,
Синью тронутые слегка,
Разворачиваются в небе
Величавые облака.
И над выцветшими полями,
Над пронзившим поля шоссе
Целый мир, недоступно ясный
В недоступной своей красе.
Как там тихо и безмятежно
И, как в детстве, тянет туда –
В эти сказочные долины,
В эти призрачные города.
Как легко там и как огромно,
И в мелькании облаков,
Различаю я очертанья
Стариков, лошадей, слонов.
Но я знаю, когда проходит
Сквозь облака самолёт,
Лишь тумана седого клочья
Видит кругом пилот.
Вечер
Сладостно тихий вечер
Тонет в глубокой мгле.
Звёзды собрали вече
В матовой синеве.
Неоном язвяще-пёстрым
Вспорота темнота.
Мокрый гранитный остров
В парке шумит фонтан.
А возле деревьев старых
(Воздух прохладно свеж)
Сидят на скамейках пары
И шепчутся, чёрт их съешь!
А я, проходящий мимо,
Чувствую: хуже всего
Быть никем не любимым
И не любить никого.
1956
Возвращение норманнов
Вот он берег, суровые фьорды,
Очертанья уступов крутых.
Носом лодки, изогнутым гордо,
Мы вступаем в объятия их.
Полосатый свернули парус
И в знакомую бухту гребём.
Волны тихо шуршат, рассыпаясь,
За изломанным нашим рулём.
Будто мы
По играющей зыби не шли,
Будто не было бешеных схваток,
И не тешил весёлый разбой.
Будто путь наш далёкий был краток…
Волк
Как я выберусь из леса,
Худ и голенаст,
Под кружок луны белесый,
На хрустящий наст;
Как возьму я, задеру я
Морду на луну –
И завою, и заною,
Душу всколыхну,
Чтоб моим скулящим воем
Полнилась земля,
Чтобы в стуже и покое
Замерли поля,
Чтобы овцы трепетали
В тёплых закутах,
Чтоб ещё сильнее стали
Ночь,
мороз
и страх.
* * *
Вот пришла весна опять,
Расцвела природа.
Снова некого обнять
В это время года.
Скоро буду все равно
Лысым как коленка.
Жизнь похожа на кино
Студии Довженко.
Дом
баллада
Дом погорелый на пустыре
В мрачный покой погружён.
Ветры промозглые в сентябре
Свищут в дырах окон.
Весною гнусаво коты поют
Среди обгоревших стропил,
Но сверхъестественный жуткий уют
Старый скелет сохранил.
Бывает ночами светом огня
Дом изнутри озарён
Там скачут и пляшут, посудой звеня,
Там рявкает патефон.
И мечутся отблески на пустыре –
То ведьмы и упыри
Сбираются в доме и в мерзкой игре
Хохочут, визжат до зари.
Вы в дом погорелый не верите, да?
Я вам удружить не прочь.
Я вас провожу, заберитесь туда
И там проведите ночь...
Но руководящий товарищ Попов
Мистики не терпел
И вот однажды без лишних слов
Дома решил удел:
Старую мрачную рухлядь снести
Велел, и на месте том
Многоэтажный дом возвести
И садик разбить при нём.
Задвигались краны, – и дом готов!
И в садике детский визг.
Но руководящий товарищ Попов
Не знал, что пошёл на риск.
В доме неладно:
Молодожён стал импотентом вдруг,
Ветхую бабку пырнул ножом
Десятилетний внук.
И вопль на заре
Расколол тишину квартиры сорок шестой –
Бухгалтер Пинкин облил жену
серною кислотой...
И точно Гаршин, нашед исход,
Ночью напившись в дым,
Бросился в лестничный пролёт
Дворник дед Никодим.
Окно за окном настигала тьма,
И те, кто остался жив,
Неизлечимо сошли с ума,
Близких похоронив.
И снова открыт всеми брошенный дом
Для мокрых налётов дождя.
И нечисть опять собирается в нём
В ночи хороводы водя.
Весною вернутся бои котов
На кафельной глади плит,
И горькую запил товарищ Попов –
Предание так гласит.
Дорога в Никуда
Луной щербатолицей
Неярко озарён
И лужами искрится
Накатанный гудрон.
В кюветах, точно в трюмах,
Качается вода.
Лежит в полях угрюмых
Дорога в никуда.
Полны кюветы эти
Следами тьмы и лжи.
Невскормленные дети,
Обоймы и ножи.
Тела автомобильи,
Ни стекол, ни колёс,
Бутылки в изобилье
И всяческий отброс.
Кто по дороге шёл той,
Запомнит ветра стон
И под луною жёлтой
Искрящийся гудрон.
И указатель справа
Прочтёшь не без труда –
Написано коряво:
«Дорога в Никуда».
Заезд
на ипподроме
Колокол ударил, и в руке стартёра
Полыхнул флажок. И сразу пыли взлёт.
На трибунах – нарастанье хора.
Лошади бросаются вперёд.
Пёстрая косматая лавина,
Дробный стук стремительных подков.
У жокеев шёлковые спины,
В пене мундштуки у рысаков.
Вон, гляди! Орловец горбоносый,
Пыли ореолом окружён,
Вырвался вперёд. Многоголосый
На трибунах рёв. И колокола звон.
Из В. Сосюры
вольный перевод с украинского
Струны, струны ливня, нити серебра,
На траве поникшей жемчугов игра.
Их всё больше, больше, им потерян счёт…
Градом, градом, градом землю высь сечёт…
И цветов головки с муравой сплелись…
Не секи ты градом, пасмурная высь,
Не секи ты землю, колоски щадя –
Их гнетёт и клонит перепляс дождя!
Улетайте тучи за моря, моря,
Пусть сойдёт на землю радуга-заря,
Чтоб воды напиться из Днепра-реки,
Чтоб под солнцем снова встали колоски.
* * *
Какое счастье жить на белом свете!
Что из того, что мне уж сорок лет?
Ведь слава, деньги, женщины и дети
В конечном счете – суета сует.
Пусть седина клубится негустая,
Послушны мне бумага и металл.
Я видел дали горного Алтая,
И хоть недолго, счастье испытал.
Сейчас, допустим, скверная погода,
И мокрый снег, и стужа в мастерской...
Придёт апрель, и расцветёт природа,
И небеса блеснут голубизной.
И пусть на подозрительной планете
Пройдут мои последние года,
Какое счастье жить на белом свете,
И пить вино с друзьями иногда!
* * *
Когда заведут голоса непогоды
Тоскливую песню (в ней холод и страх),
Ко мне обогреться приходят уроды
И шумно галоши снимают в сенях.
Я искренне рад посетителям странным.
Поставлю им чаю, нарежу лимон,
Сажусь в их кругу за душистым стаканом
И слушаю говор их, смутный, как сон.
Даю посмотреть им гравюрные папки,
Любовно они разбирают листы,
Потом надевают промокшие шапки
И молча уходят в кромешность и стынь.
Конармия
Конармия! Про свист казачьих сабель
Мне рассказал замысловатый Бабель.
Твоих копыт раскатистое эхо
Мне передал немногословный Греков
Широкой кистью действуя, как шашкой,
С лихой кавалерийскою замашкой.
Конармия! Твой голос величавый
Меня тревожит песенною славой.
Я не был опалён степи жестоким зноем,
Не проверял подпруги перед боем,
Я не хлебал кулеш с усталыми бойцами
И не срывал в отчаянье тоскливом
Косматую папаху над начдивом.
Я юность нежную, очкастую свою
Растратить не могу, как факел сжечь в бою.
Конармия! Твой голос величавый
Меня тревожит песенною славой.
Король Сатурна
Я личность очень незаметная,
Хоть и устроился недурно.
Есть у меня мечта заветная –
Стать императором Сатурна.
Сижу, входящих лица путаю,
Обед невкусный ем в столовой,
И всё мне кажется, как будто я
Красавец в мантии лиловой.
Я бал в честь короля Меркурия
Устроил на кольце планеты.
В сосудах ароматы курятся,
Сверкают гости, разодеты.
Кусочки звёзд в оправы вставлены,
Как отшлифованные камни…
Ох, размечтался, крыса старая,
На партсобрание пора мне!
Лебединый пруд
поэма
Есть уголок один у нас –
Пруды такие – Чистые,
Порою там мы пили квас,
Хоть не крестясь, но истово.
Жил лебедь Борька на пруду
И чистил перья белые,
Но рядом на его беду
Пивную люди сделали.
Народ охотно пёр в подвал
В значительном количестве
И водку в пиво наливал
Почти по месту жительства.
Бывали там выпускники
Военной академии,
Приезжие-отпускники,
Непризнанные гении.
Старушка тёрлась там одна
И с бранью безобразною,
Стремилась выпить все до дна
Чужие кружки грязные.
Окурки мокли по углам,
Краснели лица потные.
Делили воблу пополам
Угрюмые животные.
И становилось всё тесней,
Со сводов что-то капало,
И двое молодых парней
Со смехом девку лапали.
Но им пора. Они спешат.
И – смутное желание:
Пути трамвайные блестят –
Намек иль ожидание?
Стоят, задумавшись, втроём
Чего-то очень хочется.
Пред ними тёмный водоём,
В который кто-то мочится.
И Борька медленно подплыл,
Невинный, словно лилия.
Она неясный символ сил:
Одетта иль Одиллия?
И как на сцене на воде
Прелестный лебедь плещется,
А им – все мысли о еде:
Закуска уж мерещится.
И вот они его несут
Прочь от пруда лебяжьего,
И скрипки нежные поют
Прощальное адажио.
И перья на асфальт сырой
Роняя лебединые,
Спешит вся троица домой,
Шаги ускорив длинные.
Хлопочет девка, суетясь,
Чтоб выпить им под лебедя.
Рукой смахнувши пыль и грязь,
Накрыла стол обеденный.
Стоят там водка и боржом,
Шампанское Советское,
А в Государственном Большом
Плывёт в тот миг Плисецкая.
Огромный рукоплещет зал,
Восторги и овации –
Никто из зрителей не знал
Об этой ситуации.
Потом всё было как всегда,
И в неуютном здании
Калининского нарсуда
Тянулось заседание.
Судьбы свершился приговор, –
Виновные наказаны,
Но белых лебедей с тех пор
Не видели ни разу мы...
Лишь птицы, чёрные, как смоль,
Склоняют клювы красные,
А там, где сердце, там и боль,
Конечно, неопасная.
Всё также трудится Москва,
В пивной – всё те же пьяницы,
Старушка та ещё жива,
И Вам велела кланяться...
Мадонна
Осенний ветер тучи громоздит
На небе блёклом и уже уставшем
Пылать горячей летней синевой.
И пасмурность смывает очертанья,
На рыжие деревья и поля
Набрасывая тихо паутину,
Вуаль полупрозрачную как сон.
В леваде-загородке у конюшни
Гнедая кабардинская кобыла
Покойно сено жёлтое жует,
Хватая стебли мягкими губами,
Копыта врыв в истоптанную грязь.
А вкруг неё, разбрасывая слякоть,
Весёлый, золотистый, горбоносый,
Встречая осень первую свою,
Короткохвостый носится жеребчик.
То изгороди серый шест грызнет,
Мосластые расставив ноги, то
Кобыле в пах сует мордашку, но
Она едва на сына поведёт
Огнисто-тёмным материнским взглядом.
Корявый дед в затасканной спецовке,
Размахивая цинковым ведром,
Выходит из конюшенного мрака.
«Как звать их, дед? Я не был здесь давно!»
Дед улыбается, и из морщин
Встают усы прокуренные дыбом.
«Кобылка – Доля, Дельный – сын её».
И солнце пробивает туч заслон
Забытым, чуть ли не весенним светом,
И исчезает мягкая вуаль,
И всё вдруг загорается пожаром
Звенящих отражений и цветов,
И над кобылой, медленно жующей,
Качает ветви тонкая берёзка,
Обмётанная тонкою листвой.
Маленькие песни
1. Двойная луна
О, какая стоит тишина!
И в воде отразилась луна.
Если чуть колыхается блик –
Это в небе, не в озере сдвиг.
2. Вечер
Кот умывается лапкой,
Движется клоп по стене.
Вечер, промозглый и зябкий,
В гости приходит ко мне.
3.
В зоопарке лев рычит
Странно, страшно и тягуче,
В зоопарке лев рычит,
Словно гром из тёмной тучи.
Но смеются горожане:
Не страшней, чем джаза ржанье,
Этот страшный, грозный рык,
Зверя запертого крик.
Мне двадцать пять (из цикла «Это неизбежно»)
Мухаммед Чаглар. Перевод с турецкого
Мне двадцать пять. Я ловок в рубке.
Поэзия – я смыслю в ней.
Я пью дымящиеся кубки
Томления весенних дней.
Я знаю женской груди трепет
И соловья полночный щёлк.
Я знаю, как закаты лепят
Огнистых привидений полк.
Но завтра поведу в атаку
Свой эскадрон. Блеснёт разрыв –
И оземь грянусь я с размаху,
Падения не ощутив.
Монархический романс
Прозвучал таинственно и нежно
На балконе голубиный стон.
В мантию закутавшись небрежно,
Император вышел на балкон.
Возле самодержца не стояли
Стражники с оружьем под полой.
С набережной узкого канала
Дворник помахал ему метлой.
И, как провинившиеся духи,
Медленно с уходом темноты
Расползались пьяницы и шлюхи
И вконец охрипшие коты.
Наступила утренняя свежесть –
День и ночь связующая нить.
Сумасшедший добрый самодержец
На рассвете вышел покурить.
* * *
Моя любовь – осенний лес пустынный.
Я не спеша с этюдником бреду,
С лица снимая волос паутинный
И слыша крик утиный на пруду.
В воде тяжёлой леса отраженье,
Как сбитый плот качаясь на плаву,
Меня готово взять без возраженья,
Как ветром занесённую листву.
* * *
Моя обетованная земля!
Мне до тебя вовеки не добраться –
Ни средствами новейших авиаций,
Ни башмаками странника пыля.
Твои поля, где не видать травы
За пёстрою мозаикой цветочной,
Твоих плодов пленительная сочность,
Твои ручьи – не для меня, увы.
Не для меня – просторы светлых рек…
Но, может быть, ты – тундра ледяная
Где пробегают волки, мёрзлый снег
В сиянье лунном лапами пятная?
* * *
Мы сидели в угрюмой каморке
За бутылкой плохого вина,
И глядел, неподкупный и зоркий,
Чей-то глаз из ночного окна.
Всё призывней неслось из-за двери
Грустно-сладкое пенье сирен,
И зеленые юркие звери
Пробегали по сырости стен.
Завывала и пенилась вьюга,
Рос на улице снега настил,
И в глазницах печального друга
Было видно мерцанье светил.
На перроне
Мы одни на пустынном перроне,
Рельсы тускло блестят, уходя.
На плаще и на мокром бетоне –
Монотонная пляска дождя.
Как печален твой взгляд исподлобья,
Голос тих и рука холодна!
Громоздятся дома, как надгробья –
Не горит ни в одном ни окна.
Уж на полке стоят чемоданы,
Машинист раздувает пары…
Там, за гранью, туманные страны…
До свиданья, мой друг, до поры!
* * *
Над городом щербатая луна
Повисла, словно крышка от кастрюли,
И парочку мои шаги вспугнули.
Немудрено, ведь в городе весна.
У кошек завершается сезон,
Мелькают тени в сумраке неплотном,
Кричать и драться свойственно животным,
Таков биологический закон.
Меняется мой город на глазах:
Там, где ютился домик симпатичный,
Теперь пустырь зияет непривычный,
Весь в мусоре и битых кирпичах.
Здесь возведут, наверно, дом жилой,
Где совершатся новые зачатья,
И тех людей уже не буду знать я –
Ведь я почти на финишной прямой.
И будут ли они счастливей нас,
Наследники грядущего прогресса,
Занятно б знать! Но времени завеса,
Увы, непроницаема для глаз.
* * *
Нет, ты не блоковская дама,
Не носишь чёрного платка,
На всё ты смотришь очень прямо
И в рассуждениях кратка.
Ты вся – обыденность и проза,
Глаза не искрятся твои,
Ты не диковинная роза
В бокале чистого аи.
Так отчего, когда услышу
Твоих стук лёгких каблуков,
Тверёзому, мне сносит крышу,
Да так, что плакать я готов?
Ну что же?
Ну что же? Один, так один.
Не буду стонать я и плакать.
Свеча, что одна горит,
Светится ярче во мраке.
Пусть будут только моими
Сокровищ моих подвалы,
Забуду любимое имя,
Уйду – поминайте, как звали.
И себя, будто скряга монеты,
Буду сыпать в ладонь из ладони,
И в милом занятии этом
Всё остальное потонет...
* * *
О, если бы я мог
Всех истекающих кровью
Под небом, закопчённым взрывами,
На плечах оттащить в санбат!
О, если бы я мог
Всем небритым, сутулым и робким
Женщин прекрасных дать!
О, если бы я мог
Подобрать всех котят бездомных,
Вопящих ночью от голода,
И тёплым поить молоком!
* * *
О, ночь в каменноугольном лесу!
Недвижные гигантские стволы,
Недвижные узорчатые кроны,
Недвижные протоки и болота,
Невидимые лапы испарений,
Пронзающая сердце тишина.
Чу! Плеск воды и треск хвощей.
Пупырчатою кожей мерцая в лунном свете,
Покрытый сетью водяных растений,
Выходит на берег стегоцефал.
Он приближался. Диск луны
Облил его неярким светом,
И были мне уже видны
Клыки, подобные стилетам.
Я слышал хрип и грузный скок.
Но вот спасенье и преграда.
Я в чёрный бросился поток,
На берегу оставив гада.
Обжора
Он ликовал. Куриные кишки
Пред ним лежали жёлто-красной грудой.
Он их сожрал. И вытер со скулы
След сукровицы выгнутою лапой.
Он переел. Мелькнул отсвет тоски
В его глазах, пронзительно-зелёных.
Хотел уснуть, но сладкий, сытый сон
Не приходил. И брюхо сжали спазмы.
И он сблевал. И снова ком кишок
Лежал пред ним, бесформенно зловонный.
И. чтоб убрать, за щёткой и совком
Пошёл хозяин с матерною бранью.
Одиночество
В восторге толпа.
Пробита тропа.
Бумажек хрустящих шорох.
А сердце болит.
Оно, как болид,
Летящий в межзвёздных просторах.
Опусы
из письма В. Наумову
1.
Я боюсь смерти.
Я боюсь бешеных собак.
Я боюсь военной службы.
Но ещё больше я боюсь самого себя.
2.
В шумно бегущей толпе я встретил слепого. Он шёл торжественно, с неподвижным лицом, и ударил меня по ногам палкой.
3.
Прощай, моя милая! Я увижу грязь и разложение, кровь зальёт мою шашку до темляка. Но я пронесу тебя в себе, как луч света.
И он ушёл, печально звякнув шпорами.
Когда он вернулся, то уже не мог звякнуть шпорами.
Война откусила ему ноги.
Орех
Орех шумел зелёною листвой
Над озером, в котором отражались
Флотилии косматых облаков
Граниты-валуны и тёмный ельник.
Орех не знал, что нож неутомимый
Вонзается в его живую плоть
И ствол наполовину перерезан.
Осенние мысли
Моя дорогая, ты мне не досталась,
От вешних рассветов, бессонниц и слёз,
Осталась усталость, да самая малость
Любви небывалой, да сердца износ.
Осенние мысли
1.
Моя дорогая! Ты мне не досталась.
От вешних бессонниц, рассветов и слёз
Остались усталость, да самая малость
Любви небывалой, да сердца износ.
2. Новый день
Что несёшь ты, новый день?
Труд упорный или лень?
С кем я выпью ввечеру,
Если денег наберу?
Будь ты плох или хорош,
Встречи с милой не несёшь.
Будь ты проклят, новый день!
Осень в зоопарке
Посредине столицы великой,
Где сгустился бензиновый чад,
Представители фауны дикой
За решётками тихо сидят.
Льву мерещится полдень Сахары,
И пингвину – полярные льды...
Так, наверно, родные бульвары
Снятся ссыльному близ Воркуты.
Облетают корявые ивы,
Слоем листьев покрыт водоём,
И рассветный фламинго тоскливо
Искалеченным машет крылом.
Несмотря на режим заключенья,
Несмотря на бензиновый чад
Распускает павлин оперенье,
Затмевая сентябрьский закат.
Обнажаются чёрные ветви,
В позолоте животных тюрьма,
И конец рокового столетья
Надвигается, точно зима.
Ставят белки в колёсах рекорды,
Чуть заметно струится удав,
И глядят надзиратели гордо,
Рукава кумачом обвязав.
Вот такие же были повязки
У дружинников в пятом году.
Их потомки стоят без опаски
У свирепых зверей на виду.
Забывают детишки о школе,
Дремлет пьяный, присевши в тени...
Людям кажется, будто на воле,
Точно звери, гуляют они.
Посредине великой столицы,
Где трамвайные блещут пути,
Бегемоты, орлы и лисицы
Коротают свой век взаперти.
* * *
Отчего бывает так, не знаю,
Но приходит вдруг издалека
Злая, непонятная, глухая,
Иррациональная тоска.
И тогда, её придавлен силой,
Верный штихель выронив из рук,
Вижу вместо лиц – свиные рыла,
Вместо речи слышу мерзкий хрюк.
И мечусь по городу я шало,
Зданья пролетают, точно сны,
И готов заплакать я устало
На груди у каменной стены.
Песнь о диване
Герой добывает в полёте
И славу, и орден, и чин,
А я по наследству от тёти
Старинный диван получил.
Припев:
Ах диван, мой диван,
Мой старинный диван,
Я люблю тебя нежно, как сын.
Ты звучишь, как рояль,
Ты зовешь меня вдаль
Нежным звоном упругих пружин.
Ура, окупились усилья,
Не зря я потел до сих пор,
К дивану приделаны крылья,
Колёса и мощный мотор.
Припев.
Пусть ходят под окнами воры,
Пусть злится сосед-живоглот,
Меня в голубые просторы
Уносит диван-самолёт.
Припев:
Ах диван, мой диван,
Мой старинный диван,
Я люблю тебя нежно, как сын.
Ты звучишь, как рояль,
Ты несешь меня вдаль
Нежным звоном упругих пружин.
Песня солдат
С чётким барабанным боем,
Шаг, как песню, выводя,
Мы идём парадным строем
Мимо нашего вождя.
Все нам ясно в смутном мире:
Встанем с утренней трубой,
Будет нам обед в четыре
И в одиннадцать отбой.
Услыхав приказа слово,
Мы рванёмся в тот же миг.
В неприятеля любого
Всадим пулю или штык!
* * *
Повис багровый лунный круг
Над жутким лесом подсознанья.
Не выпускай ружья из рук –
Вот поступь тигра, вот – кабанья.
Патроны к бою приготовь!
Смотри – в редеющем тумане
Моя убитая любовь
Лежит на сумрачной поляне.
Тиха улыбка мёртвых уст.
Горька давнишняя потеря.
И птичий крик и сучьев хруст
Под лапой мерзостного зверя.
Ползёт рассвет на смену мраку,
И, скрыв животную тоску,
Мы поднимаемся в атаку
По офицерскому свистку
Ты не узнаешь, мама, сына,
Ты – мужа, милая жена:
Питекантропья образина
Огнём убийства зажжена
Вот я бегу – космат и страшен,
Забыты принципы добра,
И кровью плоский штык окрашен,
И грозно хриплое «ура»!
Прощание
В этом пасмурном мире
Злы ветров голоса.
Между нами всё шире
Тёмных волн полоса.
За туманом забвенья
Различимо едва
Губ любимых движенье
И не слышны слова.
Над асфальтом дороги
Закипает заря,
И на вётлах убогих –
Желтизна сентября.
И озноб пробужденья
Пробирает меня.
Здравствуй, время рожденья
Неизвестного дня!
Снегопад
Какая тишь, и снегопад,
И всё бело и невесомо,
Лишь поезда вдали стучат,
Чуть слышен гул аэродрома.
Стада ободранных елей,
Деревня: избы и ограды –
Всё это кажется милей
В смиренье белом снегопада…
Сны
Сюита
1.
Баю, баюшки, баю,
Тебе песенку спою.
Пусть тебе приснится та,
Что прекрасна, как мечта.
Пусть твои заполнят сны
Крокодилы и слоны.
Пусть тебе приснится рай,
Баю, баю засыпай…
2.
Мелодичный бой часов.
Дверь закрыта на засов.
Вразнобой горят огни.
Мы с тобой одни, одни…
Чуя сумерек исход,
Разминает лапы кот.
Тишина. Отворено
В ночь осеннее окно.
И луна пустилась вплавь…
Если б это было – явь!
Сон расскажет мне – свяжись!
Эх, собачья наша жизнь!
3.
На дальнем берегу стола
Судья угрюмый гладил баки,
И морда у него была
Не то свиньи, не то собаки.
И свет неверный освещал
Их всех, насупленных и странных,
Набитый публикою зал,
И прокурора, и присяжных.
Я помню: чей-то хриплый бас
Читал мне строки приговора.
Напрасно пару милых глаз
Искал я в зале, как опору…
Да и откуда взяться им?
Метались тени. Смутно было.
Концом довольная моим
Ревела публика и выла.
4. Разговор с паровозом
Стояла ночь, весь город охватив,
Истыканная крапинками звёзд,
И типографски чёрен на пути
Стоял пары спустивший паровоз.
И было слышно, как вдали стучит
Состав какой-то, долговяз и скор,
И в этой тёмно-голубой ночи
Худую руку поднял семафор.
Я проволоки тихо перелез.
Во мне стоял несбыточного гул.
И паровоз, поняв приветный жест,
Мне дышлом дружелюбно подмигнул.
И начался чудесный разговор
Меж мной и паровозом. Глуховат
Был тихий бас машины. До сих пор
Мне чудится его стальной раскат.
Он мне о том, как тяжко громыхать
По скользким рельсам, не считая дней.
А я о том, как замкнуто суха
моя любимая со мной наедине.
Я рассказал похабный анекдот.
И добродушно тендером тряся,
Смеялся он, но розовый восход
Испачкал всё, и – разговор иссяк.
Взвивался пар, обходчики брели.
Я, отоспавшись, вновь пришёл туда,
Где семафор и блики рельс в пыли.
Его уж не было. Угнали. Навсегда.
5.
Я проснулся в рассветную рань.
Сонно глянул в сумрак дремотный.
На окне извивалась герань
И мурлыкал разбуженный кот мой.
Лёгкость странную ощутил
Я тогда – будто выросли крылья.
В одеяло закутавшись, дверь отворил
И над городом спящим поплыл я.
6.
Вставай, каналья!
Слышишь – дождь!
Не выйдешь без галош!
Вставай! Тоска и тяжкий труд
Тебя у двери ждут.
Прекрасна правда, ложь мерзка,
Как ни была б сладка.
Прекрасна правда, а не ложь,
От правды – не уйдёшь.
Вставай, каналья! Слышишь – дождь!
Не выйдешь без галош.
Сон о кентаврессе
В тенистом парке на углу лежала
Прелестная нагая кентавресса
С зелёно-золотыми волосами.
Подогнутые к туловищу ноги
Напоминали лошадей в ночном,
Когда они ложатся на траву
Затянутые пологом тумана
И... засыпают.
Стройный женский торс
Держался вертикально. В тонких пальцах
С шлифованными красными ногтями
Держала сигарету кентавресса.
Другой рукой она держала ручку
Большого зеркала и любовалась в нём
Своим лицом, прелестным и жестоким.
А на траве бутыль стояла рядом,
При ней бокал, а в нём вино искрилось,
Как волосы – зелёно-золотое...
Я зимним утром видел этот сон.
* * *
Столетье наше близится к концу.
Мелькают годы, словно дни недели.
Давно ли я смеялся в колыбели,
И вот бегут морщины по лицу.
А на душе сомненья и тревоги,
Пора, наверно, подводить итоги.
Я не изведал бури боевой,
Не побывал ни разу за границей,
И то, что в памяти моей хранится
Нерасторжимо связано с Москвой,
Здесь до седин дожил я, и не скрою,
Привязан сильно к городу-герою.
Не за горами осень. Ну так что ж?
Я за столом устроюсь поуютней,
И пусть несёт меня теченье будней
Туда, куда любой из смертных вхож,
И станет дней остаток тихим раем.
Войны бы только не было с Китаем.
Сумерки
Синие сумерки гуще,
Месяца дужка видна,
Нежные трели лягушек
Напоминают – весна.
В небе усталая сонность
После тревожного дня,
Тихая – ах! – просветлённость
Вновь посетила меня.
* * *
Тлеет небо, лужи, сырость,
Облетает старый вяз.
Я по улице, где вырос,
Прохожу в последний раз.
В подворотне тьма густая,
Дворник шаркает метлой,
Павших листьев подметая
Золотисто-красный слой.
Три стихотворения
1. К ночи
Тоненький светлый месяц.
Облака как дымные стрелы,
Заката зелёный след.
Недвижные к ночи липы
Скрыли тёмную свежесть.
На шоссе затихает гул.
Я слышу:
Ещё нескладную песню
Любовь начинает во мне.
2. Дождь
Беснуется ветер, и небо черно,
И дождь барабанит в окно.
Со мной только стрекот часов на столе
И лампа, и книги во мгле.
Без стука, без скрипа приходит тоска,
Ведь ты от меня далека.
3. Думы на рассвете
Встань на рассвете.
В сумрак проник
На липком бокале
Мерцающий блик.
Это вчера,
В честь крушенья мечты,
Пьянствовал с другом
До полночи ты.
И в переливах короткого сна
Снова к тебе приходила она.
Встань на рассвете
И взглядом окинь
Дальнего города
Мутную синь.
* * *
Тёмен омут и глух.
Вода, точно ночь, черна,
Ветками ив-старух
Тихонько осенена.
Камышинок зелёные взводы,
Как в воду вонзившись, стоят.
Сомы там усатые ходят,
Под гнилыми корягами спят.
Удар доской по морде ненавистной,
И враг садится на лиловый снег.
Над нами кровля лунная нависла,
Нас здесь сцепилось десять человек.
С участием на нас остановись ты,
О взгляд луны из-под тяжёлых век!
Ночного ветра траурный разбег.
Деревья синеваты и ветвисты.
Уж трое вовсе вышли из игры
Они лежат в сторонке до поры,
Оскалив зубы в небо ледяное.
Железный прут заржавлен и тяжёл.
Я падаю, обняв корявый ствол,
И кровь моя прощается со мною.
Утро
Сердце ожившее, звонче стучи!
В прошлое ночь непроглядная канет.
Тьму рассекут золотые лучи.
Утро настанет!
Жизнь не затем человеку дана,
Чтоб погибал он, в сомнениях мучась.
Жди, обездоленный. Будет она –
Лучшая участь!
Человек с головой коня
Дождь и ветер скреблись в окно,
Было страшно мне и темно,
В эту ночь посетил меня
Человек с головой коня.
Он пришёл разогнать тоску
И принёс бутыль коньяку.
Стало нам веселей вдвоём.
Он сказал мне: давай споём!
И запели мы Ермака –
Задушевно, не в лад слегка,
И пронзительный ветровой
Был аккомпанементом вой.
На заре ушёл от меня
Человек с головой коня.
Если б он не пришёл помочь,
Я б повесился в эту ночь.
Четыре психиатра и лётчик отставной
Устав от рисованья,
Пробегав день-деньской,
Лежу я на диване,
Оставшись в мастерской.
Все кошки ночью серы –
В кустах они вопят.
У гипсовой Венеры
Бесстрастен голый взгляд.
Струится сквозь решётку
Луны холодный свет,
И вновь пришли на сходку
Друзья минувших лет.
Неспешно, как в театре,
Проходят предо мной
Четыре психиатра
И лётчик отставной...
С тем сблизил лист бумаги,
А с этим – Зигмунд Фрейд,
И с кем-то совершил я
За девочками рейд.
Художники, схоласты,
Питомцы разных муз,
И просто педерасты –
У каждого свой вкус,
И каждый счастья птицу
Ловил по мере сил –
Кто отбыл за границу,
Кто в партию вступил...
Неспешно, как в театре,
Уходят в мрак ночной
Четыре психиатра
И лётчик отставной.
И память кошкой серой
Ласкается ко мне...
Я с гипсовой Венерой
Опять наедине.
Ах, где вы нынче, где вы,
Где скрылись от меня –
Нестройные напевы,
Романы на три дня?
В густом словесном тесте
И водочном раю
Растратил с ними вместе
Я молодость свою.
* * *
Что-то важное забыл я,
Не могу припомнить что:
То ли съесть сырок с ванилью,
То ли вычистить пальто.
Может, сбегать на Покровку
В кулинарный магазин?
Может, выпить поллитровку
С исполнителем картин?
Что-то важное. Но что же?
И припомнить нету сил.
Вспоминаю. Боже, Боже!
Самого себя забыл.
Чёрные мысли
Чёрные мысли,
Жёлтые окна.
Тучи осклизли,
Время промокло.
Мир жёлто-чёрный
Тяжек, как молот.
Дождь тошнотворный,
Холод, ой, холод!
Шлем
Шёл сорок третий беспощадный год
По городу бродили инвалиды,
Нетрезвые и злые от обиды,
Но ясен был уже войны исход.
Ещё над картой трубку вождь курил
И вождь другой внимал рукоплесканьям.
И был объят готовностью к страданьям
Весь континент – от Дувра до Курил.
Уральская зима с тоской голодной пополам
За окнами морозными стояла.
Платформы обгорелого металла
На переплавку приходили к нам.
А я тогда был маленький совсем
Мне снились говорящие медведи...
И вот однажды пацаны-соседи
С платформы увели немецкий шлем.
Я шлем надел, и был он так тяжёл,
Что на ногах я удержался еле.
Царапины на краске проржавели,
И восседал на свастике орёл
Он мне на плечи тяжестью налёг
И кожаная в нем была подкладка.
Носитель бравый нового порядка
Тот шлем носил в походе на Восток.
Где он сейчас? В снегу закоченел,
Поплыл по Волге на кровавой льдине,
Иль плен прошёл он, вовремя прозрел,
И получает пенсию в Берлине?
Я больше всех люблю германских муз.
Я почитатель Дюрера, Гольбейна,
И Баха слушаю благоговейно,
Но не забыть мне тот недобрый груз.
Эпиграммы
На преподавателя по классу рисунка
в Полиграфическом институте Белютина
Оратор, душка, светский лев,
Где надо – прав
Где надо – лев.
Гога и Ван Гог
Ван Гога Гога любил, как бога
И знал наизусть его каждый мазок.
Писал же Гога под Ван Гога
И вышел из Гоги плохой Ваг Гог
* * *
Я Вечности принадлежу. Она
Меня содержит. По её заказу
Линолеум я режу по ночам
И складываю столбиками строчки.
Я Вечности принадлежу, а людям
(Не всем, конечно) это невдомёк –
То форму на меня они оденут
Солдатсткую, то выльют на меня
Своих суждений тёплые помои,
То оштрафуют за проезд свободный
В троллейбусе... Но Вечность – за меня!
* * *
Я жил в задымленном бараке,
В туманном мире детских грёз.
Сквозь песни пьяные во мраке
Стонал далёкий паровоз.
Плыла колючая ограда
В закатной тусклой полосе.
Солдаты Рейха и Микадо
Маршировали по шоссе.
Кружились вихри снежной пыли,
Мерцали джунгли на окне…
И слышал я: того убили,
А ту раздели при луне.