Malum somnium
Жизнь начнётся сначала, ты только верь,
в межсезонье упрётся суровый зверь
и уйдёт восвояси – придёт весна,
повернётся страница дурного сна.
Здесь иная реальность ломает свет
и надёжного завтра в помине нет:
станет небо ночное горчить, как желчь,
дождь прольётся огнём, чтобы город сжечь,
и заплачут иконы в окрестностях,
только... счастливы женщины на сносях.
И откроется взору смиренный вид:
солнце спит, мячик спит, кукла тоже спит,
спит Харон, утопивший свою ладью,
косохлёстом с неба в людей плюют...
Сон пульсирует в венах и в дёсны втёрт,
пробудится в берлоге помятый год.
Акварельное
Наполнен март журчанием ручьёв,
зелёными ростками, птичьей трелью.
Нет тяжести – воздушность акварели
размётана позёмкой из цветов.
Весна вливает новую хандру –
поёт душа, но пусто на бумаге...
Я в городе – как сайра в саркофаге,
а хочется – карасиком в пруду.
Подует в спину ветер перемен.
Покину мегаполиса мятежность,
через луга к деревне резко срежу.
И растворится в прошлом серый плен.
Белый дым
В подземных казематах, заваленных когда-то,
защитники германских королей
ночами собирались
и делали анализ,
оплакивая прусский Колизей.
Лихие пехотинцы со шрамами на лицах,
артиллеристы в кожаных штанах
на башню пробирались,
хлестали шнапс и дрались,
чтоб дух непобедимый не зачах.
Кляня судьбу и плача, сошлись на неудаче.
Не повезло... Пришлось сдать Кёнигсберг?
Разбит Тевтонский орден,
сердит верховный Один
и герб фон Отто Ляшинский померк.
И курят в тридесятом убитые ребята –
над бастионом ночью белый дым.
Трофейную махорку
дотянут потихоньку
и разойдутся снова к неземным...
В Петру бежит вода
Покажи, как в Петру бежит вода,
всюду смерть и воронов не видать –
не летят они, не кричат вовне,
не родят оседлую жизнь во мне.
Цвета месяца наливай вина,
то, что уксус в нём – не твоя вина,
набатейского не поднять со дна
и ушедшего не вернуть назад,
оказавшись в каменной западне.
Небо серое – отсекает свет.
Ты за шею солнце на нитке свесь
в виде медной точки, скажи – Христос,
и ответит небо, что не вопрос.
Кто придёт с мечом – от меча падёт,
пчёлы жалят бога, спасая мёд.
Где лежали трупы – теперь цветы,
пальцы города на века желты
лабиринтом времени и пустынь.
Рвётся жизни марево завсегда,
но как прежде в Петру бежит вода.
В стогу
Давай помолчим обо всём... Застынем в цвету гречихи.
Вибрирует космос. Дыханье становится тихим.
В стог сена собрался мир и слился с ним воедино.
Ночь в лёгком тумане – в театре теней-паутинок,
они оплетут часы, и время на миг прервётся.
Отсутствуют звуки, движения – только эмоции
на коже огнём дрожат и мечутся между цветами
и счастьем в твоих глазах.
Светает.
Две минуты
...Не выходи из комнаты, любимая.
Вчерашний день запри.
Дорога лентой заскользит к ночному Крыму,
Радары в двести сорок нас на память снимут,
Запомнится обрыв и крик.
…Загнивший госпиталь, зашитое плечо.
Ночная жизнь, во время сна вползают тени,
скользят, белёсые, из тьмы. Захвачен в плен я.
Сожмётся сердце в битой клетке, сбавив счёт…
На память вечную две яркие весны,
Как скороходы, пробегут перед глазами.
Огонь одной из двух свечей бессрочно замер.
В саду вчерашнем, сбросив листья, ясень сник.
Мой собеседник – это время сжатых стен,
но если б можно было взять хоть две минуты
и возвратить с песками прошлого разутый
вчерашний миг...
Я ей сказал бы в этот день:
«Не выходи из комнаты, любимая...»
Деревенская банька
Под цедрой неба – царствие блаженства.
…Он слышит, как шумит огромный лес.
В траве горячей тонет, будто в детстве...
Опять бежит реке наперерез,
с холма спускаясь, славный Геркулес,
он – сын земли, но не наследник Зевса.
В нём – молний, грома и отваги смесь.
А по большому счёту – не балбес ли? –
сбежал в деревню на недельку слесарь.
По-белому истопит бабка баньку.
Не только телом чище – и душой
в парилке хвойной станет Грозный Ванька,
поддав парку берёзовым ковшом.
Жар тело обовьёт, прильнув плющом.
Спадут, размякнув, хворей паутины.
И будет пар витать под потолком.
А наш Иван, как новенький, счастливый,
в предбаннике сидит, смакует пиво.
...Курильщики засядут на крылечке.
Им слышно – гулко ухает сова.
Стемнело небо, путь указан Млечный.
И светлячки созвездий рисовать
луна явилась из ночного рва.
Мелодии и трели вместо певчих
кузнечики затеяли ковать.
Бросая плед увесистый на плечи,
Морфей приходит – до утра далече…
* * *
Зарастали поля
ослепительным снегом.
До костей промерзали
вчерашние реки.
Ночь совсем не спешила –
уснула в телеге...
Месяц гнал русаков,
как заждавшийся егерь.
Серебрилась зима,
отбивая копытцем.
Стороной обходили капканы
куницы.
На покосах
засыпало снегом отаву,
до весны промолчат
многолетние травы...
К весне
Паровоз ползёт на север –
вдоль седых лесов,
наст серебряного сева
брюхом распоров...
Сквозь холодный зимний ветер,
на исходе дня,
снег по окнам рикошетит –
не под стать броня.
Ну а где-то на опушке,
в прибранной избе,
ждёт любимого Андрюшку –
зыблет колыбель –
ненаглядная супруга,
яства на столе.
За окном бушует вьюга –
кажется, к весне.
...Машинист уже неделю
дома не живёт,
верит в свет в конце тоннеля
у лесных красот.
Смену сдаст и благодушно,
злые чары сняв,
по сугробам до избушки
доведёт коня.
Камень
Он старый камень, время помирать.
Погрузит грузчик в самосвал скитальца.
Камнедробилке день-другой дождаться –
щебёнкой станет на тропинке в сад.
Устало едет, вспоминая жизнь,
а вспомнить есть что, довелось когда-то
на дне морском лежать горой патлатой
и лавой на песок перенестись.
Землетрясенья, сходы, ледники
оставили на теле шрамы, метки,
и подарил вулкан на память редкость –
алмазно-белой россыпи виски.
Грех жаловаться, прожил хорошо.
...Он подобрался в тряске ближе к борту,
упёрся круглым боком в тент потёртый
и, выпав, укатился на лужок.
Кошка
Кошка,
древняя и неприкосновенная,
ночью придёт на берег.
Темень кругом сиренево-дымная.
Глаза блестят.
Шкурку скинет –
обернётся богом,
море за волосы схватит
и потянет к себе.
Вытянет девку красивую.
Та заплачет, моля о пощаде.
Вырвет Бог сердце,
полное рассвета,
и бросит в холодную воду остудить,
а сам нырнёт и поплывёт за ним.
На дне,
где живут морские звёзды,
станет гонять его лапами,
как бабушкин клубок,
когтями рвать,
что аж огоньки в разные стороны,
а потом резко
подомнёт под себя и,
через кувырок,
кинет вверх –
оно прямиком и вылетит из воды,
а искры – за ним и врассыпную
по карманному небу.
Легенда о волках
Казалось, что слышно,
как движутся звёзды,
сжигая следы – световые года,
но это всего лишь звук
крови по жилам.
Хитрый взгляд выдавал деву,
она – волколак.
А что-то вдали влекло и
ревело...
Где-то в застенках поселения –
в клетке –
томилась родная мать,
и как знать,
что сделают с ней дальше,
даже подумать страшно:
никто не щадит врага...
Хищники видят всё:
жёлтый всплеск волшебства
открывает густые заросли,
она чувствует, как мать зовёт и
стонет жалостливо,
деву не страшат топоры и стрелы,
даже если настигнет копьё...
Воет дева,
зовёт на помощь волков,
они –
братья и сёстры,
не смерти боятся,
жаждут крови
бегут на огонь серебра.
Покос
Погода – в нас, а дождь – он просто дождь.
Косой иглой пришил к деревне небо.
Кричит гроза раскатисто, свирепо.
Сгоняет в поле ветер – не свернёшь.
Границы у реальности размыв,
мы непогодный празднуем заплыв.
…Смахнёт в ручей печаль, накинет плащ
Настасья, и – пойдёт доить корову
на стойбище в день ветреный, суровый.
А дед вослед: «Когда её продашь,
Изаура? Ведь непосильный труд!
Детишки год как в городе живут...»
А вымя стало тёплым и тугим,
в три струйки молоко в ведро стекает...
И дождь пройдёт, и солнце воссияет.
И загалдят хозяйки слободским
приятным говорком, домой спеша.
Пристанут слепни, над ското̀м жужжа.
Перенасыщен воздух: на лугу
разлился острый привкус разнотравья,
на мокрых листьях капли заиграли
агатами. У хаты слышен гул –
зять с дочкой подоспели на покос,
а с ними внук и в переноске мопс.
Призраки города
Снами набиты тесные улицы.
Трубам каминным – дымом дышать.
Старый фонарь морзянку, ссутулившись,
точкой-тире отбивает О-5.
Центр промышленный – мир психоделиков –
манит дурманом и молоком.
Маша с друзьями спайсом поделится,
глупую смерть отсыпая тайком.
Маше являлось судно «Титаник», да
стая драконов – не сосчитать,
ей бы хотелось в снежную Данию –
к Хемсворту-Тору запрыгнуть в кровать.
Бывший уводит в ванную комнату
Леру Шишову – дружеский секс.
С Лерой не страшно – Лера бесплодная,
скоро нимфетка ему надоест.
Маша покурит в шумную форточку,
кашляя часто, кутаясь в шаль,
Маша не любит призраков города,
из «Сайлент Хилла» мечтает сбежать...