Владимир
Пучков

Акации южный акцент

Я – газетчик, родился в 1950-м, живу в причерноморском городе Николаеве. Когда-то здесь был штаб Черноморского флота, двести лет строились военные корабли, поэтому город всегда был закрыт от посторонних глаз и жил под пристальным прищуром ГБ.

Сызмальства я писал стихи и долго ходил в разряде «молодых, подающих надежды». Дебютировал ещё в начале 70-х в московском журнале «Юность», печатался в журналах, но первую книжку – мучительную, искорёженную киевскими редакторами – издал только к тридцати. По ней с «перестроечным призывом» в 1987 году оказался членом Союза писателей СССР. Вожделенный красный билет позволял проходить в закрома книжных лавок в Москве и Киеве, где обслуживали только членов СП, и выходить оттуда с грузом хороших книг, что в те годы было счастьем. Других благ от членства в «писательском профсоюзе» не имел и старался не иметь дела с этой конторой. Недавно прочитал у молодой киевской поэтессы Татьяны Аиновой строки о знаменитом доме «Спилки письменников Украины»: «Самый желто-бликитный из жёлтых домов». Порадовался: точно.

Пишу мало, однако несколько книжек издал: три – ещё при СССР, две вышли уже в новой стране, где мне однажды довелось проснуться. Последняя – «Штрафная роща», издана в Николаеве в 2005 и отмечена всеукраинской литературной премией имени Николая Ушакова. Для русскоязычного поэта в Украине – это высшая профессиональная награда.

Рад оказаться в ставропольском интернет-альманахе. Мы живём практически на одной широте: вы на 45-ой параллели, я – на 47-ой. Всего две ступеньки. В доисторические советские времена, выполняя разнарядку по «дружбе народов», Николаевская область официально дружила со Ставропольем: социалистически соревновалась, обменивалась делегациями в вышиванках и кокошниках. К сожалению, мне в этих поездках участвовать не пофартило ни разу (а банкеты в колхозах-миллионерах, говорят, были славные, да и в национальных регионах тогда войн не было, а было сплошное кавказское гостеприимство, партийное братство и коньяк рекой!). Пусть же компенсацией для меня станет виртуальное посещение Ставрополья. Спасибо за приглашение!

Владимир Пучков

Инъекция метафоры

Помню, Владимир Пучков несколько лет назад прочел мне свою новую поэму «Переход» (жанр, правда, был обозначен как киноповесть) и заметил:

– Тут надо еще по прилагательным пройтись...

А прилагательные и в этом, первом, варианте были превосходны. И дело не только в них. Слова у поэта крепко сцеплены одно с другим. Есть строчки, которые тут же хочется прочесть вслух: «Сгусток бессонниц, угластые тени у глаз...», об офорте: «Игра иглы и голой глади», о метро: «будто конвейер, людей выдыхает дыра, прачечным паром клубясь у тебя за плечом». Звезда у него «бьётся в падучей». Метро переходит в подземный раскоп. Листва и дождь объединены «сводным лепетом».

* Но замедлим у прилагательных. У поэта цепкий, ухватистый глаз (речь не только о «Переходе»). «Ванильный настоянный быт», «подмороженный март», «кофейни тропический запах». Иногда прилагательное превращается в существительное, но это не ослабляет, а лишь напрягает поэтическую речь:

Скажите живописней!

Я давно не встречал такой упрямой, такой плотной интонации. Поэзия последних лет – что в столицах, что в провинции – стала эстрадно-рыночной: интонация для неё слишком большая роскошь! А тут, например, реплика, обращенная к женщине:

Попробуйте прочесть это вялым бесполым голосом. Тщетные усилия! В этом смысле (интонационном) давно пленила меня пучковская «Отмель». По-моему, это одно из лучших стихотворений русской поэзии (во всяком случае, последнего десятилетия). Привожу его целиком:

Когда-то я легкомысленно попрекал своего младшего друга в том, что он пишет мало. Только теперь я понял, что поэзию такого лирического напряжения на поток не поставишь.

* Я запланировал в литобъединении «Рефлектор» занятие «Инъекция метафоры» (по книге В.Пучкова «Вечерний чай»). А что пучковские прилагательные как не метафоры с их укольным (сейчас бы сказали – прикольным) эффектом?

И опять они не дают покоя глазу: «лоснятся баклажанным лаком закрылки жаркого жука» (не говорю уже о том, как жужжит эта строчка). О древних казацких люльках, выброшенных на берег: «носогрейная глина», «омут штопорной тяги», «преисподняя вода»… «обесточенные губы» охладевших любовников... Поймут ли студийцы истоки моего восторга? В пору, когда литература довольствуется уличной языковой жвачкой, пробавляется жэковским мусором, хламом бесхозных скверов? Поэзия земляка перекликается с «новой», как её принято называть, прозой В.Катаева. Жаль, что Валентин Петрович, великий властелин метафор, никогда уже по-одесски оценочно не цокнет языком, радуясь, что слово ещё живёт. Агонизирует, но и живёт ведь!

* В.Пучков – последний из могикан, кому удаются поэмы. Как правило, то, что у нас называют поэмой, – всего лишь растянутые стихи с едва намеченным сюжетом, анемичными героями и выспренной риторикой. Я уже упоминал «Переход». Загадочная вещь. Главы ее монтируются, как эпизоды в фильме. Герой поэмы (в детстве детдомовец), майор и летчик-ас, комиссованный после аварии самолета в 35 лет. В конце концов, он вынужден стать инструктором по гражданской обороне. В поэме точно помечена атмосфера времени Афгана и Чернобыля. Поэма прослоена балладами, «зонгами», но главным образом - фиалками. Они – и весна, и вопросительный знак природы, и метка от госпитального шприца (перечитывал «Переход» в кардиологии, под капельницей. В одной руке – игла, в другой – книжка Пучкова. Когда сестра после процедуры выдернула иглу из вены, я взглянул на цвет метки – точно, фиалковый!). Этим цветом мечены и мигалки милицейской машины, и тление рентгеновской лампы... Цвет становится действующим лицом, ведет сюжет, манит за собой, тревожит, утешает.

* Рифма – поводырь мысли. «Любовь-кровь» не потому плохо, что примелькалось, а потому, что залапанная рифма тянет за собой залапанную мысль. В.Пучков дарит нам россыпь весёлых неожиданных созвучий: «коварней – кавярней», «дремотном – ремонтом», «солёный – салоны», «нектара – кентавра», «перепорченном – перепончатым», «не смешно лишь – несмышлёныш». Дерзки и почти скандальны его диссонансные рифмы: «обочины – обучены», «исхожены – из хижины», «росинок – рисунок», «неготовом – негативом». Цветаева как-то сказала: «Поэта далеко заводит речь». Рифма заводит еще дальше.

* В поэзии Пучкова много нашего причерноморского края. Все мы живем на этой земле, но только он расслышал здесь «акации южный акцент», увидел в ночи «инфракрасное марево дыни, перечеркнутой стеблем сухим», берег, обросший, как ракушками, «чешуей перевернутых лодок». Приметил, что «тополя покрыты именами перекрестков наших и годов», ненароком углядел на кинбурнском прибрежном песочке «сквозь перья осоки», что «тела отпускных горожанок назойливо светят укромной своей белизной». Живём на одной земле, но поэт расслышал, увидел, приметил, а мы – прошли мимо. Слепые и глухие!

* Свободное от работы время В.Пучков отдаёт поэзии, а несвободное – «Вечернему Николаеву», газете, которую редактирует вот уже десять лет. О, я хорошо знаю тщету газетного листа! Несколько лет не заре туманной зрелости я сотрудничал с николаевской молодёжной газетой. Газета обладает всеми качествами вампира. Разве что вместо крови высасывает из тебя строки, строки, строки... Чуть не ежедневно. Исполкомовские совещания, депутатские склоки, городские проблемы, рыночные страсти, обиженные старики, юбилеи, школы, сенсации... Когда видишь заслуженного журналиста Украины, депутата горсовета В.Ю.Пучкова, отрешенно вперившегося в дисплей компьютера, невольно задаешься мыслью: как же всё это в нём соединяется – газетная, живущая одним днем, публицистика и тонкая вязь лирического стихотворения? Как ему удается злобу дня превратить в доброту дня, чтобы, не колеблясь, воскликнуть: «Видимо-невидимо на земле добра!»

Эмиль Январев,
поэт, лауреат Всеукраинской
литературной премии
имени Николая Ушакова

Творчество